Любовный треугольник

Они познакомились в конце двадцатых в Париже. Иван Алексеевич Бунин, 56-летний знаменитый писатель, и Галина Кузнецова, никому не известная начинающая писательница, которой не исполнилось и тридцати. Все вполне могло бы обойтись тривиальной любовной интрижкой по меркам бульварного романа. Однако этого не произошло. Обоих захватило настоящее серьезное чувство. Встал вопрос: как быть? Кузнецова жила в Париже. Бунин вместе со своей женой Верой Николаевной Муромцевой – в Грасе, маленьком городке на юге Франции, где они снимали виллу, а точнее старый, обветшалый дом с единственной роскошью – великолепным видом на долину, горы, море... Бунин привез свою молодую подругу сюда.
В сущности, в появлении Кузнецовой в этом случайном эмигрантском гнезде не было ничего удивительного. Бунин не выносил одиночества. С ним и Верой Николаевной здесь постоянно находилась целая компания молодых писателей: Зуров, Рощин, Цвибак... Тем не менее отношения с Кузнецовой скрыть не удалось. Да, собственно говоря, их никто и не скрывал! Вера Николаевна уже давно привыкла к своей участи «жены писателя», а Бунин всегда был настолько увлечен самим собой, своими чувствами и работой (в это время он писал роман «Жизнь Арсеньева», впоследствии принесший ему Нобелевскую премию), что предпочитал не отвлекаться «на пустяки». До Муромцевой Бунин уже бывал женат. Первый раз – гражданским браком на Варваре Панченко, которая покинула его, оставив записку «Ваня, прощай. Не поминай лихом», и чей уход он переживал так тяжело, что даже подумывал о самоубийстве. Второй раз – на красавице Анне Цакни, родившей ему сына (ребенок, к несчастью, умер) и тоже бежавшей от Бунина, ссылаясь на его несносный характер. И наконец – фактически третьим браком на Вере Николаевне Муромцевой, ставшей ему преданным другом на всю жизнь.
Появление Галины Кузнецовой явилось серьезным ударом для стареющей жены Бунина. Его предстояло пережить.
Как ни странно, в своих дневниковых записях Бунин практически не оставил свидетельств о счастливой поре своей последней любви. То ли ему было не до того, то ли, несмотря на весь свой эгоцентризм, понимал, в какое щекотливое положение поставил Веру Николаевну. Понимала это и Галина Кузнецова, которая тоже регулярно вела дневник, но которая в отличие от своего возлюбленного не была на его страницах столь сдержанна.
Порой так и кажется, что ее рукой водило не только естественное желание писательницы запечатлеть все, что дает пищу уму или будит воображение, – наблюдения за жизнью писателя, литературные и политические споры, какие-то свои мысли, настроения... – но и подспудное чувство вины за невольное вмешательство в чужую семью, страх, что окружающие будут осуждать ее, неправильно истолкуют мотивы ее поведения.
В сущности, так оно и было: и осуждали, и не понимали, и третировали. Сколько натерпелась Кузнецова от одной только Зинаиды Гиппиус, этой верховной жрицы литературной эмиграции, любившей навещать Грас и стоившей целого легиона ядовитых кумушек! Даже Бунин не мог ее защитить. В дневнике Галина давала облегчение своим чувствам. Быть может, надеялась и на другое: что позже, разбираясь в пестрой бунинской жизни, потомки учтут и ее свидетельство. Писала скупо, осторожно, но все-таки достаточно красноречиво, чтобы добиться своего, и спустя десятилетия ее голос вызывает доверие. «И вот я пишу, – читаем об одной из их с Буниным прогулок в Грас, во время которой он посоветовал ей, придя домой, коротко, в двух словах описать увиденное: зелень, цвет неба, моря... – но не так коротко, как говорит он, потому что мне хочется сказать и о нем самом, о том, что он был весь в белом, без шляпы и когда мы шли по площади, резкая линия его профиля очеркивалась другой, световой линией, которая обнимала и голову и волосы, чуть поднявшиеся надо лбом...» Как хотите, но трудно усомниться, что эти строки вылились не из чистого источника любви. А прочитав следующие: «странно представить, что я была замужем, пережила войну, революцию, разрыв с мужем», – не проникнуться сочувствием к автору. И далее «...а она (Муромцева) за все 20 лет жизни не может примириться с ним (Буниным)»... – не изумиться, уловив за плохо скрытым раздражением обыкновенную женскую ревность.
