Унесшая жизнь с собой

Кузьмич - жилистый, высокий и худой старик с острой бороденкой клинышком и водянистыми близорукими глазами. Лет пятнадцать назад похоронил он свою жену Аннушку, да так и остался жить при кладбище, был он здесь и сторожем, и смотрителем. Весь его нехитрый скарб размещается в маленькой сторожке на краю тихого погоста у ветхой часовенки. Мы с дедом - большие приятели. Когда-то, совсем давно, в голоногом детстве мы были дружны с его внучкой Наташкой, которая ныне проживает в далеком сибирском городке со своим молодым мужем и маленькой дочкой. Она изредка присылала ему коротенькие письмишки. Он их бережно складывал в коробку из-под кукурузных хлопьев. В те далекие годы нашей с Наташкой дружбы была еще жива бабушка Анна - веселая, говорливая хохлушка, хлебосольная и умелая. Дед Кузьмич работал в те годы машинистом на тепловозе и, приходя вечером с работы, почерневшими от мазута руками, подхватывал внучку и подкидывал высоко над головой.
Я люблю приходить к Кузьмичу, захватив с собой связку бубликов или печенье к чаю. Дед приветливо распахивает ветхие двери и, гремя чайником по закопченной плите, рассказывает о новых жильцах своего грустного пристанища. В тот день он был подавлен. Встав на четвереньки, долго шарил рукой под просевшей лежанкой и, выудив запылившийся штоф, любовно отер его заскорузлой ладонью. Хлестнул в мутный стакан и, крякнув, осушил его до дна. Закусил черной корочкой, посидел, пожевал губами, глядя в запыленное окно. Закашлялся и начал: "Давече девицу хоронили. Поди, знаешь ее. Петьки Улыбина старшая дочка - Настюшка. Прибралась, сердешная... Ох, Господи, на все воля твоя..."
Дед утирает сухой ладошкой непрошеные слезы и достает из-под стола промасленный фонарь "летучую мышь". Мы выходим из сторожки и идем по тихим рядам могил. Дед на мгновение останавливается у жениной могилки, сгибается в земном поклоне и шепчет: "Ну, как ты там, Аннушка? Не сыро ли тебе? Здеся я, рядом. Не кручинься, скоро и я лягу..." Встает, поправляет тяжелую бронзовую вазу, всегда полную полевых цветов. Мы идем дальше. Бодрящая закатная прохлада шевелит волосы, будоражит шепчущиеся листья и травы, баюкает уснувшие головки цветов.
На самом краю кладбища - пышная могила, покрытая роскошным одеялом цветов. Траурные ленты в немом отчаянии протягивают черные тонкие руки. Дед, кряхтя, присаживается на свежевыструганную скамеечку, ставит у ног фонарь и жестом приглашает сесть. Опускаюсь и я рядом, и так долго сидим мы с ним, провожая пылающее солнце за синий горизонт, вспоминая ту, которая спит здесь под тяжелым земляным одеялом.

