Следы Олимпийских богов

Мы сидели в больничном холле, четыре женщины, как четыре странички в книге, на титульном листе которой вытеснено золотом: "Жизнь".

Оля - жена крупного бизнесмена, поглаживая рукой округлившийся живот, медленно растягивая слова, рассказывала о себе: "Митя мой был уже женат. И знаете, девочки, жена - красавица, умница - врачом у нас в поликлинике работала. Завидовали ей многие: как же - муж богатый, из себя видный. Да только счастья не было. Господь детей не дал... А я в то время медсестрой работала, у ЛОРа на приемах сидела - рецепты, справки, все такое...
Зашел как-то он на прием - красивый, дорогим одеколоном от него веет. Я тогда подумала - мне бы мужа такого, чем я не вышла?
Подумала так и забыла. Много ли мало времени прошло. Засобиралась его жена к маме в Саратовскую область. Расчет брала, со всеми прощалась, к нам зашла и говорит: " Ну, до свидания. Уезжаю... в селе тоже врачи нужны". А сама платок в руках вертит, в глазах красивых - слезы. Городишко-то у нас маленький, все про всех известно. Поняли мы тогда, что у них с Дмитрием Сергеевичем не все ладно. С год он один прожил, много девок вокруг него хороводилось, а он - ни в какую.
Я все там же работала. И вот однажды дверь открывается, входит мой Митя с цветами, улыбается..." Она блаженно прикрывает припухшие глаза и продолжает: "Ой, девочки, что было! Вся больница гудела. А мы вот живем уже пятый год. Уже и Катюшка в садик пошла. А мужик-то мой настрадался, видно, души в дочурке не чает - и покормит, и помоет, и спать уложит. Да только заскучал в последнее время, говорит: "Роди мне, Оля, сына - маленького Савичева..." Такая вот судьба, девочки."
- У меня проще, - звонко встревает высокая веснушчатая Наташа, - ин. яз окончила - учительствовать не пошла - мама сильно болела, я переводы домой брала. А потом репетиторствовать стала - трижды в неделю учила английскому детей богатых родителей, а в остальное время от мамы не отходила. И вот как-то пригласили меня к одному мальчику, мать у него недавно умерла. Мальчишечка умненький, да только с этими переживаниями учебу побоку пустил. Они ведь с отцом вдвоем остались, ни бабушки, ни тетушки. Отец все время на работе, а Петя дома один. Я урок с ним выучу, да по дому кое-что сделаю - то посуду помою, то пыль сотру. Однажды пришла на урок, а Петин отец дома. В годах уже, высокий, статный. Познакомились, посидели, на судьбу посетовали, а через месяц мы с мамой к нему в дом переехали. Дом большой, сад, мама чаще на воздухе находится, поправляться стала. Я не работаю, за мамой ухаживаю да с Петькой вожусь. Коля зарабатывает хорошо и меня любит."
Посидели, поговорили, по палатам разошлись.
Долго я укладывалась на высокой больничной койке. Кровать напротив занимала хрупкая молодая женщина. Мы были слегка знакомы. О ней я знала мало, лишь то, что зовут ее Эльвира, что замужем, имеет дочь. Пока мы разговаривали в холле, она молчала. У нее спросила Наташа: "Эльвира, а у тебя как?". "Все как у всех", - еле слышно произнесла женщина, поднялась с дивана и скользнула в палату. Что-то томило ее.
Я достала из прикроватной тумбочки фотоальбом и, присев на краешек ее кровати, предложила посмотреть. Яркие, глянцевые страницы равнодушно мелькали в ее тонких голубоватых пальцах. Я комментировала: "Это сын мой, это муж. Одно лицо, только у Артема волосы светлее... А это мы на море, а это в Риге, красиво, правда?". Она молчала, разговор не клеился. Эльвира перевернула последнюю страничку и смущенно протянула мне альбом. Вздохнула и произнесла: "Ты прости меня. Девчонок слушала, а у самой ком в горле. Мне-то рассказать нечего..." Вдруг вскинула изящную голову, черные кудри приникли к лихорадочно горящим щекам, и заговорила, сначала очень тихо, потом все громче и яростнее:
- А ведь неправду говорю, рассказать есть что, да больно мне.
