Прелюдия

Почему она согласилась? И зачем, собственно? Совершено банальный, затертый до дыр от многовекового употребления, тривиальный прием… И она уже давно вышла из того возраста, когда ловятся на такие дешевые штучки…
– Так куда мы идем?
– Секундочку! Уже… вот сюда, пожалуйста…

Обычная вечеринка, на которую она не очень стремилась попасть. Все эти приторно–гламурные «парти» ей уже надоели… Ничего не значащие разговоры… притворная вежливость знакомых женщин, за которой скрывается зависть… неуклюжие ухаживания мужчин, с трудом могущих связать два слова… или наоборот, рассыпающих отшлифованные, проверенные временем и, как им кажется, неотразимые комплименты… такие же банальные и безвкусные, как бумажные цветы. Да и Игорь…
Он мягко распахнул перед ней дверь и галантно пропустил ее вперед. Комната тонула в мягком полумраке – черный кожаный диван посередине, накрытый белым пледом, журнальный столик, фрукты, бутылка вина, шоколад. Боже, как все тривиально! Она вздохнула, разочарованная предсказуемостью и прозаичностью продолжения…

Но Наташка за три вечера прожужжала ей все уши – и что там будут «все», и будет весело и оригинально… и – «вообще улетно»… и пусть она не будет такой «бякой», пусть наплюет в конце концов на своего Игорька… Тоже мне. И если не понравится – просто свалим в ресторан… Хозяин дома – душка и очаровашка – и представь себе – свободен… Скучно не будет…
Знала Наташкину манеру морочить голову человеку, когда ей от него что-то нужно, разрекламированный эксклюзив вполне мог оказаться и обычной попойкой. Но веских доводов «против» у нее не было – и она дала себя уговорить. Игоря уговаривать не нужно… Конечно, можно было и без него – но его отсутствие принципиально ситуацию не меняло, а поэтому…

– У меня к вам предложение. Если вам что-то не понравится – в моем поведении или ваших ощущениях – вы скажет только одно слово – «Стоп». Это означает что все – вы понимаете – решительно все должно быть закончено. Немедленно. И без попыток возобновления.

Поразить ее воображение роскошью и богатством было трудно – для нее это была привычная «среда обитания». Но она отметила, что во всем – начиная с внешнего вида особняка, ухоженных газонов, ажурной ограды и кончая оформлением какого-нибудь журнального столика, дверной ручки или светильника – во всем чувствовался вкус. И стиль. Конечно, можно заказать себе дом «под ключ», с полной обстановкой. И за ваши деньги лучшие дизайнеры воплотят в камне, стекле и бетоне ваши же желания… или заменят их своими, если вы ничего в этом не смыслите. Но в любом случае, если нет вот этого – чувства стиля – дом начинает обрастать предметами, никак не сочетающимися с окружающей обстановкой. Это бросается в глаза. И говорит о многом. И прежде всего – о владельце…

«Боже! Мне еще не хватало, чтобы он оказался законченным мазохистом… или психом, повернутым на латексе, копро, «золотом дожде» и прочей хрени!» Это ее не шокировало, но и не возбуждало желания испытать нечто подобное. С кем бы то ни было. Не говоря уже о нем. Страха и отвращения она не испытывала. А равнодушие вселяло уверенность, что остановить его она в случае чего сумеет…
И она утвердительно кивнула…

Игорь опять был «в тонусе». Так он определял свое состояние, когда алкоголь и кровь перемешивались в таких пропорциях, когда он сам себе начинал казаться совершенно неотразимым, остроумным, блестящим… Он намечал очередную, как он их называл, «нимфу», и начинал ее «обаять».
Они встречались года полтора, никогда не оставаясь вместе надолго. И хотя секс с ним ей нравился, к утру понедельника она начинала мечтать о том, что он сегодня уйдет, забрав наконец с собой эти вечно разбрасываемые где попало носки, безвкусное кольцо с печаткой с журнального столика и привычку ковырять в зубах во время разговора….
Договор совместного проведения досуга, инициированный им, предусматривал множество пунктов личной свободы и минимум взаимных обязательств. Они – эти гарантированные свободы – ее интересовали мало, а он пользовался ими при каждом удобном случае, оправдываясь тем, что «это просто так… несерьезно… ты же знаешь… ну мы же договорились…»

