Новые сказки Шехерезады (часть 5)

начало

 Бисмилля арр-рахман арр-раим
 (из молитвы)

– …А пока пришли ко мне свою рабыню, – сказал магрибинец, уходя. – Пусть купит на рынке мяса и специй, – он вынул их кошелька несколько динаров, – да приготовит мне плов. Давно уж не ел я хорошего плова!..

…И тут Шехерезаду застало утро, и небо за окнами посветлело; сестра её уже спала, свернувшись подле ложа, и у падишаха глаза слипались. Тогда она прекратила дозволенные речи, и они заснули вместе с повелителем.
А когда они проснулись, Шахрияр отправился вершить суд, назначать, отменять и приказывать; пришли везири, вельможи и начальники, и диван наполнился людьми. И продолжалось так, пока солнце не склонилось к закату, и тогда повелитель, устав, удалился в гарем.
И так прошёл день, и настала следующая ночь, и Шехерезаду вновь призвали на ложе Великого. И она явилась, и Великий первым делом пожелал удовлетворить с ней свою страсть; и она должна была раздеться и танцевать обнажённая, а сестра её стучала в бубен. И танцуя, она трясла грудями и раскачивала задом, и падишах сделал ей знак приблизиться; и она приблизилась и, подняв руки, танцевала вблизи него, вращая задом, и чёрные миндальные глаза её блестели; и Великий, загоревшись страстью, охватил её талию, бросил её на подушки и овладел ею; и овладевал в разных позах, и погружал могучий жезл в нежную раковину, и бился бёдрами о круглую луну, а бубен звенел, и стоны её и крики наполняли гарем. И сестра её Дуньязада стучала в бубен и слыша крики страсти, тоже приходила в волнение, хоть и была мала годами.
– О сестрица, – сказала Дуньязада, когда падишах удовлетворил свою мужскую нужду и возлёг, расслабленный, на подушках. – Продолжи свой рассказ – он такой чудный, замечательный!
– С любовью и удовольствием, – отвечала та. – Если позволит наш повелитель.
– О да! – отвечал умиротворённый падишах. – Начинай.
– Дошло до меня, о счастливый царь, что колдун сказал Алладину, что они вскоре отправятся в путешествие, и что полетят они по воздуху, и удалился, а Алладин остался удивлённым и не знал, что и думать. К тому же он совсем не хотел разлучаться со своей новой рабыней, которую полюбил всем сердцем. А колдун тоже зажёгся к ней мрачной страстью, которой давно уже в свои годы не испытывал, и потребовал прислать её к себе…
Вот что было с Алладином. А вот что случилось с его матерью.
Зульфия, покинув дом, была тверда в своём намерении достигнуть светозарной Медины во что бы то ни стало. Она вышла за окраину города и перед нею раскинулись безводные пески, барханы да колючки саксаула на много дней пути. Повернулась она так, чтобы солнце светило ей в спину, ибо Медина, как ей рассказывали, лежала далеко на закате, и двинулась в путь. До полудня шла она, пока тень её на песке не съёжилась до самых ступней, и сделала при этом только три глотка воды. Потом повернула она так, чтобы солнце было слева от неё, ибо так учил её один караванщик, и снова двинулась в путь, увязая в песке и изнемогая от палящего зноя. И чем длиннее становились тени, тем более поворачивала она к солнцу, и на закате, когда остывшее солнце стало красным, шла уже прямо на него, не зная, где и как она заночует.
И вот уже солнце опустилось за край земли, стало темно, на ночном небе показались звёзды, и шакалы вышли на поиски добычи. Зульфия поняла, что ночевать ей придётся в голой пустыне, и рухнула на ещё горячий песок без сил. Отдохнув немного и напившись тёплой воды из бурдюка, она вдруг заметила вдали небольшой огонёк: видимо, какой-то путник развёл костёр из саксаульих веток, чтоб приготовить себе еды. Ей страшно захотелось поесть и погреться у огня, пусть даже развёл его сам демон ада – ифрит. Зульфия закрыла лицо, чтобы походить на путника-мужчину, и пошла на огонь. Подойдя так, чтобы оставаться незамеченной, она увидела, что у костра под деревом сидит одинокий старик-дервиш с длинной белой бородой, помешивая в котелке похлёбку, вкусный запах которой чуть не свёл её с ума.