Я была единственной дочерью в семье. В детстве болела часто. Бабушка, бывало, сядет рядышком, руку большую, мягкую на голову мне положит и говорит: "Эх, Эля! Не видать тебе красавца - мужа. Эдакие веточки вроде тебя всегда ровню себе находят. Мужику жена крепкая да здоровая нужна, а в тебе в чем душенька держится... Вот была б ты в бабку... Ну, да ничего, детка. Оно ведь знаешь, как говорят про иную неказистую да счастливую. Покуда Бог красоту раздавал, девица крепким сном спала, а как счастьем стал одаривать, тут она и проснулась..."
Так я и росла. В классе ростом меньше всех была. Одноклассники на поле в мяч играют, а я на скамеечке закутанная сижу - врачи спортом не велели заниматься. Но зато у меня был свой чудный мирок, где была я королевой, - книги. В тринадцать лет я прочла "Войну и мир", "Анну Каренину", "Королеву Марго".
Школу закончила с отличием. В институт легко поступила. Ухажеры были, да не до них было - я в аспирантуру готовилась поступать. В группе меня не особо жаловали, я в шумных сборищах не участвовала. Там свои героини были - Алка и Лина - огромные широкоплечие пловчихи, приманки для местных плейбоев.
Я любила ходить на студенческие концерты, не пропускала ни одну игру КВН. Однажды предложила ребятам сценарий помочь написать. У меня получилось. Мальчишки приглашали меня в команду, да я как представлю, что на сцену придется выходить, так ноги и подкашивались.
А потом... - Она помолчала и тихо продолжила: - Помню, была весна. Рьяная, злая. То зноем окутает, то ливнем обольет. Цветы так томительно пахли, так сладостно и волнующе было на душе. Разбежалась как-то после лекций домой, шла коридорами и холлами, солнце в окно лилось, а пока по ступенькам сбегала, небо занавес запахнуло и хлынуло дождем. Я вышла на крыльцо. И залюбовалась: листья под тяжелыми струями трепещут, капли в озерцах луж танцуют, земля в туман кутается, тучи низко плывут, цепляют крыши домов. Во дворе напротив босая женщина торопливо с веревок мокрое белье срывает. Так стояла я под козырьком на крыльце института и вдыхала, осязала пьянящий аромат дождя.
По бурлящим лужам, высоко вскидывая ноги и прикрывая пакетом крупную голову, бежал парень. Вспорхнул по ступенькам и рядышком под козырьком встал. Так стояли мы долго, пока бесновалось небо... И ни будь тогда этого дождя, не было бы этого чуда в моей маленькой, пугливой жизни. Помню, как потом бежали мы по лужам к автобусу и смотрелись, наверное, забавно. Высокий, могучий, золотистый, будто эллинский бог, парень и крошечная черноволосая девушка. Помню, как стояли в переполненном автобусе, тесно прижавшись друг к другу. Потом долго не могли проститься, стоя у моего подъезда, дразня смущенными лицами малышей, весело кричавших нам: "Тили-тили-тесто - жених и невеста!"
Через месяц мы уже степенно прогуливались по институтской аллее, вызывая зависть и недоумение красавиц-студенток.
...Он родился в далекой Греции. Как мне нравился его воркующий акцент, когда он шептал мне: "Элина! Моя Элина!". Мы бродили по песчаному берегу реки, он рассказывал о своей огненной родине, и мне казалось, что река у наших ног катит жаркие волны Эгейского моря, а песок под ногами хранит нежные следы Олимпийских богов.
Время шло, никто не загораживал ему дорогу. И вот однажды, когда ночь сплетала пальцы с изумрудными ветвями акаций, мой грек явился печальный, сжимая в руке билет на самолет, от которого веяло несчастьем. Уронив золотую голову на грудь, мой возлюбленный говорил, что он должен на время уехать домой. Окаменев от горя, я внимала словам, что обстоятельства требуют, но это не беда, пройдет совсем немного времени и он вернется, чтобы забрать меня с собой в ту далекую радушную страну, где мы заживем счастливо. Мне нужно только ждать, только ждать, чтобы ни случилось...