– Присядьте на диван… пожалуйста. Так вам удобно?
Она ощутила мягкость пледа, предупредительную податливость кожаного сиденья.
– Вполне…
– Я завяжу вам глаза…
Ну вот… Такой многообещающий «заход», а все оборачивается скучной банальщиной. Насмотрелся «Дикой орхидеи» или «Девять с половиной недель» – и вбил себе в голову, что этот прием способен завести любую… Может прямо сейчас и сказать это волшебное слово, над придумыванием которого бедняжка наверное напрягал «моск» целую неделю? Чтобы ни его, не себя… Да ладно, черт с ним. Пусть…
Он стоял перед ней и держал в руках черную шелковую ленту. Так держит опасную змею дрессировщик – двумя руками – за голову и за хвост.
– Хорошо…

Вечеринка, как она и ожидала, не представляла собой ничего особенного. Когда ты уже сбилась со счета – где, когда и по каким поводам ты бывала – трудно поразить воображение чем-то оригинальным. Хозяин дома оказался достаточно импозантным и ухоженным мужчиной, но совершенно не в ее вкусе. Прозрачные, внимательные серо-голубые глаза, в темно-русых волосах на макушке просвечивала плешь… Возраст на взгляд она определила как «далеко за сорок». Мягкие, интеллигентные манеры, обаятельная улыбка. В общем – стандартная внешность стареющего мужчины. Да – еще усы. Их она не любила категорически – от них всегда шел не тонкий запах дорого табака, а тяжелый смрад табачного перегара. Все попадавшиеся ей «усатики» были заядлыми курильщиками… Вот пожалуй только голос… голос у него был красивый. С легкой мужской хрипотцой, мягкий и обволакивающий…

Лента легла темной прохладой на веки, обострив слух. Она пыталась угадать, что он сейчас делает. Раздевается? Но тишина стояла абсолютная, мертвая, без шорохов, которые неизбежно бы выдали его, если… Она начала сожалеть, что согласилась на эту дурацкую игру, всех последствий которой она теперь не могла просчитать. Губы уже приоткрылись, готовясь произнести пароль, а рука потянулась к повязке. Но тут в тишине раздался – она не смогла определить – как близко он от нее – его голос…

Внимание с его стороны к своей персоне она почувствовала стразу. Женщины в этом не ошибаются. Даже в том случае, если ты поворачиваешься – а он небрежно говорит с приятелем, весело смеясь чему-то и совершенно, как ему кажется, не замечая тебя. Эта игра тебя не обманет. И стоит тебе отвернуться, как… И ты это знаешь, инстинктивно и безо всякой надобности небрежными, хорошо рассчитанными на разящий наповал эффект движениями поправляя и так безукоризненно сидящее на тебе платье…

– Я сейчас включу музыку. Это «Прелюдия» Брамса. Не возражаете?
Она пожала плечами – как вам угодно. Это произведение ей ни о чем ни говорило. Она не была меломанкой, приходящей в восторг от концертов Шуберта, «Реквиема» Моцарта или последнего концерта Стравинского в Карнеги-Холле… Послышались удаляющиеся легкие шаги… Пощелкивание кнопок какой-то аппаратуры. А потом… из ниоткуда возникла мелодия… сначала на уровне слышимости – но так реально, как будто бы порождавший ее оркестр был со всех сторон. Вокруг нее кружили инструменты, уплотняя воздух своими вздохами и ставя ее в фокус звучания…
Она не услышала его шагов – и вздрогнула от его дыхания, почувствовав его на своих волосах. Инстинктивно она попыталась поднять руку – посылая в невидимое пространство перед собой предостерегающий жест – «я не хочу»…

Когда вечер перевалил за середину, гости перемешались и первоначальные пары распались в попытке образовать новые – он наконец подошел к ней. У барной стойки Игорь настойчиво пытался переместить свою руку с талии полноватой блондинки на ее налитую целлюлитом попку. Она с настойчивостью автомата возвращала ее обратно. И эта игра занимала их обоих… пока…