Нет, положение Галины в доме Бунина, ее мысли, ее душевное состояние отнюдь не были безоблачными. Жизнь поставила ее в очень сложную ситуацию: одновременно и пикантную, и тягостную, и почти безнадежную. Даже в период, когда между нею и писателем, казалось бы, царила полная гармония, на их горизонте уже маячили черные тучи. Ведь получалось, что Бунин является мужем сразу двух женщин – своей законной жены, отношение к которой он определял по-толстовски, объясняя, что любит Веру Николаевну, как самого себя, и потому не может говорить о какой-то особенной любви (не станешь же признаваться в любви к своей руке или ноге?), и Галины, радовавшей и вдохновлявшей его своей молодостью и обаянием. Могло ли такое положение устраивать обеих женщин? Разумеется, нет.
Многие, кто был в курсе бунинской семейной истории, только диву давались мудрости Веры Николаевны, которая прилагала поистине титанические усилия, чтобы, поборов естественную неприязнь, по-христиански полюбить свою соперницу. (Чего ей это стоило, знает один Бог! Тем более что находились и такие, кто осуждал ее, считал подобное поведение недостойным.) Галина Кузнецова, со своей стороны, тщетно пыталась обрести душевное равновесие, смириться с Верой Николаевной, не думать о будущем. Ей это тоже давалось нелегко. А главное, обе понимали, что рано или поздно их любовный треугольник все же должен распасться. Трагическая развязка – лишь вопрос времени. Оно покажет, кто здесь лишний...
Между тем «парижский» Бунин изменился до неузнаваемости. В Париже на рассвете своего романа с Галиной Кузнецовой Иван Алексеевич дня не мог прожить без кафе и ресторана, путал день и ночь, растрачивал себя с молодой безоглядностью. «Грасский», напротив, словно буддийский монах, тщательно «очищался» перед работой – мало ел и пил, рано ложился спать и помногу каждый день ходил. Галину Кузнецову это поражало. Веру Николаевну успокаивало. Когда-то, соединив свою судьбу с судьбой Бунина, она услышала от него такие слова: «А мое дело пропало – писать я больше, верно, не буду...» Удивилась. А он продолжал: «Ну да, поэт не должен быть счастлив, должен жить один, и чем лучше ему, тем хуже для писания. Чем лучше ты будешь, тем хуже...». «Я в таком случае постараюсь быть как можно хуже», – ответила Вера Николаевна смеясь, хотя сердце у нее сжалось от боли. Ведь по сути это было предупреждением: быть женой писателя совсем не то, что инженера или чиновника. Писатель, если он настоящий, служит одному богу – Искусству. И жена его, если она хочет соответствовать этому званию, тоже должна идти на жертвы. В 1927 году в Грасе, когда Галина Кузнецова, Бунин и Вера Николаевна стали жить вместе, последняя все это уже прочувствовала и понимала. Галине же только предстояло узнать. В ее дневнике читаем, как легкий, сухой, напряженный с чашкой кофе он проходит к себе в кабинет. Раздается спешный звук зажигаемой спички... потом опять... Бунин работает... В это время к нему можно было входить, говорить, брать вещи – он ничего не замечал. Однажды, выйдя к завтраку, как лунатик подошел к двери, ведущей в сад, и задумчиво произнес: «Доктор идет». Он имел в виду дождь, который барабанил в дверь. А доктор попал сюда из главы о Лике, героине его романа...
Жизнь, где на первом плане всегда был Бунин и его работа, а на втором – две женщины, продолжалась почти семь лет. Напряженность отношений то спадала, то набирала силу. Бунин, стремясь упрочить этот шаткий союз и сознавая, что самое ненадежное звено в нем – Кузнецова, настаивал, чтобы та больше работала, занималась литературой. Уверял, что в противном случае может статься, что ее душа так и останется, как облако, слишком лиричной в жизни. Он был прав. И она понимала это. Но понимала и другое: Бунин надеется, что работа, общие интересы сгладят углы и противоречия их жизни, победят разницу лет, помогут сохранить чувства. Этого не произошло...