Я начала ждать уже тогда, когда смотрела на него из огромного окна аэровокзала. Он высоко нес свою кучерявую золотую голову и вскидывал, прощаясь, сложенную лодочкой ладонь. Впервые я плакала навзрыд, не стесняясь. Люди сновали мимо, понимающе оглядывались... А он уносил на своих крепких, пахнущих теплым морем плечах мой покой, мое счастье...
Я ждала. Наматывала в клубочек зыбкие нити телефонных разговоров, вычеркивала карандашиком из календаря дни, грезила ночами, полюбила гулять в дождь, ведь это он познакомил нас когда-то.
Мы условились встретиться через год. Оставалось чуть больше двух месяцев, до этого благословенного дня, когда оборвалась ниточка, связывающая меня с Солониками, где под жарким солнцем жила моя любовь. Он не позвонил ни через неделю, ни через две. Я набирала вереницу цифр и плакала от горя в гудящую телефонную тишь. А потом свалилась с высокой изматывающей температурой, которая не спадала несколько недель... Прошел еще месяц - он не позвонил...
Однажды в комнату вошла тихо мама, присела на краешек кровати и, бережно укрывая ноги пледом, заговорила: "Элечка, доченька. Нельзя так убиваться... Пора забыть. Я знаю, больно, но жизнь идет. Оглянись вокруг, сколько молодых людей мечтают сделать тебя счастливой. Помнишь Павлика Кондратьева, твоего одноклассника? Он хороший парень, надежный, а самое главное, он любит тебя..." Мама поднялась с кровати и тихонько скользнула за дверь, оставляя меня наедине со своими невеселыми мыслями. Мое сердце окаменело, оно не билось больше радостной птицей, всего лишь отсчитывало отпущенные мне Богом дни.
Через месяц я, вялая и безразличная, стояла в подвенечном платье у алтаря рука об руку с Павлом, хорошим, надежным парнем, который оказался неплохим человеком. Он угадывал любое мое желание. Мы жили в новом, недавно отстроенном доме. Однажды он пригнал под окна дома роскошный черный "понтиак". "Под цвет твоих волос, любимая!" - произнес супруг и вместе с букетом бархатных роз вложил мне в руки ключи от машины. Здоровье мое, надорванное переживанием, сильно пошатнулось. Не проходило месяца, чтобы я не валялась на больничной койке.
Вскоре случилось то, что должно было случиться. Я готовилась стать матерью. Радости Павла не было предела. Он не оставлял меня ни на секунду. Передоверил все свои дела компаньонам и целыми днями сидел рядом, не выпуская мою руку из своей. Да, он любил меня. Любил неистово и свято, как я, вероятно, любила своего грека.
Иногда, отстаивая свое право на свободу, я уходила к маме. Мне хорошо было с ней молчать. Ведь думали мы об одном. Укладываясь в свою девичью кровать, я безмятежно засыпала. Доктор Время смазывал мою израненную душу целебной мазью, настоянной на теплых ароматных днях, быстротечных минутах и сладко пахнущих, но колючих лепестках былого.
В одну из тех ночей, когда под шум падающего дождя я спала в своей кровати, в ночной тиши раненой птицей закричал телефон. Я похолодела, лелеяла зыбкую надежду, что, может, это Павел звонит узнать, как у меня дела, но нет...
Из гулкой телефонной пропасти лились и лились слова, сказанные моей болью, моей любовью, моим почти забытым греком. Он говорил, что любит, что так случилось и он не мог позвонить, что скоро мы будем жить в роскошном доме на берегу моря, что часы разлуки истекли... Обливаясь слезами, я прошептала: "Ее нет, она умерла..." Он не услышал, еще долго говорил горячо и обеспокоенно. Положить трубку на рычаг я не решилась. Так смертник перед казнью ловит жадными ноздрями свежий, живой, свой последний ветер.
Резкий металлический щелчок отрезал меня от мира. Мне незачем больше жить...
Я очнулась в больничной палате, пропахшей лекарствами и моей несчастной судьбой, мой супруг, осунувшийся и небритый, сидел на стуле у кровати и с болью в глазах смотрел на меня. Я провалялась без сознания больше двух суток. Врачи всерьез опасались за нашу с малышом жизнь. Но, видно, злая судьба не исчерпала свой горестный лимит.
Спустя несколько месяцев из моего кровоточащего, взрезанного скальпелем чрева появилась на свет крошечная девочка - очень слабая и болезненная. Тяжелая аллергия сковала меня своими удушающими пальцами. Паша обезумел от горя и тоски. Его деньги перед ликом болезни оказались бессмысленными бумажками.
Жить мне осталось недолго, и я, настрадавшись, лелею надежду прожить последние свои годы рядом со своей любовью... Неужели я не заслужила? поделиться

Юлия Гердт

13.02.2004