Бабий век

Наталья праздновала свой день рождения.
Как обычно, за окном мела неуклюжая метель, и ветерок тихо пищал в форточку.
Застолье шло к концу, когда все уставшие от еды и выпивки стали тихонько вспоминать былое.
Гостей было немного… Дочь с семьей, сын с шумным выводком и две соседки. Наталья сидела с румяными щеками и, немного загрустив, сказала:
«А ведь я совсем не жила еще… такое ощущение, что все еще впереди!»
Все тихо переглянулись и отмерили свои года.
Рядом с Натальей сидел Дмитрий Иванович. Вот уже два года они жили вместе. Нельзя сказать, что все было гладко, но она считала эту встречу самой удачной. Это был ее пятый брак…

Первый раз она выскочила замуж почти девчонкой.
Ребят в деревне было не много, и она, побоявшись остаться в девках, дала согласие Степану. Он был смел и удал, вот только не в меру горячий, когда выпьет. Наталья работала в сельсовете, составляла немудреные отчеты, а ее муж трактористом. Вот уж третью зиму они жили вместе, но деток пока не было.
Их деревня была небольшая, со странным названием «Кобелевка».
Когда-то, при царе Горохе, владелец этого поместья обменял ее на собачонку.
Это был тощий кобелек гончей породы, который стоил на базаре не больше сорока рублей. Но торг состоялся прилюдно, и пьяному помещику уже стыдно было отказываться от сделки. С тех пор и привязалось название.
С одной стороны деревня упиралась в густой лес, а с остальных раскинулись бескрайние поля. Среди золота ржи и пшеницы синими глазищами посматривали на прохожих васильки, а поля с горохом манили всякую живую пичугу. Пастухи боялись вести стадо вдоль полей. Забравшись в клевер иль горох, скотина не покидала его до ночи, за что пастуху делали нагоняй.
Молодежи в деревне было мало. Вечерами у старого коровника собирались парни с девками и проводили время за болтовней и лузганьем семечек.
Степан был остер на язык и общим заводилой. На все случаи у него были приготовлены веселые истории и байки. Молодые девки тайком косились на него влюбленными глазами, а Степан тихонько сжимал руку Натальи, как бы напоминая ей о своих чувствах. Он любил ее. Да и как не любить?
В округе она считалась завидной невестой. Что красота, что ум… Никто не слышал от нее ни дурного слова, ни брани.
Наталья пошла характером в отца, а о его доброте знали все.
Он никогда никому не отказывал… Крышу починить вдове, забор поставить старухе, все шли к нему.
Жена Клавдия ела его поедом:
«Ишь, стрешный, всем угодник... А у самого вон крыльцо прогнило!»
И тогда он до ночи чинил свое крыльцо, хотя и сам собирался это сделать через день.
Мать же Натальи была сварлива.
Еще в девчонках она получала от нее много затрещин. То юбку порвет, лазая с мальчишками по сараям, то молоко прольет.
Наталья не обижалась и, утерев слезы, уже опять неслась бедокурить. Лишь однажды мать пожалела Наталью…
В соседках жила старая бабка Степанида.
Ее яблоня широко раскинула свои ветки за забор, и Наталья с сестрой дотянулись до сочных яблок, набрав полный подол. И как назло, у забора стояла Степанида.
Она прытко пролезла через щель и крапивой отпорола Наталью, задрав ситцевую юбку.
Тело распухло, стало синюшным, и Наталья провалялась в постели почти неделю.
Мать гладила свою дочь, тихонько плакала и, совсем разозлившись, пошла скандалить с соседкой. Потом, взяв ножовку, отпилила все ветки дерева, что свисали над их землей, и выкинула.
Затаив злобу, Степанида не унялась.
Ночью она топором подрубила у них молодую, красивую ранетку.
Это деревце Наталья с отцом увидели в лесу.
Оголенные корни стыдливо прятались в жирной почве на краю оврага.
Было понятно, что скоро земля обвалится, и деревце погибнет в чаще сорняков.
Тонкую ранетку, похожую на юную девушку, они забрали и посадили на солнечную сторону своего сада. Словно в благодарность, она вспыхнула весной бело-розовым убранством цвета.
Но силенок не хватило, чтоб украсить ветки плодами. Она осыпалась пустоцветом, и к столу собрали лишь два десятка янтарных яблочек.
Они напоминали вкус меда и просвечивались на солнце черными косточками.
«Подождем, – сказал отец, – Пусть освоится!»
И деревце их отблагодарило. Весной, когда она зацветала, все приходили посмотреть на это красивое чудо, а осенью ранетка гордо отдавала по десять ведер плодов…
И вот сейчас, деревце стояло, опустив обиженно свои ветки вниз, иногда вздрагивая резными листочками.
Девчонки плакали, сидя у подрубленной ранетки, и замазывали ранки землей.
Корчевать не стали. Голый ствол сиротливо простоял три года, пока не появился юный побег. Он смело тянулся к солнышку и доверчиво шелестел на ветру.
А соседки никогда уже не разговаривали.
С тех пор прошло много лет. Став согбенной старухой, Степанида тянула всех детишек в свой сад, что бы они обобрали яблони. Ее деревья не хотели стареть, и каждый год ветки оттягивали крупные плоды.
Степанида перед смертью пришла просить прощения и завещала свои пожитки соседям. Бездетную и безродную, ее похоронили всем миром в пасмурный осенний день. А на ее могиле весной увидели маленький побег яблоньки.