Его рука перехватила ее пальцы, взяла с них клятву послушания и медленно заскользила по запястью… выше… выше… осторожно подбираясь в плечам… замирая и оживая в такт музыке. Одновременно она ощутила нежные прикосновения его чутких пальцев на своих волосах… щеке… шее. Нет, на шее – только теплоту дыхания… нет, и руки. Все вместе. Музыка плавно качалась в темноте, и плач одинокой, непонятой скрипки царапал сердце сладким смычком. На самой верхней ноте, на ее излете, когда мелодия замерла, готовясь сорваться в темную пропасть, она ощутила остроту его поцелуя в правой ключице, мгновенный щекот его усов, горячее дыхание на шее, нежный прикус правого ушка, требовательную теплоту рук на плечах, осторожно предупреждавших бретельки платья, что они здесь совершенно излишни…

Она мелкими глотками пила свой любимый сухой мартини, когда он легко прикоснулся к ее локтю и произнес: «Не хотите ли послушать одну замечательную музыкальную вещицу? Это займет не более 15 минут, и ваше отсутствие останется, уверяю вас, совершенно незамеченным». Музыкальная вещица была в этом случае настолько же реальной, как случайно оказавшийся в доме подлинник «Джоконды» Леонардо да Винчи, знаменитая черная жемчужина Борджиа или последняя модель «Ролс-Ройс эксклюзив» – в зависимости от вкусов и фантазии хозяина. Вполне типичный предлог, чтобы перепихнуться по-быстрому. И она уже собралась сказать ему в лучшем случае холодно – отстраненное «нет», а в худшем – просто послать в задницу…

Альты резко взвинтили мелодию – она стала пульсирующей и нервной. И вдруг, сразу, без перехода, его нежность сменилась резкой нетерпеливостью. Он впился в ее рот поцелуем, мгновенно раздвинул губы и начал искать ее язык своим… Платье оказалось сдернутым (или разорванным?) до бедер – и требовательные руки с силой стиснули ее груди, вминая еще мягкие шарики сосков внутрь как изюмины в тесто. Его ладони порхали по ней как бабочки-мутанты, то лаская нежными прикосновениями, то жаля сильными, уверенными в своей правоте движениями. Стискивали, сжимали, гладили, обжигали… Следом за ними последовали его губы, и она смогла наконец набрать воздуха для того, чтобы сказать… и прекратить… Но его губы растворяли ее кожу, оставляя открытыми нервные окончания, последующие прикосновения к которым застилали разум…отбирали волю… и лишали речи… Вместо слова из ее горла вырвался полу-стон … полу-всхлип. Он опять обжег ее губы терпким поцелуем – и на этот раз их языки встретились…

Блондинка за барной стойкой обещающе хихикала. Рука Игоря прилежно разминала ее попку, поощряемая частыми, прохожими на нервный тик, подергиваниями…

Она пыталась осязать его в темноте, но он ускользал от ее неуверенных рук. И когда скрипки сорвались в истерику, он вдруг растворился… Его не стало…Оборванная на самом пике ласка колючей сладкой проволокой скрутила мышцы живота, сжала пальцы, остановила сердце… Нет… Один удар… два… три… пять… Стоп?

Он ожидал ее ответа – спокойно и уверенно, как будто он сделал предложение, от которого она не могла отказаться. Или просто предложил бокал вина… Если бы он заискивал, заглядывал в глаза, притрагивался к руке, давая понять, что если она не согласится, то его жизнь не имеет смысла…

Нападение последовало вместе с крещендо рояля… Она внезапно почувствовала жесткий, как укус, поцелуй во впадине пупка, ищущий его там сумасшедший язык, притворно–слепое блуждание его рук по своему телу, взявших его в кольцо… мгновенное стискивание ее грудей до боли, до предела терпения (а где? где он?  только сумасшествие, не являющееся добровольным…), скручивание ее твердых сосков его пальцами (да, боже мой!), мгновенно накрывающий их раскаленный вулкан его губ… горячая клейкая слюна… середины его ладоней, раскатывающих ее соски круговыми движениями, чередующие все это с массажем всей ее… Его пыльцы раздвигают губы и ищут нежный язычок, слегка поглаживая десны. Он закидывает руки ей за голову – раздается тонкий металлический щелчок невидимых ей фиксаторов – и горячий факел его язычка обжигает ее подмышки, втягивая в себя ее испарину, смешанную с дезодорантом, поднимается по груди (да что же это? зачем?), забирает поочередно в рот ее соски, пытаясь растворить их в горячих судорогах страсти…
А музыка – в такт его движениям – заполняет ее разгоряченное тело слепящей волной, играющей дрожью мышц груд, живота, бедер…