– Подойди ближе, о путник! – произнёс дервиш в темноту. – Я давно ожидаю тебя. Вот и еда уже готова!
– Да продлятся твои годы, уважаемый! Да пребудет с тобой мудрость веков! – говорила удивлённая Зульфия, подходя и стараясь, чтобы голос её звучал по-мужски. – Но скажи, как ты мог ожидать меня? Я иду один, поклоняться святым могилам светозарной Медины, и про то никто не знает…
– Не удивляйся этому, путник. Мне многое стало открыто… И открывается всё больше, с тех пор, как я дал обет Белого Дервиша, который требует сорокалетнего воздержания, и поклялся в этом на священном Коране, – говорил старик, подавая Зульфие дымящуюся глиняную пиалу и кусок лепёшки. – Попробуй моей похлёбки, путник, и признайся, что ты никогда не ел ничего вкуснее!
Похлёбка из вяленого мяса была чудо как хороша, и голодная Зульфия накинулась на неё. При этом ей пришлось приоткрыть закрытое до самых глаз лицо, и от дервиша не ускользнуло, что гость его безбородый.
– Сорок лет не знал я женщин, о путник! Я бродил по пустыням, по большим городам и малым селениям, проповедуя смирение воле Аллаха, посыпал главу пеплом и довольствовался самой малостью, которой не пожалеют для меня люди… Не смотря на мой убогий вид, меня иногда всё же соблазняли женщины! Однажды на рынке в Бухаре (был я тогда ещё чернобородым) ко мне пристала одна молодая цыганка. Она размахивала подолом своего красного платья, танцевала передо мною и кричала мне в лицо: «Полюби меня, дервиш! Я сгораю от страсти!» Но я устоял, хотя был на волос от падения! В Дамаске одна богатая хозяйка заманивала меня в свой дом, обещая райскую жизнь – я бежал от неё!.. Потом я уже жалел об этом… Но прошли ещё годы, праведность свою я не нарушил, и вот… срок обета подходит к концу. Он истекает в эту полночь, о путник! На меня снизойдёт сила и могущество, и мне откроют объятья все женщины мира!
– Все женщины мира? – удивлялась Зульфия, с аппетитом поглощая похлёбку. – Неужели все?
– Не сомневайся в этом, путник! Все! – сверкнул глазами дервиш, устремляя на неё горящий взор. – И первой из них будешь ты, о женщина!
Зульфия, подносившая пиалу к губам, так и застыла.
– Я знал, кто подойдёт этой ночью к моему костру! – торжествовал дервиш. – И не ошибся! Сегодня после полуночи ты воздашь мне сторицей за все сорок лет моих мучений!
– О благороднейший из дервишей, – со слезами заговорила наконец Зульфия дрожащим голосом, – неужели ты обидишь одинокую бедную женщину, направляющую стопы свои к святым местам, вместо того, чтобы помочь ей? Разве подобает это святым дервишам? Смотри, великий Аллах, который наградил тебя проницательной силой и могуществом, может и лишит тебя их!
Дервиша смутили её слова, и он призадумался.
– Нет, ты неверно поняла мои слова, женщина, – наконец сказал он. – Я, конечно, помогу тебе, и открою опасности на твоём пути, и расскажу, как дОлжно тебе будет поступать. А препятствий и опасностей, я вижу, будет у тебя предостаточно. И я подумал, – смущённо добавил он, поглаживая бороду, – что и ты будешь благодарна мне… и тоже… захочешь помочь. …Но захочешь, нет ли – это будет видно после полуночи. А пока час не пробил, расскажи мне всё о себе. Что заставило тебя пуститься одной в столь опасный путь?
Поразмыслив, Зульфия решила довериться дервишу, и рассказать ему свою историю (за исключением, конечно, того, что считала она самым стыдным своим грехом, и замолить который она собиралась в светозарной Медине). «А если он и в самом деле так проницателен и сможет мне помочь, – думала она уже без всякой боязни, – то почему бы и не отблагодарить этого доброго старика… тем, о чём он давно мечтал… И о чём столько лет мечтала я сама!» И она принялась рассказывать.