…Это лето выдалось в меру дождливым и сухим. Урожай всех порадовал, и на помощь к уборочной пригласили мужиков из соседнего колхоза. Провели собрание и пожелали скорейшей уборки. Помощников расселили по избам, и в дом Натальи и Степана пришел молодой механик Федор.
Работали задорно, а вечерами веселились. Жгли костры, пекли картошку.
Наталья не стала ходить на вечеринки – ей нездоровилось. А Степан, выпив с парнями вина, побалагурив лишь часок, уходил домой.
Однажды, вернувшись рано, Степан услышал шум за дверью. Поспешно войдя в дом, он увидел Наталью в ночной рубашке, которая отбивалась от Федора.
«Ну что ты ломаешься? – говорил он ей, – Степану не скажем!»
У Натальи была порвана рубашка, и проглядывал синяк на плече.
Степан кинулся к жене и силой оттолкнул обидчика. Федор, размахивая руками, упал в дверной проем, но, быстро встав, с кулаками полез на соперника. Схватившись, они, сопя, ломали друг другу руки, пока Степан не свалил его на пол. Федор неуклюже упал на груду чугунков и, ударившись головой, тихо охнул.
Наталья дрожала от страха, прикрывая голое плечо. Минуту они молча смотрели на присмиревшего Федора, но вскоре жуткий холодок пробежал по телу. Он как-то неестественно запрокинул голову и распластал ноги.
«Слушай, он, кажется, помер...» – дрожащим голосом сказала Наталья.
Они перевернули его на бок и увидели маленькую лужицу. Кровь с головы капала на пол мелкими рубиновыми камешками.
Через час в доме Натальи собрались председатель, мужики и, погрузив тело на телегу, повезли в район. Степан, шел сзади. Он не чувствовал своих ног и, лишь утирая пот со лба, искоса поглядывал на мертвеца.
Степана арестовали тут же. Через месяц состоялся суд, и судья тихим голосом объявила приговор – 3 года тюрьмы.
Деревня гудела… Все считали суд несправедливым.
Наталья почти не выходила на улицу, незаметно пробегая тропинку от сельсовета к дому. Ей не хотелось слышать никаких разговоров, ни жалости, ни упреков. А вскоре и сам случай разрешил все проблемы.

Ее послали учиться в город.
Собрав небогатые наряды, Наталья унеслась из деревни, словно здесь её что то обжигало. Город ей понравился.
Она поселилась в общежитии, старалась чаще гулять по мощеным улицам, рассматривала прохожих. На первую стипендию купила себе модные боты да кофту.
В комнате собрались такие же деревенские девчата, но они жили уже второй год, и Наталья спешно училась у них новым манерам и повадкам.
Она стала красить губы, сделала завивку и жизнь закипела. Потихоньку боль в сердце сменилась тоской по Степану, а единственное письмо от него она просто затеряла. Где он? Почему не пишет?
Наталья получала редкие весточки от родителей, которые о нем тоже молчали.
Так Наталья прожила полтора года…