Но он стоял с таким видом, будто его устроит любой ответ… Наташка вынырнула из людского водоворота, мертвой хваткой вцепившись в молодящегося брюнета, явно уделяющего слишком много внимания этой проблеме и от этого производившего впечатление смазливого старичка. Проходя мимо и обернувшись – она ободряюще помахала ей рукой – «Давай не теряйся!»
Да пошла ты!..
Игорь что-то шептал блондинке, вжав губы в ее ухо…

Не прерывая ласки, его руки снимают – как шкуру со змеи – ее платье и рвут паутинку трусиков-бикини… («Стоп?»). Как рыба-прилипала – он присасывается к ее киске. И первое, самое неожиданное, самое острое прикосновение заставляет изогнуться в сладкой судороге спину, запрокинуть голову, зайтись в сладком стоне… В такт похотливым звукам валторны он вылизывает языком губки ее киски, сливает их со своими, дразнит горячим ртом… Все тонет в сладком безрассудном тумане… из него тянутся звуки музыки, сливаются с его пальцами, массируют ее промежность и розовый кружок ее попочки. Потом несут на своих кончиках собранный нектар к ее ротику – и две ее влаги соединяются, перемешиваемые мечущимся язычком… Он запечатывает ее рот крепким, в засос, поцелуем – и она чувствует, как он вводит в нее свои пальцы… Рояль начинает разбрасывать по комнате горошины быстрых аккордов и, словно находясь с ними в сговоре, пальцы начинают быстро ласкать ее внутри, то погружаясь на максимальную глубину, раздвигая скользкие, тугие, живые кольца ее киски, то пытаются выйти на волю… а волны сокращений их догоняют и не хотят отпускать (безумие.. без… умие… без… ум… ие… боже!) И пальцы, передумав, идут им навстречу. Бешеный темп его движений дает такое неистовое, непрерывное, тягучее, острое наслаждение, что ее крик сопровождает каждое их подергивание, каждое погружение… И стон одинокого альта вторит ее всхлипам…

Кто-то, извинился, слегка толкнув ее. Пестрая толпа гостей была занята своим делом – пила, жрала, обнималась, тискалась по углам и на виду, гоготала, рассказывала пошлые анекдоты, курила и снова пила…

Пальцы внутри нее определенно повторяли аккорды, которые сейчас играл этот сумасшедший рояль. А может, они же их и извлекали – она уже не могла это понять и оценить. Потому что не существовало уже ничего – ни комнаты, ни стен, ни его, ни собственно тела… А было только ощущение острого, колющего, проникающего во все поры и нервы, раздирающего до судорог, заставляющего мгновенно сжиматься все мышцы влагалища, вцепляться в это движение пальцев мертвой хваткой спазмов… чтобы в следующее – пропустить их глубже… к той заветной точке… в горячей, сумасшедшей, густой, запретной глубине… где любое, самое тонкое движение вызывает взрыв тонких игл, пронзающих стенки лона, промежность… на излете заставляющих останавливаться сердце… тело – биться в конвульсиях, бросая его по покрывалу…
Четыре пальца – внутри ее… Они ввинчиваются, как штопор в пробку… Нет… да… не… льзя… же!!!
Большим он сильно прижимает ее клитор…
Па-па-ра-па-па…па… ра.
Рояль и смычковые слились в бесстыдном экстазе.
В так мелодии его пальцы вытворяют что-то невероятное внутри нее, клитор загнанным зверьком вздрагивает и плачет от сумасшедшей сладости быстрых и сильных ласк его большого пальца… Вся она – как тонкая перчатка на его руке, которая, прорвавшись в сладкую, терпкую, влажную, скользкую глубину, в спазмы, всхлипы, медовую густоту и податливость, находит тонкие ниточки следующего оргазма, перебирают их, дергают их до сладкой, невыразимой словами муки, гасящей сознание… и отбирающей остатки воли и разума.
Его губы вцепились в ее истерзанный, дрожащий клитор (ха..ааа), большой палец надавил на промежность и начал массировать ее анус.
Это… то… это невозможно… не… возможно… не..воз… (господи… гос…) можно…!!!
Теперь его пальцы разделяла только тонкая пленка ее промежности…
Отрава наслаждения парализовала ее… Она не могла… ничего… только… и не хотела… только раствориться… и падать…падать в эту сладкую бездну… до судорог, до обморока, до смерти…
Та-ти-ра… ра… па… па-ра.

