Она научила меня понимать "ну-ну"

Он переехал в наш пусть не столичный, но достаточно крупный город, когда ему было 29. Из Москвы. И уже на 21-й день, в полночь, он встретил свою первую женщину на площадке ночного клуба. Итак, Павел, ни капли не смущаясь, поведал мне о своих трогательных отношениях с шестью женщинами, покорившими одинокое мужское сердце.



В клубе царил хаос. Банкиры, бандиты, студенты, проститутки - все пьяные. Она была как сам клуб - отталкивающий гибрид России и Запада. У нее были азиатские глаза и телосложение блондинки. Та-ня. Ее звали Таня. Мы вяло говорили, она пригласила меня домой, я кивнул. Остался на месяц или два. В Татьяне обнаружились противоречащие друг другу холодность и страсть. Она научила меня понимать всякие тонкости, вроде женских "ну-ну". Она пела мне Высоцкого и мыла меня, когда я слишком уставал, чтобы мыть себя сам. Сначала у меня не было денег - и она платила за нас обоих. Потом у нее не было денег - и я платил за нас обоих.

Под конец она свела меня с ума. Она просила меня бить ее и выкрикивала в постели: "О, папочка!". Меня это напрягало. У меня нормальное воспитание, и сексуальные фантазии - место, где я не хотел бы видеть своих родителей. И вскоре я покинул ее грязную квартиру в районе, где два алкаша однажды ограбили меня на всю мелочь.



Ноябрь мучил меня, но именно тогда я встретил Марину. Как лотос, расцветший посреди грязи, ее красота оттеняла убожество моих первых зимних месяцев. Марина не довольствовалась тем, чтобы просто быть. Ее личность не исчерпывалась надутыми или улыбающимися губками. Девушка с ангельским лицом и жестами одесского комика не могла выбрать, кого играть: приму-балерину или тирана-директора, поп-звезду или второстепенного персонажа. Если бы она была уродливой, она была бы гением. Вместо этого она металась между своей красотой и дискомфортом мудрости. Она была обречена на красоту. Я нравился ей потому, что видел в ней ее отца, забавного еврея. Она бросила меня, потому что я отказался играть в драме ее женственности. "Олег посвятил мне пьесу", "Вова грозит покончить с собой", "Саша хочет жениться на мне", "Петя бросит свою жену и перепишет имущество на меня". Она как бы играла роль из Достоевского, и от меня ожидалось, что я буду подыгрывать. Я же никогда не попадал в точку и блуждал в сценах ее повседневной драмы, надеясь, что однажды она случайно обернется ко мне величественным лицом маленького старичка. Она это сделала, чтобы сказать, что я уволен.



Я принял ее за 15-летнюю, провожая на рассвете домой. На пороге она пригласила меня на чай. Покинул ее комнату на закате следующего дня. Ей было 22, она жила в последней комнате по коридору, который тянулся - вот уже три поколения - к кухне. Где Аня, ее мама и бабушка собирались, чтобы поесть в дисгармонии. Их музыка разладилась, когда дочь потеряла отца, мать - мужа, а бабушка - сына. Я оставался, спал у подножия ее кровати, выбирался в сонный город, неспособный убедить меня вернуться в Москву. Она уверяла меня, что не испытывает ко мне ничего, кроме любопытства. Мы проводили дни в молчании: она - в рассеянии, я - в благоговении от этой девочки-женщины, прикосновения которой покрывали меня, как бессознательный сон. Мои эмоции плыли к ней и, достигая ее, замерзали в кристалл, который она могла изучать. Ее зима скоро достигла меня.



Чья-то рука протянула мне водку-тоник. Я не пью, но взял из вежливости. Прядь легла на ее лицо. "За вас", - сказал я, опрокинув фужер. Незабываемый жест. А совет "обращайтесь с леди как с проституткой, а с проституткой как с леди" пришелся как нельзя кстати. Я стал ее джентльменом. Самым очаровательным - более чем ее плетение интриг вокруг меня - было то, что она играла роль леди до конца. Когда мы танцевали, она прижималась ко мне и я с удовольствием ее обнимал. На улице она подала мне руку, как если бы мы действительно были парой. Я помню, как она металась по простыням в свете бледного раннего утра, горячо шепча, что у нее поднимается температура. Она впервые испытала оргазм... Когда я впервые позвонил ей, она была с подружкой. Было бы невежливо оставить ее одну. "У тебя есть друг? Вторая кровать?" - "Нет?". Они приехали через 45 минут. Смущаясь от того, что я успел ее утолить, она предложила, если я не удовлетворен, воспользоваться компанией подружки. Она надеялась, что я откажусь. А подружка оказалась "сообразительной" и была рада услужить. Надя в это время ждала на кухне, потягивая двойной тоник-водку.



У нее были желтые, почти флюоресцентные глаза. На фото ее можно было принять за секс-бомбу, но в жизни она маленькая и субтильная. Ей было 17, и она была невинна. Юленька. При моем прикосновении она по-весеннему расцвела. Вообще-то неплохо провел время. Но я не знал, что мне делать с ней. Она давила на меня. Я не говорил ей о своем равнодушии, но мне наскучило. Она хотела быть нужной. Она нуждалась в эмоциональном эквиваленте тепла моих рук. Как только я ее отверг, маленькая Пандора вырвалась из ящика и убежала от меня на городские улицы. Я нашел ей работу, она ее устраивала. Через некоторое время я встретил ее затянутую в кожу, потом - в супер-мини, с томным бессонным взглядом и волосами, зачесанными наверх. Мне казалось, город проглотит ее. Но через год она снова возникла передо мной - без макияжа, усталая, но спокойная. Она попросила у меня денег, чтобы заплатить судье: нужно было вытащить ее друга из тюрьмы. Наконец-то она нашла его. Он невиновен, по ее словам, и очень хорошо к ней относится. Она напомнила мне Грушеньку из "Братьев Карамазовых". Я одолжил ей денег.



Мы сидели на кухне после секса, пили чай. "Я ненавижу негров", - сказала она. То, как она судила о целой расе, было настолько шокирующим - ведь женщина, которую я хотел, оказалась расисткой. В ее речах чувствовалась ненависть, которая не вписывалась в мое понимание женственности, материнства и партнерства. Как еврея, веками бывшего негром Европы, меня это задело. Она сказала, что не имела в виду евреев. "Они умные и богатые и... кажется, хорошие любовники". Прежде чем отпустить Олю, я долго с ней беседовал. Она не была обычной девушкой, удовольствие от ее завоевания я испытывал наполовину физическое, наполовину связанное с наблюдением за тем, как рушится высокомерная отчужденность, пока она возится с вашим ремнем. Я хотел ее надолго. Пока мы с ней говорили, в памяти всплывали слова моей прабабки: "Не женись на длинноногой грудастой нееврейской девушке. Она будет говорить сорок лет, что любит тебя, на сорок первый назовет жидом". Да... ее нетерпимость будет расти с годами, и когда-нибудь она с трудом сможет терпеть детей, которых родит мне. Мой чай остыл. Я вышел и тут же встретил женщину своей мечты. Она была замужем, разведена, и, когда я познакомился с ее маленьким мальчиком, понял, что из всех женщин, которых я когда-либо знал, ее единственную я мог представить матерью моих детей. Интересно, что бы подумала об этом моя мама?

Выслушала

поделиться

Екатерина Заичкина

10.12.1999