Весна выдалась яркая и буйная. Деревья покрылись зеленым нарядом, и сирень дурманила своей свежестью. Как-то неожиданно в их компании появился Петр. Он был красив и залихватски играл на новенькой гармони. Уж кто только ни строил ему глазки! Наталья тихо смотрела на него и чувствовала, как сердце непослушно колотится в груди. Да и он поглядывал на нее масляным взглядом. А на празднике Первомая, у берега реки он прямо объяснился ей в симпатии.
Наталью распределили на завод, где работал Петр, и они пошли в профком просить комнату для проживания. У обоих за плечами был первый брак.
Маленькая комнатушка почти каждый вечер наполнялась гостями, и Наталья гордилась своим Петром! Всем хорош!
Ей иногда не верилось, что жизнь перевернулась. Она считала себя уже городской, а о Степане забыла вовсе. Вскоре Наталья уже не могла скрывать свой живот, и гости потихоньку переместились на нижний этаж. Наталья сидела дома, а вот Петр по-прежнему пропадал в компании.
Родился первенец – сын. Ребенок был крупным и, разродившись лишь на третьи сутки, посиневшая и обессиленная, Наталья с трудом справлялась с малышом и хозяйством. Она не чувствовала, что счастье поселилось в их семье. Муж почти не разговаривал и, уткнувшись в газету, отводил взгляд.
Она тихо ревновала Петра и пыталась ночью высказать свою обиду. Но, уставший, он молча засыпал, отмахнувшись, как от назойливой мухи. От подруг она слышала, что Петр ходит к какой-то женщине, и по ночам чувствовала его полное безразличие.
Но тут им дали жилье. Это был новенький деревянный домик с дровяной печкой и колонкой на улице. Они посадили в огороде саженцы вишни, проложили деревянные дощечки к сараю и туалету, и снова дом на некоторое время наполнился гостями и песнями. Сынишка бегал по просторным комнатам, таская за хвост щенка, а Наталья почувствовала, что беременна вторым.
Вот только Петр не тянулся в семью.
Наталья грустила… Однажды, гуляя с сыном по парку, она встретила Петра с той самой женщиной. Они шли, обнявшись, и раскиданные ветром кудри ласкали его лицо.
Обезумевшая Наталья, схватив малыша, бросилась домой и, прорыдав всю ночь, наутро пошла собирать справки. Она решила сделать аборт.
Больница была на удивление чистой. Полненькая нянечка хлопотала то со шваброй, то с пеленками. Переваливаясь, словно уточка, она старалась дотронуться до каждой женщины и сказать добрые слова.
Наталья стояла у косяка и вытирала накатившие слезы. Она не могла унять дрожь, как к ней подошла та самая нянечка.
«Что, милая? – тихо спросила она, – Не хочешь дитя?».
Наталья промолчала, сжав губы от горьких воспоминаний. Но старуха не отставала и опять вкрадчиво спросила: «А детки то есть?»
Наталья разрыдалась и, увлекаемая нянечкой, поплелась в уголок. Обливаясь горючими слезами, Наталья вылила все, что бередило ее молодое сердце.
Нянечка по-матерински гладила ее по голове и тихонько шептала: «Ничего, милая, ничего… Ты только не торопись… Семья – это не только радости… Все пройдет… А дитя не надо лишать жизни! Грех это! Ведь детки только нам, бабам, нужны. Они нам в старости опора и надежда. Вот вырастут, соберутся у тебя за столом, и счастье парным молоком обдаст душу! Так светло станет! Иди домой, милая, иди! Да и муж остепенится – чать, второго кормить да растить надо… Тут ему не до гулянок будет…»
И Наталья, собрав авоську, пошла домой.
Словно лучик солнца поселился у нее в душе. Она чувствовала окрыленность, и ей хотелось начать все с начала. Обиды казались пустяшными, а новая жизнь в чреве обещала открыть тайны человеческого счастья.
Она перемыла полы, привела от соседки сынишку и приготовила ужин. Петр пришел с работы раньше, словно предчувствовал. Он как-то иначе взглянул на жену и молча обнял ее.
И жизнь вновь потекла размеренным шагом.
А осенью родилась девочка…
Петр любовался дочкой… глаза, носик, вся пошла в него.

