Циклоп

Когда перстами пурпурными Эос, перебирая неслышно, по-кошачьи мягко, клочья спутавшейся бороды, приветствует все живое и паутина сна разлетается, подобно бериллиевым брызгам Эгейского моря, невозможно поверить, что этому грандиозному представлению - тысячи лет, и легендарная Троя лицезрела его, рукоплеща с высоты своих стен. Вечное обновление в застывших на века формах, искрометная игра жизни среди мертвых очертаний.

Он устал. Он смертельно устал. В отличие от буйно растущей изумрудной травы, пробивающейся сквозь гранит, и неутомимой проказницы-волны, смывающей его следы на песке.

Когда-то он любил пасти златорунные стада и сбивать камнями пролетающих над островом горных орлов, любил проклятие Сизифа, дающее выход его чудовищной энергии, любил застывающий в огромных кратерах овечий сыр. Ждал второго пришествия хитроумного Одиссея, сумевшего ослепить Полифема, одного из сыновей Урана и Геи, и надеялся, что на сей раз хитроумнее окажется он.

Шли годы, круги весен вращались все быстрее, жернова времени перемалывали его дух и плоть. Он построил кромлех и обратился к богам, прося ниспослать ему врага, затем расширил кромлех до колизея и затосковал в ожидании друга. Он не знал, что олимпийские боги умерли.

"Скучно быть циклопом", - думал он, бродя по острову. В пещере, где горел огонь и жалобно блеяли безмозглые твари, ему грезился иной мир, населенный прекрасными белокурыми великанами, танцующими среди облаков, и тогда его губы складывались в слабую мечтательную улыбку. Он давно подозревал, что слова обладают магической силой, если найти их, поставить рядом и связать между собой тонкой лианой смысла, но не имел представления о том, как это делается. Долго и мучительно продираясь сквозь реликтовые заросли косноязычия, он сочинил, наконец, одну-единственную строку, которую высек на скале: "Однажды летал я во сне..." Утратив покой, выковал длинную медную цепь и опоясал ею самую высокую вершину острова. В лучах заката цепь загоралась, и вершина, взятая в плен, сверкала огненными звеньями.

Червь сомнения поселился в нем.

Он пробовал спасаться бегством, быстрее вихря проносясь вдоль берега, но беспокойство цепко держалось за гриву его развевающихся волос. Иногда, обхватив руками голову, подолгу сидел на прибрежном утесе - неподвижный, как развалины античного мира. И мысли черными ручьями струились по его лицу, и глубокие складки бороздили чело, омраченное непониманием. Он догадывался, что на свете есть вещи, о существовании которых ему ничего не известно, и нечто похожее на экзистенциальное колебание крыльев пчелы, шелест тростника и ласковое прикосновение смуглой женской руки отзывалось томлением в его груди - как невозможность, как окончательная и невосполнимая утрата.

Когда на горизонте показалась белая яхта, легко скользящая по пенноволнистой лазури, он понял: есть предчувствие...



Она заглянула в каюту. Он сидел к ней спиной и ел салат из побегов молодого бамбука. Он жрал свой салат, тупо уставившись в экран цветного телевизора, и в сотый раз смотрел видеоклип, в котором Стинг водит по пустыне какого-то верблюда. "Бережет фигуру", - подумала она. Впервые она подумала о нем с неприязнью.

Их медовый месяц затянулся. С тех пор, как ему приспичило жениться, чтобы в собственном доме на берегу океана наслаждаться собственным семейным счастьем, она почувствовала в нем разительную перемену. Он всерьез считал, что за дом, яхту и драгоценности можно купить любовь женщины. Она стала частью его сделки, статьей расходов, деталью тщательно обдуманного имиджа.

Украшения из горного хрусталя, дающие чистоту помыслов их владельцу, мебель и обшивка стен из красного дерева, волшебные коктейли цвета "доллар" стали ее роскошной тюрьмой на плаву.

"Все, - решила она, - так больше продолжаться не может. Я не хочу быть игрушкой, вещью в супермаркете. Или - или. Фригидность как вариант сексуального поведения цивилизованной женщины. Вежливый отпор. Лежачая забастовка".

К ней, стоящей на корме яхты и рассеянно наблюдавшей за волнением морской пены в кильватере, неожиданно подошел он.

- Мы остановимся здесь на три дня, - раздался сонный голос за ее спиной. - Механик сообщил мне, что у него проблемы с рулевым управлением. Ты не будешь скучать, дорогая?