В 1933 году, сидя с Кузнецовой в «убогой «Олимпии» – грасском кинематографе (Бунин, между прочим, обожал новинку тех лет – ковбойские фильмы), он узнал о присуждении ему Нобелевской премии: «За строгий артистический талант, с которым он воссоздал в литературной прозе типичный русский характер». В Стокгольм, где должна была состояться торжественная церемония вручения награды, пустились всей «дружной шведской семьей». Дамы могли им гордиться. По отзывам свидетелей церемонии, Бунин держал себя не хуже короля. Таких писателей здесь еще не видели. А спустя совсем немного времени жизнь сыграла с ним злую шутку. За триумф пришлось заплатить. Победа в литературе обернулась поражением в любви. Вскоре Кузнецова познакомилась с сестрой литератора Федора Степуна – Маргаритой и связала с ней свою жизнь. О лесбийской любви тогда знали мало. Бунин был шокирован и оскорблен. Ему, мнившему себя знатоком любовных наук, вдруг открылось нечто, о чем он даже не подозревал. Наступили тяжкие годы любовного похмелья. «Уже пятый час, – писал он в 1934 году, – а все непрерывно идет мягкий снег – почти с утра. Бело сереющее небо (впрочем, не похожее на небо), плавно-плавно – до головокружения, если смотреть пристально – текущая вниз белизна белых мух, хлопьев. Разговор с Г. Я ей: Наша душевная близость кончена. И ухом не повела». Почти до 1938 года Бунин все никакие мог успокоиться, хандрил, пил, грезил о самоубийстве. Однако, как не раз до этого, все обошлось. Отвлекаясь, принялся за работу, стал писать книгу «Освобождение Толстого», заткнул ею образовавшуюся сердечную брешь. Вовсю старалась и Вера Николаевна. Познакомила его с семьей Жировых, их дочкой Олечкой, к которой Бунин горячо привязался. Знавшие его поражались: холодный, высокомерный эгоцентрик часами играл с девочкой, сам превращаясь в дитя, писал ей стихи. А она ласково звала его «Ваня» и... ставила в угол – наказывала. Любовь к жизни вновь побеждала, хотя и с трудом, время от времени больно напоминая о прошлом.
«Был в Каннах, взял билет в Париж на пятницу... Шел по набережной, вдруг остановился: «да к чему же вся эта непрерывная, двухлетняя мука? Все равно ничему не поможешь! К черту, распрямись, забудь и не думай!» А как не думать? Все боль, нежность. Особенно, когда слушаешь радио, что-нибудь прекрасное...» Как-то в одном из газетных интервью в ответ на упрек в пессимизме Бунин отвечал: «Может быть, газету ввела в заблуждение та грусть, которая сквозит в некоторых моих прежних, юношеских вещах, но грусть – ведь это потребность радости, а не пессимизма, и отсюда еще очень далеко до мировой скорби. Я, наоборот, настолько люблю жизнь, что с удовольствием прожил бы хоть 2 тысячи лет». В шутку признавался, что завидует Агасферу, осужденному на бессмертие. И совершенно всерьез на седьмом десятке говорил о себе: «...и нюх у меня, и глаза, и слух – на все – не просто человеческий, а нутряной – «звериный». Поэтому «по-звериному» люблю я жизнь. Все проявления ее – связан я с ней, с природой, с землей, со всем, что в ней, под ней, над ней, и смерти я не дамся...» В том же духе, ехидно, играючи решался им вопрос и о смысле жизни.
– В чем да в чем! – говорит у него Яков-караульщик, герой рассказа «Божье дерево», написанного в 1927 году в Грасе. – Мы вот так-то возили раз с покойником родителем хлеб с поля, а я и пристань к нему, что, да как, да зачем... а он молчал, молчал, да и говорит, наконец: «Вот как пущу тебе, малый, по ушам кнутом, тогда узнаешь зачем!»
Как ни поразительно, с любовью у Бунина все обстоит иначе: и сложнее, и мрачнее, и безнадежнее. Однажды в разговоре с Кузнецовой на этот счет Бунин заметил: есть несколько вещей, с которыми ничего нельзя поделать: смерть, болезнь, любовь... Все в одном ряду. Впрочем, до смерти Бунину (он умер в 1953 году) было еще далеко. А от любовных напастей, к счастью, имеется одно надежное лекарство – его величество Время. И вот однажды Вера Николаевна с удивлением запишет в своем дневнике: «Ян третьего дня сказал, что не знает, как переживет, если я умру раньше него...» И добавляет: «Господи, как странна человеческая душа». И чуть позже, уже осмысливая прошлое: «Пребывание Гали в нашем доме было от лукавого». А Бунин, в свою очередь, переоценивая свой опыт, сочинит новое определение любви: «любить – значит верить». Как ни парадоксально, именно по этому символу и жила всю жизнь его жена Вера Николаевна Муромцева.
– Ян мне ни разу не изменял! – уверяла она окружающих. И, наверное, по большому счету была права... поделиться

Людмила Иванова

18.11.2005