Шли годы, дети росли…
Зимой, раскрасневшиеся, навалявшись в снегу, они приходили домой и звонко щебетали. Разноцветные варежки, валенки, маленькие пальтишки развешивались у печки, где игриво трещали сухие поленья.
Дни бежали рассветами и закатами, но беда все же постучалась в их дверь.
Петр, собрав вещи, ушел…
Наталья, всплеснув руками, пыталась расспросить его: «Что случилось? Почему?»
«Не люблю я тебя… – сказал он, – Другая у меня в сердце!»
«Как другая? – оторопела она, – А как же мы?»
«Выживешь… Алименты буду тебе платить», – коротко отрезал Петр.
Наталья что-то кричала, грозила разлучнице выдрать косы. Она плакала, держала мужа за рукав, но Петр, оттолкнув ее, у порога бросил: «Ты ее ляжки не стоишь! Только посмей нам помешать!»
И ушел…

«Где же оно, счастье то? – спрашивала Наталья, – Стороной прошло…»
В душе зияла черная тоска, которая не давала жить. Присмиревшие детишки вечерами теребили материн подол и, показывая свои рисунки, пытались ее развеселить.
Наталья плакала, срывалась из-за пустяка, в толпе искала Петра… Нет, Петр не вернулся.
Лишь позже она узнала, что он сошелся со своей первой любовью, которая жила со старухой-матерью, и все поговаривали, что мать ее была колдуньей. Многие стороной обходили их дом. Они никого не звали к себе и не ходили в гости. Потом, много лет спустя, Петр в пьяном угаре будет кричать: «Не могу я с тобой жить! Не могу… Отпусти меня, ведьма проклятая!..»
Умер Петр в 52 года. Детей с последней женой у них не было, и он часто бродил по лесу, словно находил там утешение. Однажды он шел босиком по скошенному полю и проткнул пятку острой соломинкой. Пятка загноилась, и вскоре нога распухла и почернела. Петр в безумном жаре метался в постели, а когда его привезли в больницу, анализ показал заражение крови. Умер он в страшных муках, сжав в кулаках больничную простынь.
Узнав о его смерти, Наталья спросила уже взрослых детей: «Поедете хоронить?»
«Нет…» – ответили они и больше о нем не вспоминали.

Наталье жилось трудно. Алименты приходили маленькие. Петр с детьми не виделся, совсем не помогал, и она пошла работать в торговлю.
«Там хоть кусок будет!» – сказала она.
Из деревни перевезла отца с матерью, которые присматривали за детьми, а сама, уставшая и опустошенная, приходила поздно.
Наступило некое спокойствие, и молодая душа просила чьего-то участия. Наталья стала посматривать на мужчин и просила всех познакомить с кем-нибудь. Кавалеры ей не нравились. Невольно вспоминался Петр – статный и красивый. А вскоре умер отец Натальи. Он был инвалидом войны, и открывшиеся раны сократили его век.
С завода дали машину и выписали деньжат на погребение.
«Наташк! – сказала старая вахтерша, – Ты присмотрись к водителю-то! Холостой мужик. Только вот с детями он! Может, снюхаетесь. Чем черт не шутит!»
На похоронах Наталья совсем не плакала. Душа за последние годы словно очерствела. Она искоса посматривала на водителя грузовика, который старался встать поближе к ней и как-то помочь.
«Что ж, неплохой мужчина!» – подумала она.
Похоронили старика тихо, без музыки, а на поминках водитель сел рядышком и сказал: «Если помочь надо по хозяйству, так зови. Приятно будет услужить!»
Его звали Андрей.
Через три дня Наталья увидела Андрея у проходной. Он проводил ее до дома и, постояв немного у калитки, спросил: «Завтра приду, пустишь? Вон калитка с петель слетает, починить надо».
И жизнь Натальи наполнилась светом.
Андрей приходил почти каждый день. Принося гостинцы ее детям, он приговаривал: «Вот скоро вас со своими пострелятами познакомлю. Они у меня тоже сладкое любят».
Матери Андрей понравился, и она вскоре сказала: «Натка, поеду я в деревню. Там дом стоит сиротой. Кур заведу, и жить буду как все старухи. А вам сходиться надо. Молодые вы, живите с Богом». И уехала…

