Психоанализ

Мне уже два года. Да не смотри ты так на меня! Ну и что, что выгляжу как студентка? На мне штаны на бедрах, бескаблучные тапочки из самого прикольного магазина обуви на пешеходной зоне, футболка дочери, висящая на мне как с чужого плеча и делающая меня маленькой и стройной, пластырь на левой руке – утюжить я нормально так и не научилась еще.
Стою себе дома, утюгом возюкаю, песни пою под сидюк и реву... ох, реву!! Реву и пританцовываю. И к зеркалу! В отражении появляются мои два облинявшие на солнце от слезной стирки глаза.
Я сама себя увидела и испугалась. Пошла спокойно, умылась. По припухшим векам провела полоску серых теней. Здесь потемнее, здесь посветлее. Технику нанесения макияжа я искусно освоила и виртуозно выполняю. Минимум. Лишь для того, чтобы скрыть. А когда скроешь, всем непременно захочется понять, «что ж она скрыла»? И вот они уже смотрят.
Первыми, как правило, реагируют пьяные. Видимо, у пьяных открывается третий глаз, как перископ в море неведения. Они пялятся, пялятся, пялятся... Что-то говорят. Я улыбаюсь и отворачиваюсь.
Что еще? Старики сидят. Нет, стоят уже. Рядом почему-то стоят. Что-то говорят. Я улыбаюсь, отхожу и покупаю плюшку какую-то и механично так жую. И тогда на меня смотрят девушки и женщины. Все те, кто очень ярко накрашен. Они смотрят пристально, и взгляд их скользит по моим размерам, по талии, ногам и, наконец, испуганно падает на пятки. Потом они щурятся и я понимаю, что мысленно я уже без одежды. Вся моя одежда сейчас примеряется другими. Вот эта кудрявая короткостриженнная тетя с большой грудью натянула мою футболку с надписью «Всемирная». А худющей и заморенной особе почему-то понравились мои штанишки. На ней они висят. Она недоумевает. Разочарованно скомкивает их и швырь... в сторону. Теперь я осталась в плавках. Мой красивый лифчик стащила школьница-турчанка. А на плавки никто не позарился. Ура! Они у меня детские. Хлопчатобумажные. Белые в тооонкую-тонкую синенькую полоску. Моря просят. Домика у моря.
Я оглядываюсь, и мне уже становится не смешно. Сколько вурдалаков, оказывается, вокруг. Педофилы на моей автобусной остановке жадно вбирают ноздрями воздух. Их члены багровеют. Шерсть на руках топорщится. По моей спине бежит холодок и прячется под полосатый кусочек ткани. Я скидываю его на растерзание толпе и бегу... Бегу сильно и мощно. Бегу далеко и без устали. На какое-то мгновение замираю и слышу лишь стук догнавшего меня сердца.
Сердце мое. Оно азартно. Стучит в ворота: «Ну? Бум бум? Давай! Бум-бум! Еще!... еще... еще.... уф... уф... уф...»
Еще, говоришь?  Вторю я.
И мы идем покупать мне кружева на бедра. Защиту от педофилов. Теперь я – женщина. Я пылесошу ковер, наклоняюсь, и полоска кружев завлекает моего шефа. Мой шеф – мужчина. Он незаметно для самого себя багровеет, теряется и, наконец, робеет. Потому что я на него смотрю. В упор смотрю. Я готова. Он вспомнил о другой и испугался. Меня испугался. Жаль.
В зеркале моя кислая физиономия. Глаза нахально изучают каждый изъян. Руки щупальцами касаются лба, щек, носа, висков, волос... Пытаются приделать новый загадочный женский вид. Подбородок помогает. Вверх, в сторону, пониже, нет, повыше... ладони черпают прохладную водичку из-под журчащего крана и поливают ее на пылающее лицо. Лицо устало.
Мой шеф наливает мне чашку кофе. Я сижу и смотрю ему в спину. Кофе парит в воздухе. Я заливаю его молоком. Тушу.
И он тушит желание работой. Задернул жалюзи и сидит перед окном, считает выручку.
Я оставляю его и еду домой.
А дома у меня живет муж. Он рад, что я нашла дорогу, что вернулась. Он кормит меня, постепенно приручая. После кормежки я устало растягиваюсь поперек разложенного синего дивана. На мне его белая футболка, его запах, его руки...
Простые движения руками, и я уже в стране грез.
Мне два года. Жизнь солнечна и прекрасна. Я в панаме и полосатых полинялых плавках на берегу соленого моря. Возюкаюсь в песочке и катаю машинку. Собираю гору для песочного замка и рисую кукле красивые глазки. поделиться

Злата Перечная

11.11.2005