Он ждал. Ничего не предпринимая. Не давая ни малейшего повода опереться хоть на что-то, чтобы выбрать… и решить.

Внезапно она ощутила, что другая рука сжимает ей губы с боков, пытаясь открыть рот, и она почувствовала прикосновение головки его напряженно члена… Она хотела сначала только дотронутся до не… губами.., дрожащими от наслаждения от продолжающейся сладкой пытки хозяйничающих в ее киске пальцев. Но он резким толчком погрузил член глубоко в ее рот, до горла… зажал ее волосы в руке и начал в синхроне с движениями пальцев во влагалище вводить его до упора… Она смутно чувствовала прикосновения волос его паха, задевающие ее лицо его яички и утробные, животные звуки, которые она издавала своим, забитым его членом и собственной слюной, горлом… Слово, которое могло бы все это прекратить, стерлось… память о нем исчезла… но сейчас – она об этом не жалела, как и обо всем, оставшемся в той, другой жизни… без музыки.
Он что-то сделал с ее руками – и она ощутила их свободными. Он опять был у нее между бедер, и жадный слизняк его рта ползал по ее мокрой киске, выискивая место, где он еще не был… выбрасывал из себя фонтанчик горячего язычка, который потоком огненной лавы описывал немыслимые круги внутри влагалища… Она пыталась освободиться, отклеиться от этой сладкой пытки, извиваясь в сладких судорогах на одеяле, совершенно потеряв ориентировку в пространстве и времени. И тут же стремилась к ней, то разводя бедра и выгибая со стоном спину, давая ему полную свободу действий… то сжимая его плечи и шею ногами. Ее руки хватали и царапали все, до чего могли дотянуться – кожу дивана, сбитый во влажные складки плед, его плечи и лицо. Он ловил их своими руками, сжимал в тисках, и тянул к промежности, чтобы она ласкала себя вмести с ним. Когда пронзительность оргазма становилась невыносимой, она вырвалась на миг из его объятий, со всхлипом падала куда-то… Но он и музыка догоняли ее – и начинали новый круг сладкого ада…

Да собственно она уже решила. Как только он подошел, а Игорь… Просто оттягивала момент саморазоблачения и признания в своей слабости. Потому что – назло, от нечего делать… просто так… как в договоре: степени свободы. И пошло оно все к черту!

Её тело стало послушным, как шелковая лента, и гибким, как застывающий воск. Сознание, утонувшее в океане сладкого безумия, не позволяло сообразить… определить… понять… где… что… в какой позе…
Только волны сладкого, сумрачного, тяжелого как расплавленный битум наслаждения рождались в таинственной глубине ее влагалища, в сокровенной точке ее сущности, и с неотвратимостью тропического урагана скручивали мышцы там, куда они добрались – в сладкий, трепещущий комок. Когда они достигали горла – из него вырвался крик желания, смешанный с болью, отчаянием, страстью…
Вот он навалился на нее всей своей тяжестью, впечатывая ее в покрывало, как марку в конверт. Его губы пытаются закрыть ее кричащий рот, руки стискивают груди, мнут соски. В такт музыке его член ходит в ней, будоража и разбивая встречные движения ее бедер и тиски ее вульвы, обхватывающей его влажными горячими обручами… И два тела, желая проникнуть в друг друга и стать одним целым, извиваются на диване в безуспешной попытке достижения единения, не теряя надежды, что такое чудо возможно.
Ее колени дрожат… ноги подгибаются… руки подламываются… голова беспорядочно мечется по покрывалу, стискивая его зубами. Он входит в нее сзади, и горячий, гибкий стержень его члена пронзает ее огненной спицей, входя поочередно (па-ра-рира-ра-па… это нельзя… вы… держать… но… это не я… меня… О!! здесь нет) во все ее влажные… зияющие… и ждущие… именно этого дырки…
Крещендо контрабаса тяжелыми раскатами пронзает тело, вытесняя из него последние проблески сознания… Дальше – только мрак запредельного наслаждения…