Я знала ее хорошо. Долгое время Улыбины были нашими соседями по площадке в старой пятиэтажке, зажатой между школой и магазином. В семье их было двое детей - Настя и Олеся. Никто не мог понять, как от союза внешне ничем не примечательных людей могло родиться такое чудо. Настюшей, как диковинным цветком, любовались все. Олеся была копией матери - высокая, нескладная, со стремительными движениями, с резкими, почти мужскими чертами узкого лица. Настенька была на диву хороша - хрупкая, с каскадом тяжелых золотых волос, с гордо откинутой крупной головой, с плавным разлётом бровей, нежным овалом щек. Она росла болезненной, слабой девочкой, Очень редко участвовала в наших шумных играх, а если нам и удавалось уговорить её побегать и повеселиться с нами, то, спустя какое-то время она бледнела и с гримасой боли на прекрасном лице притрагивалась тонкими пальцами к вискам. Олеся всегда в таких случаях бежала домой. Спустя время из подъезда выбегала встревоженная мама - тетя Римма - заведующая детским садиком. Она бережно подхватывала дочь под руки и, пряча глаза от сидящих у подъезда прозорливых старушек, спешила увести Настюшу с поля игр. Моя бабушка частенько "жалилась" маме, что "у Улыбиных старшая девка хворая". Нам всем было жаль Настюшу. Все мальчишки были тайно влюблены в нее и частенько устраивали баталии за право прогуляться с ней за руку по двору.
Время шло. Настенька отлично училась в нашей школе, двумя классами младше меня. Ее имя не сходило с уст преподавателей, фотография постоянно красовалась на Доске почета. После уроков ее забирал домой отец на шикарной иномарке. Больше они не жили в нашем доме. Дядя Петя, бывший некогда замечательным тренером по боксу в детской спортивной школе, стал крупным начальником какой- то процветающей организации. Так говорили. А что было на самом деле, никто не знает. Теперь они жили в роскошном двухэтажном особняке на краю города. Тетя Римма больше не работала в детском саду, посвятила себя дому, мужу, детям. Она часто приходила в гости к моей маме. Заперевшись на кухне, они долго о чем-то шептались, после чего по квартире расплывался стойкий, зловещий аромат сердечных капель. Чуть позже тетя Римма, заплаканная и бледная, накидывала на плечи богатую норковую шубу и покидала нас до следующего раза. Однажды вечером, смешно повиснув в ванной на крошечном подоконнике внутреннего окошка, я подслушала их разговор. Тогда, в 14 лет, я плохо понимала значение таких страшных слов, как гематома, раковая опухоль...
Два года пронеслись как один день. Настенька больше не ходила в школу, преподаватели занимались с ней на дому. Мы с Наташкой приходили к ней в гости. Тяжелую дверь перед нами распахивала домработница, как это модно сейчас называть. И жестом просила нас не шуметь. Мы, затаив дыхание, проходили по роскошным коридорам в Настенькину комнату. Ее жилище напоминало будуар маленькой принцессы. Сама девочка сидела в большом мягком кресле и гладила прозрачными пальцами пушистую кошку Маркизу. Мы как можно веселее рассказывали ей о школе. О проделках нашего хулигана Витьки Дударова по кличке Рыжий. Когда мы забывались и начинали особенно шуметь, дверь тихонько приоткрывалась, и на пороге появлялась встревоженная мама. Строгим голосом она просила нас вести себя чуть потише. С годами Настя становилась все краше. Она была прелестна какой-то неземной красой. Черты ее нежного лица утончились, большие синие глаза смотрели с такой непередаваемой тоской, в уголках красивых губ таилась невысказанная грусть. На висках, под тонкой кожей билась синяя нежная венка, сурово отсчитывая минуты ее жизни.
Болезнь прогрессировала. Об этом знали все. Дядя Петя возил Настю к московскому профессору. Тот колдовал над ней в течение двух месяцев, Настя вернулась посвежевшей и повеселевшей. Теперь она могла прогуливаться по саду в сумерках, а иногда ей позволяли пройтись с нами по шумным вечерним улицам. Дядя Петя в такие моменты незаметно для окружающих следовал за нами в своей модной машине. Мы с Наташкой знали это, а Настя нет. В одну из этих прогулок нашу красавицу заметил Роман - мечта всех девушек нашего района. Как вкопанный, остановился он пред нею. Девочка полыхнула на него ясной синью, но засмущавшись и заалев, прикрыла ясные глаза пушистыми ресницами. Сама судьба улыбнулась им в эти минуты.
Через полгода, после многочисленных родительских увещеваний и нескольких материнских сердечных приступов, Настя все же решилась выйти замуж за Романа. На свадьбу собрался весь наш двор. Настя в розовом подвенечном платье, стоившем, вероятно, тысячи, осторожно ступала маленькими ножками, обутыми в почти хрустальные туфельки, по лестнице Дворца бракосочетания под руку с красавцем-женихом. От взгляда на нее, как от долгого пристального смотрения на полуденное солнце, слепило глаза и захватывало дух. Наши старушки украдкой вытирали слезы.
Роман оказался замечательным мужем. Он опекал, лелеял свою возлюбленную, берег ее, как драгоценный дар.
Как гром среди ясного неба, выстрелила новость: Настя ждет ребенка. Тетя Римма оказалась на больничной койке, а отец осваивал новые медицинские просторы. Настю в сумерки бережно, на руках выносил на балкон молодой муж, осторожно усаживал ее в кресло, и она сидела, кутаясь в вечерние ароматы цветов и загадочно улыбалась, прикрыв дивные глаза. Я так и запомнила ее такой, светящейся счастьем и божественно красивой, с поднятыми на затылок золотистыми волосами.
Очень часто мы видели тетю Римму спешащей к утренней службе в церковь.
Перед судьбой никто не властен. Однажды, прохаживаясь среди пышных деревьев в саду, Настя потеряла сознание. Родители сбились с ног. Отец беспрестанно созванивался с Москвой по поводу экстренной операции. Спустя сутки к дому Улыбиных подъехала машина, укомплектованная по последнему слову медицины. Из дома Роман вынес жену на руках. Не дыша, уложил ее на кушетку внутри, пытаясь скрыть набежавшие слезы. Предстояла тяжелая дорога в аэропорт, а дальше - в Москву, к профессору, "светилу" российской онкологии.
Чуть только машина скрылась за поворотом, небо разрыдалось дождем, заливая землю, нагретую за день ласковым солнцем. Тяжелые черные тучи в отчаянии приникали друг к другу и, обнявшись, плакали дождем, рыдая громом и беснуясь молнией...
Настенька умерла, не приходя в сознание, у трапа самолета, унося с собой недавно зародившуюся жизнь... поделиться

Юлия Гердт

26.03.2004