Андрею было тридцать восемь лет. Жена его изрядно пила и, однажды куда-то сгинула. Почти четыре года он жил с тещей и двумя детьми на окраине города. Лишь иногда Андрей замыкался в себе и, взяв бутылку водки, напивался. Но потом опять дела да заботы…
Сошлись они через месяц. В маленьком чемоданчике Андрей принес вещи, которые Наталья отстирала и перегладила. А еще через месяц он привел в дом своих детей. Худые, с тонкими запястьями, они молча сели на краешек дивана и поглядывали на отца. Наталья подвела своих.
«Вот, - сказала она, – Теперь будем жить вместе… Надеюсь, подружитесь!»
Дети озирались по сторонам и, изучив каждую вещицу в доме, осмелели. Проглотив шоколадки, они стали озорно бегать по дому и, разыгравшись, столкнули вазу со стола.
Осколки с визгом разлетелись по сторонам, и Наталья поняла – то ли еще будет – четыре ребенка в доме обещали нескучное житье.
Самым младшим был сын Андрея – Юра. Он постоянно таскал со стола печенье и принюхивался к запахам из кастрюль. Его сестра Татьяна уже училась в седьмом классе и вела себя, словно на ее плечи легла ответственность за воспитание брата. Тихим голосом она одергивала его и совала в руки учебник, напоминая о школе.
Но Юрка учиться не хотел. Прилипнув к стулу, он вертел головой в сторону кухни и уже через пять минут крутился около Натальи.
На первую получку купили всем по обнове, а Татьяне Наталья подарила свои новые туфельки на каблучке. На ночь ставили раскладушки, и Наталья, слыша ночное сопенье детей, тихо вздыхала: «Тяжело! Выдержу ли?»
Наталье было хорошо с Андреем. Человек он был спокойный и улыбчивый. Молча наводил порядок во дворе, чинил завалинку, лишь иногда подзывая мальчишек на помощь.
А Наталья хлопотала на кухне. Дети росли, и ей приходилось стряпать да варить в ведерных кастрюлях.
Наталья уставала.
Чужие дети стали ее раздражать. Ей казалось, Юрка безмерно ест, а Татьяна на нее смотрит недобрым взглядом.
Вскоре Татьяна стала на выходные уезжать. Однажды они долго беседовали с Андреем на кухне, и, вздохнув, он сказал: «Ну, что ж, надумала, так поезжай!» И Татьяна уехала жить к бабке. Она сухо попрощалась с Натальей и что–то долго шептала Юрке на ухо.
Наталья отчасти была рада ее отъезду. Вот только Андрей стал задумчив и раздражен. А позже и вовсе пошло все наперекосяк.
В дом пришла Юркина учительница.
«А почему Юра не ходит в школу?» – спросила она.
«Как не ходит?» – всплеснула руками Наталья.
«Да вот уж две недели его нет… Не догонит программу!» – опять продолжала классная руководительница.
И Наталья все поняла, Юрка вместо школы уезжал к бабке и сестре.
На выходные Андрей уезжал к детям, а, приехав поздно вечером, опустошенный и злой, разговаривал сквозь зубы.
Наталья ждала и, прислушиваясь к скрипу калитки, то и дело выбегала на улицу. Вновь она стала срываться, и, отпоров за маленькую шалость собственных детей, сама плакала и утирала слезы с их лица.
Потихоньку все улеглось, и Андрей вновь стал прежним. Вот только пить стал больше. Наталья ругалась, но утром вновь, взяв его под руку, шла к проходной, радуясь, что они вместе.
Но Андрей стал пить по нескольку дней. Он не ходил на работу и в пьяном гневе кричал Наталье, что она сама выгнала его детей.
Время летело быстро, и повзрослевшие дети уже с укором смотрели на мать и советовали с ним развестись. И решение было принято. Подав документы, Наталья надеялась на тихий развод, но Андрей твердо заявил: «Буду делить все! Дом разгородим пополам. Я поселюсь тут с детьми!»
Последнюю неделю он жил у бабки на окраине. Через два дня должен был состояться суд, но однажды рано утром, часов в шесть, в окно кто–то постучал. Это была Татьяна.
Она дрожащим голосом сказала: «Папа умер…»
Наталья села на диван, и слезы тихо покатились по щекам. В душе она не хотела развода. Она надеялась на примирение, готова была терпеть его периодические запои. Но судьба распорядилась по–своему.
Умер Андрей в пьяном угаре. Ночью захлебнулся рвотной массой, лишь к утру, бабка обнаружила мертвого зятя.
«У нас хоронить не на что…» – сказала Таня.
И покойника привезли в дом Натальи.
И опять Наталья осталась одна.
«Господи! Что ж мне так не везет то?» – размышляла она долгими ночами.
Она понимала, что жизнь с пьяным мужем была б невыносимой, но, вспоминая его домовитость и заботу, горько сожалела, что не смогла сберечь мир в семье.
Через год Татьяна выскочила замуж, а Юрка уехал в Сибирь на заработки. Больше она их никогда не видела.
А тут вскоре и появились новые хлопоты. Дети один за другим готовились к свадьбе. Наталья не скупилась, подарила сыну машину, дочери купила квартиру. Ее материнская гордость была довольна.
Одна, без помощи и подачек, она подняла двоих детей и не стыдилась за них.
Они любили Наталью. На выходные все собирались у нее, и слышался добрый смех, он говорил о счастье и покое.
По утрам Наталья, умываясь, смотрела на свое отражение в зеркале: «А ведь еще не стара! В глазах блеск! Нет! Рано мне становиться бабкой!»
И опять ее душа затосковала по семейному уюту.