Дервиш слушал её, не перебивая, и когда она закончила, он в волнении просил назвать имя её сына, имя его отца и имя её самой. Услышав, что сына зовут Алладин, мать его – Зульфия, дочь медника, а имя отца она никогда не слышала, но точно знает, что он был сыном самого падишаха, дервиш поспешил достать из мешка старинную книгу в потёртом переплёте чёрной кожи, при свете костра раскрыл её и, разровняв перед собой песок, принялся прутиком чертить на нём какие-то знаки, сверяясь с книгой. Когда весь песок перед ним был покрыт румскими письменами, дервиш застыл над ними в глубокой задумчивости, а потом сказал: «На твоего сына собирается наложить свою лапу мой младший брат Джавшур – злобный чернокнижник и колдун! О, гнусный негодяй! Да пошлёт Аллах проклятья на его голову! из-за него я провёл всю свою жизнь с скитаниях, подобно бродячей собаке!»
– Что ты говоришь, дервиш?? – в ужасе воскликнула Зульфия. – О горе мне, несчастной!
– …Вот он и дал о себе знать! – бормотал взволнованный дервиш. – И именно сейчас, когда я прошёл все испытания, и час моего могущества настал! Хвала Аллаху! Я знал, что рано или поздно пути наши пересекутся, Джавшур! И одному из нас несдобровать.
– Знай, о женщина, что брат мой с детства завидовал мне, поскольку я был выше, красивее и сильнее его, и учился я всему легко, успехи наши были несравнимы, и родители любили меня больше. И задумал он выжить меня из дому, и добился своего! Он подстроил гибель нашей младшей сестры, всеобщей любимицы, утонувшей в колодце, оклеветал меня, свалив на меня всю вину за это, и родители изгнали меня из дому и прокляли! О, проклятый!! – воскликнул дервиш и потряс руками.
– Что же делать? – вопрошала Зульфия в отчаянии. – Скажи, о дервиш, что мне делать?.. Мне нужно возвращаться?
Долго сидел тот в задумчивости, глядя на свои письмена, стараясь в их тайном смысле увидеть грядущее. Затем ответил:
– Возврат бессмыслен. Ты не сможешь противостоять моему брату, ибо колдовская мощь его велика. А поскольку для его тёмных целей ты не нужна ему, а нужен только твой сын, ты погибнешь. …Но, кажется, сын твой выйдет из этих испытаний вполне невредимым… и даже благодаря им встретит свою сестру.
– Какую сестру?? У него нет никакой сестры, – удивилась Зульфия.
– Так говорят книги, – пожал плечами дервиш, глядя в свои письмена. – …О, она станет соблазнять его, и он может совершить с ней великий грех, запрещенный пророком!.. Если я этому не помешаю… Кроме того вижу, что если он уцелеет, то неожиданно обретёт большую силу!
– Слава Аллаху, если так! – обрадовалась мать. – Неужели он станет принцем?!
– Не знаю… Этого не открывают книги. А вот тебя, женщина, ждут тяжкие испытания! Укрепи своё сердце, а я постараюсь не оставить тебя без помощи.
– Но что это? – воскликнул он вдруг, подняв лицо к звёздам и к чему-то прислушиваясь. – Кажется, срок моего обета уже истёк…
Зульфия тоже глянула вверх, но не успела она и глазом моргнуть, как маленький костёр, возле которого они сидели, вспыхнул с такой силой, что пламя его опалило их обоих, и Зульфия с криком откатилась от огня, закрывая лицо. В тот же миг с небес ударил столб света, ярко осветивший белобородого. Тот вытянулся в этом световом столбе, воздев руки, а затем упал на колени.
– Бисмилля арр-рахман… – начал он молитву, возвышая голос, и едва успел произнести он:
– …арр-рахим!! – как всё тело его вспыхнуло синим очистительным пламенем, взвившимся до неба, и тут же небесный свет и огонь погасли.
Придя в себя, Зульфия увидела, что дервиш спокойно сидит на прежнем месте, но что-то в нём неузнаваемо переменилось… Это уже не был тот сгорбленный, морщинистый старик в грязном засаленном халате и серой чалмой на голове. Лицо его под белоснежной бородой стало гладким, красивым и благородным, спина царственно выпрямилась, а халат и шаровары его стали белее снега. На голове его сидела зелёная чалма, украшенная драгоценным камнем, а на поясе висел золочёный изогнутый персидский клинок.
Как зачарованная, смотрела Зульфия на сидевшего перед ней шейха, а потом опустилась перед ним ниц и целовала землю.
– Ну, что же… Ты узнаёшь меня, о женщина? – с улыбкой спросил он. – Откроешь ли ты мне теперь свои объятья?