- Нет, - ответила она напряженно. Он был настолько примитивен и самовлюблен, что не укладывался даже в схему. Человек-функция, набор условных рефлексов и банальных мыслей. Как она раньше не замечала этого.

- Здесь мы бросим якорь, - продолжал он, вялым движением руки указывая на живописную бухточку.

Она спустила на воду виндсерфер и, став на шаткую поверхность доски, понеслась в направлении утеса.

Вдруг верхняя оконечность утеса ожила, зашевелилась и взглянула на нее широко открытым, исполненным удивления и ужаса глазом.

Она завизжала от страха. Парус вырвался из ее рук и лег на гребень волны. Циклоп зажмурился и втянул голову в плечи: он испугался не меньше...

Его священный ужас рос по мере того, как эта юная богиня, прекрасней которой не было ни на земле, ни в небесах, летела под кроваво-красной птицей паруса к берегу. Ее легкая фигура и выразительное лицо, казалось, были порождением трех стихий - огня, воды и воздуха. Циклоп был сражен ее грозной неприступной красотой...

Пробужденный ее криком от тяжелого, как колдовское зелье, забытья, он шагнул в море и поднял парус потонувшего виндсерфера, бережно, будто живого мотылька, поддерживая его за иглоподобную мачту.

Сверкающая на солнце богиня, выбравшись из лучезарно-бездонной пучины, вновь побежала по волнам, провожая его долгим взглядом своих бездонно-лучезарных глаз.

Он просидел на утесе всю ночь. А когда настало утро, ушел в луга, где грубыми неподатливыми пальцами рвал крохотные цветы, собирая их в букеты и чудные соцветия. Он плел благоухающий, рассыпающийся в его непослушных руках венок, он холил и лелеял свою грусть, как тающую принцессу-льдышку, уснувшую на его ладони. В знойный полдень циклоп рассыпал цветочный ковер по волнам, бьющимся о борт яхты. Взор его был полон неизъяснимой нежности... В эту ночь ей явилось привидение в виде розы с ее шипами и ароматом. Оно проплыло по каюте и выскользнуло в иллюминатор. А днем она увидела цветочный дождь из кружащихся стеблей в мириадах разноцветных лепестков и... великана, дары влюбленных приносящего. Она вышла на палубу и застыла в изумлении.

Ее деятельный муж тем временем лязгал затвором крупнокалиберного пулемета, заправляя ленту.

- Зачем? - спросила она.

- Так надо, - сказал он и, обращаясь к циклопу, заорал в мегафон:

- Эй, парень! Ты мне нравишься! У меня есть к тебе деловое предложение!

- Я - кровожадный лестригон! Как смеешь ты меня тревожить? - прогрохотал циклоп, разглядывая надменного человечка в шортах и бейсболке.

- Предлагаю тебе выгодную сделку, одноглазый! Начальником охраны в мой офис! 0'кей? Плачу сто баксов в день! 0'кей?

Двести! Пятьсот!..

Циклоп молчал. Он мог бы сломать этому самонадеянному пришельцу хребет, размозжить его голову камнем. Мог бросить на острые скалы, чтобы мясо его склевали стервятники. Но он сидел, бессильно свесив могучие руки, глядя в одну точку одним глазом. Он не мог убить слугу своей богини.

- Снимаемся с якоря, уходим в открытое море, - сказал охрипший бизнесмен своей красавице-жене. - Все равно эта горилла не даст нам спокойно отдохнуть.

Ночью, прислушиваясь к шуму ветра и скрипу такелажа, она долго вглядывалась в темноту за иллюминатором. И всюду ей мерещилась фигура одинокого циклопа, сгорбленного под тяжестью своего одиночества, бредущего срединным путем от Эроса к Танатосу, в объятия смерти. Ее преследовало какое-то смутное чувство вины и этот вечный женский страх осуществления мечты, живущей в душе вместе с мечтой о большой любви...

Скучно быть циклопом. Скучно потому, что ты, такой большой и сильный, никому не нужен, и тебя, такого сурового и нежного, никто не любит.

Когда яхта скрылась за горизонтом, он бросился в воду и поплыл за ней. Он плыл до тех пор, пока не выбился из сил. Потом перевернулся на спину и в безмолвном отчаянии в последний раз взглянул на небо, усеянное звездами, своим единственным глазом. Остров был слишком далеко… поделиться

Юрий Сысков

14.11.2003