Он ждал. Она медленно, смакуя каждый глоток, допила мартини. Небрежным движением поправила прическу. И не говоря ни слова, не глядя на него, пошла к выходу из зала, давая понять, что она приняла его предложение, просто потому что она так решила… ей так захотелось… Чтобы он понял – она к нему абсолютно равнодушна, ей все равно. И это не его желание – а её каприз.

Звон упавшей на пол посуды. Его руки подхватили ее. Горячая влажная спина ощутила сухой холод журнального столика… тиски его пальцев на ее лодыжках…рыдание клавесина… горячие поцелуи пальцев ее ступней… ария флейты… огненная змея языка, по спирали спускающаяся от щиколоток к вздрагивающим, мокрым бедрам… соло кларнета.
Ха-а-а-а. Член вошел в нее наполовину, запутался в густой, сладкой слизи влагалища, получил разрешение и… резким толчком заполнил ее всю, до отказа. Ритм движения нарастал, подстегиваемый хором развращенных скрипок…
Лента уже давно не закрывала ей глаза – но они ничего не воспринимали – их застилал черно–багровый туман наслаждения…
Ее ноги сначала были у него на плечах, но потом он стиснул ее лодыжки – и просто сложил ее пополам, как губку.
Его член достиг ее сердца… и горла… пересохшего от непрерывных стонов…хрипов… криков… жаркого дыхания…
Ее голова почти касалась пола, наполняясь ярко-багровым туманом прилившей крови. Руки судорожно вцепились в края журнального столика, тело дергалось на нем, как сломанная заводная кукла при каждом его толчке… (боже!) ударе…(господи!) вхождении… (да что же это!) конвульсии (невозможно!)…
Сознание, сжалившись, покинуло ее… И последним, угасающим пятном умирающего света в нем отпечатались пронзительные аккорды органа.

Тело не слушалось. Оно было не ее. Ей больше не принадлежало. И не хотело ее узнавать. Сопротивляясь ее попыткам встать – подломились руки… ими никто не управлял… и она тяжело сползла на ковер. Медленно возвращающее к реальности сознание рефлекторно фиксировало скомканное покрывало на полу, смятое в комок платье, опрокинутую вазу, растерзанную плитку шоколада, отброшенную бутылку в красно-кровавой луже вина, рассыпавшиеся по ковру фрукты.
И тот же изначальный полумрак. И полное отсутствие кого-либо, кроме нее. В прочем, что это была она – тоже особой уверенности не было.
Сама не зная зачем, рукой, подчиняющейся ей не лучше чем протез инвалиду – и примерно так же ощущающей предметы – она подняла с пола полу раздавленную сливу. Розово-синеватая бархатистая кожица лопнула – и змеистая трещина рассекала ее на две неравные части. Одну – сплющенную, сморщенную, безобразную, с выдавленной желтоватой мякотью. И вторую – упругую, красивую, нетронутую – не догадывавшуюся, что же случилось с другой. Или просто не желавшей этого видеть.
Держа ее в дрожащих пальцах, она все не решалась перевести взгляд на себя. Словно боялась увидеть свое тело похожим на эту сливу…
Потом сознание окончательно прояснилось – и, вздохнув, она кое-как вытерлась валяющимися на полу салфетками и покрывалом. Нашла туфли. И сумочку. Натянула платье и попыталась придать ему вид нарочитой небрежности, а прическе – обдуманного беспорядка. Стараясь не смотреть на чужое лицо в зеркальце – набросала на него лёгкий макияж. Приподняла и, брезгливо отбросив в сторону разорванные трусики, пошла к двери.
В углу комнаты медленно угасал красный уголек индикатора домашнего кинотеатра…