Прожив главную и беспокойную часть жизни, Наталья подводила итог, и чаши весов никак не могли найти равновесия. Она была полна сил, радовалась каждому дню, каждому доброму слову. Но никак не могла распознать, когда же был самый счастливый период судьбы?
А может, его еще не было??
Самой главной отдушиной для нее был участок земли, где еще с Петром они посадили сад. Она наслаждалась тишиной, с удовольствием сажала овощи, но особую страсть питала к цветам. Цветы, чувствуя на себе особую заботу, вспыхивали особой яркостью и ароматом. Домой она их не увозила, и, наблюдая за быстрым старением цветка, сравнивала его с женщиной.
Вот он манит бутоном… Что там в этой коробочке из нежных лепестков? Потом, приоткрывшись, цветок зовет к себе первого шмеля, который мохнатыми лапками настойчиво раздвигает сжатые пестики…
Вот бутон взорвался! Смотрит на мир удивленным взором, предлагает себя солнцу, людям, пчелам. А потом, уставший, словно расплескал свой сок, он грустно роняет один за другим лепестки… и нет его… Век цветка короток!
А бабий век?
Сколько нужно выплакать слез, отдать тепла, чтобы заработать счастье? Того самого счастья, когда перед тобой сидят дети, внуки и мужчина, рядом с которым тихо и спокойно.
Нет, Наталья еще не старая. Ночами она чувствовала чьи-то руки, которые нежно гладили ее, чей-то голос тихо шептал слова любви, касаясь и вдыхая запах волос, издавал пронзительно глубокий стон.
Проснувшись, она, слыша клокотанье своего сердца, шептала: «Где же ты, мой самый родной человек? Я еще не успела отдать тебе свою страсть… Я так тебя жду!»
Но новый день отодвигал грусть, и она вновь сливалась с миром цветов и деревьев. Тут был ее островок, где можно было переждать смятенье души.
Одиночество ее не пугало. Да и всегда находились поводы для улыбок. Целое лето, примерно часов в девять вечера, к ней приходила ежиха. Фыркая носом, она съедала брошенные кусочки хлеба и выпивала из блюдца налитое заранее молоко. Поев, ежиха уходила не сразу. Да не красиво было б это. Ежиха сворачивалась в клубочек и тихо дремала у скамейки, лишь иногда выворачивая мордочку, чтобы профыркать что-то для хозяйки, поддерживая, так сказать, задушевный разговор. Интонации ее менялись, и перед уходом в лес, потягиваясь от удовольствия, она издавала на прощанье тонкий свист.
Осенью они расстались, а весной ежиха пришла не одна. Разведав обстановку, она вернулась на следующий день уже с выводком ежат. Все лето они исправно приходили на ужин и через час опять гуськом плелись к себе на ночевку.
Но больше всего Наталье нравилась лягушка.
Попав в речную струю насоса через водопроводную трубу, лягушка стала пленницей большого дачного бака. С заходом солнца лягушка карабкалась на уголок своего нового водоема и квакала на все лады. Поворачиваясь во все стороны, она словно подавала голос своим сородичам. Но в ответ было молчание.
Теряя надежду, лягушка часами сидела неподвижно и вслушивалась в тишину. Но однажды, квакнув для успокоения, она услышала из соседнего бака ответ. Лягушка поднялась на передние лапки, и, не веря своим перепонкам, раздув шею, отчаянно прыгнула с высоты, попав в куст смородины. Спешно выбравшись из веток, она прытко поскакала по дорожкам к своей соседке, которая плашмя шлепнулась на землю. Вскоре они скрылись в мокрой траве и исчезли.