– О!.. Да… Нет… Я не знаю… – лепетала она в смущении. – Но скажи мне, о благороднейший, что это было?!
– Срок моего сорокалетнего обета завершился, и небеса наградили меня великой силой. Теперь имя моё – Белый Дервиш, и мне открыто всё… Но не ты, о прекрасная!.. – говорил он ей с ласковым упрёком. – А именно тебя я хотел бы открыть более всего на свете!
Зульфия смущалась, краснела и не знала, что на это отвечать. Она была не против уступить этому седобородому красавцу, да ещё такому могущественному, но можно ли было такое сказать?
– Подойди ближе, о женщина! – сказал Белый Дервиш, и Зульфия подошла и встала перед ним вблизи огня, в смущении прикрывая лицо. – Я чувствую, как ты хороша под этим хеджабом, но не вижу этого… Возьми вон тот кувшин и омойся с дороги. И прошу тебя, делай это, нимало меня не смущаясь.
И действительно, невдалеке она увидела большой глиняный кувшин и серебряную миску, которых раньше, кажется, не было. Она налила в миску воды, но остановилась перед ней в смущении и не снимала одежды.
– Я помогу тебе, – произнёс Дервиш. – Подними руки и положи их за голову.
И когда она выполнила это, дервиш достал щепотку порошка из яхонтовой круглой коробочки, бросил её в костёр, и тот опять вспыхнул с большой силой. В тот же миг и хеджаб, и рубашка, и шаровары Зульфии свободно упали на песок, и она осталась стоять голой в свете пламени, в одном головном платке и с руками, сложенными на затылке.
– О красавица! – воскликнул дервиш в восхищении. – Омойся же этой волшебной водой и стань моей пери!
И Зульфия стала омываться, более не смущаясь и ничего от него не скрывая. Она наклонялась и плескала на себя, омывая руки, плечи и лицо, груди и живот, и ставила ноги в серебряную миску, и омывала их одну за другой, и поливала себе спину и зад, и капли воды блестели в свете костра на её коже, а дервиш сидел недвижно, не сводя с неё вожделенного взгляда. И когда она закончила и стала неподвижно, дервиш развязал пояс, отложил в сторону золочёный клинок и подошёл к ней близко.
– О прекрасная! – воскликнул он со страстью. – Сорок лет я ждал тебя! ждал ещё тогда, когда ты даже не родилась... И вот дождался!.. Стань же моей, утоли жажду моей плоти, и мы унесёмся с тобою к небесам!
И он потянул узел на поясе, белоснежные шаровары его соскользнули, и в свете костра из-под его короткой рубахи показался изогнутый кверху крепкий клинок. И дервиш опустился перед нею на колени, и обнял её бёдра, и целовал её живот, щекоча длинной бородой, и привлекал её к себе всё ближе, и внутри её нежной раковины зажёгся огонь желания. И она размякла в руках его, отдаваясь ему, и опускалась всё ниже, а он поддерживал её за округлости, и изогнутый жезл его был устремлён вверх. И вот они сблизились, и слились, и когда изогнутый клинок его погрузился в её тёмную раковину до основания, то прикоснулся там к жемчужине. И Зульфия, полная неведомых ощущений, стала покачиваться на нём, как лодке на воде. И она всё двигалась и раскачивалась на этом изогнутом жезле, и получала от этого невиданные доселе наслаждения. А когда покачивания её сменились быстрой и резвой скачкой, дервиш зарычал от страсти, орудие его дало могучий залп, и они оба унеслись к небесам, как он и обещал.
Когда же они очнулись, лежащие на её накидке, седобородый красавец обнял её, покрыл её живот и груди тысячью поцелуев, и упрашивал её повторить всё сначала. А поскольку Зульфия, потупив в смущении глаза, ничего не отвечала, он немедля установил её в позу ослицы, крепко взялся за её округлости и извлёк свой белый жезл, который снова обрёл былую силу.
Но когда его изогнутый жезл вновь погрузился в нежную раковину, и страсть, вспыхнув с ещё большей силой, затмила для них подлунный мир, послышался топот копыт, лошадиное ржание, и к костру вынеслась дюжина всадников, которые с гиканьем окружили их.
Это была банда Весёлого Ахмеда, промышлявшего ночным грабежом караванов. 
 
продолжение