Наталья ехала с дачи, пряча ноги в старых туфлишках. Напротив сидел седой мужчина и искоса поглядывал на нее. Завелся обычный разговор про урожай и, достав удивительной красоты яблоко, он угостил Наталью, с улыбкой добавив: «Это волшебный сорт… Он приносит счастье!»
«Да… Этого мне как раз и не хватает!» – подумала она про себя.
Вышли они вместе. Он молча протянул ей свой номер телефона и Наталья, теребя каждый день бумажку, решилась позвонить лишь через две недели.
Как–то легко и просто она согласилась пойти к нему в гости. Дом сиял чистотой, и Наталья упорно искала следы присутствия жены.
«Жены нет… – тихо сказал Николай Николаевич, – Я вдовец».
Овдовел он три года назад.
В первый год войны он познакомился со своим земляком Виктором. Совсем еще юный мальчишка, Николай тянулся к зрелому человеку. Однажды, сидя на привале, шальная пуля скосила Виктора. Умирая, он просил Николая присмотреть за его женой и дочкой.
А вскоре в бою Николай сам получил серьезное ранение. Осколок попал в левую грудь. Зияла огромная рана, и чуть живого, хрипящего, его принесли в медсанбат. Военный хирург, осматривая раненых, тихо шепнул ассистенту: «Не вытянет… Бери на стол другого».
Собрав все силы, Николай, схватив подол санитарки, произнес: «У меня сердце в правой стороне…»
Его тут же стали оперировать, и лишь отрезав часть легкого, зашили рану.
Николай выжил.
О своей особенности он знал еще с юности. Когда–то в школе рентген показал, что все его органы были перевернуты наоборот. Его часто приглашали в мединститут, и студенты, прослушивая его грудь, с умным видом отвечали профессору: «Патологии нет. Все в норме!»
Разъяренный профессор в ярости ставил всем двойки и кричал: «Бестолочи!! Неужто не слышно стук сердца в другой стороне!»
После ранения Николай поехал домой. Он пришел в дом Виктора, передав личные вещи его жене Анне. Ее белокурая дочурка тянулась к нему, и сердце наполнялось теплом.
Анна была старше его на двенадцать лет.
Николай провел у них весь отпуск и, уезжая, спросил ее: «Будешь ждать? Я хочу вернуться к тебе…»
И Анна стала присылать письма, которые он бережно хранил до последних дней.

Шел последний год войны. Николай был воздушным десантником.
Однажды, выполняя задание, они на парашютах высаживались в тыл врага. Раздалась пулеметная очередь, и горячая боль пронзила его ноги. Он рухнул на землю, и товарищи унесли его в чащу леса. А через три дня десант забрал военный самолет к своим. Ему собрали осколки костей, сшили разорванные мышцы и комиссовали домой. Открыв дверь, Анна увидела исхудавшего, еле стоящего на костылях человека…
И стали они жить вместе.
Николай был хорошим мужем. Потихоньку он сменил костыли на палочку и брался за любую тяжелую работу, превозмогая боль.
Только вот Анна не любила его. Она страшилась остаться одной, но в пустое сердце любовь так и не пришла.
Они прожили 30 лет. Николай знал, что Анна ему изменяет. Знал, прощал и молчал. Он не мог жить без нее и дня.
Она умерла на его руках от рака. Он целовал ее искаженное от боли лицо и торопливо спрашивал: «Ну скажи, скажи, ты меня хоть немного любила?»
Удивительно, но, почему-то после смерти жены Николая охватила обида и злоба на нее. Он вдруг почувствовал, что прожил, не получив взамен ничего, кроме жалости.
Приемная дочь не звонила и не приезжала.
Он остался один на всем белом свете!

Продолжение следует