Полуночное каприччио

Марина с утра была "взведена" невнимательностью и бесцеремонностью мужа. Валерий вроде бы не упрекал ее в том, что все, что она имеет, приобретено на его деньги, что она ничего в жизни не добилась и уже не добьется, что она уже не так хороша, как восемь лет назад, но все это было в его глазах и в тоне, с которым он разговаривал с ней. И потом, эти нестерпимо холодные ночи, близость без страсти, без обжигающего огня. Боже упаси Марину издать хотя бы стон, предложить какую-то новую позу! Когда-то, в первый год замужества, она, насмотревшись "Эммануэли", заикнулась об этом. Но какие же громы и молнии навлекла она на себя! Валерий, назвав все это мерзопакостью, свой монолог о допустимом и недопустимом в постели завершил фразой: "Я же о твоей порядочности думаю". Его нордический характер распространялся и на секс.

Они встретились восемь лет назад, когда Валерий только что закончил плановый институт и ему было уготовано место заместителя главного экономиста на крупном предприятии - он подавал блестящие надежды. А он вдруг отказался от направления и ушел на сомнительные, как многим казалось, вольные хлеба. У него были проекты, которые тогда воспринимались как химеры, и над ним подсмеивались, кто за глаза, а кто и открыто. Откуда они, эти люди, могли знать, что все свои "прожекты" он очень скоро и успешно осуществит?

А Марина в то время была без памяти влюблена в своего одноклассника, брюнета с горящим взором, бархатными ресницами и длинными музыкальными пальцами. Он писал стихи - за них и за сходство с английским поэтом вся школа, от несмышленышей-первоклассников до директора, именовала его Байроном. Они сидела за одной партой, и у них была романтическая любовь, над которой бы сейчас их семнадцатилетние сверстники только посмеялись. Хотя, честно говоря, в Марине уже бродили томления плоти и уж от хорошего поцелуя она бы совсем не отказалась.

Тут-то и появился Валерий - полная противоположность Байрону: высокий блондин спортивного склада (он много лет занимался борьбой), с холодным "нордическим" взглядом и знавший, чего ему нужно от жизни вообще и от нее, Марины, в частности. А от нее было нужно, чтобы она стала его женой.

В день свадьбы она последний раз видела Байрона. Он преподнес ей букет голубых ирисов и стихи, в которых были любовь, нежность, прощение и прощание. Не было лишь страсти. Марина поняла это уже несколько лет спустя, когда, перелистывая альбом со школьными фотографиями, она наткнулась на эти стихи. Тогда она окончательно поняла, что вряд ли была бы с ним счастлива: в нем еще не проснулся мужчина и неизвестно, смогла бы она, Марина, разбудить его и не произошло ли бы это слишком поздно. Байрон же вскоре после ее свадьбы уехал на какую-то стройку века, и достаточно часто его стихи печатали "Комсомолка" и "Юность".

А она, Марина, посвятила себя мужу и двум погодкам-сыновьям. И хотя в этом, считал Валерий, ее главное предназначение, у него нет-нет, да и проскальзывали нотки снисходительного отношения к ней -состоявшейся как добродетельная жена и прекрасная мать, но несостоявшейся как личность.

Это с каждым годом она чувствовала все больше.

Вот и сегодня, когда она, сидя перед огромным овальным зеркалом, перебирала украшения, прикидывая, какое колье - с аметистами или сапфирами - лучше подойдет к новогоднему платью, Марина поймала взгляд мужа.

Что это был за взгляд! Так хозяин смотрит на вещь. Дорогую и красивую игрушку, которую можно переставить с места на место, можно, пересыпав нафталином, уложить на дно бабушкиного ретро-сундука, и которая никогда не посмеет возмутиться и восстать.

Настроение было мгновенно испорчено. Но не оставаться же в новогоднюю ночь дома, наедине с телевизором и мыслями о жизни, которая то ли шикарна - то ли унизительна... К тому же ей не терпелось надеть роскошное платье, которое Валерий привез из Японии, отыскав его в каком-то элитном европейском бутике. Платье из мерцающей ткани, с изумительным декольте и длинной юбкой на кринолине превращало Марину в принцессу. Она с таким нетерпением ждала этой новогодней ночи, когда, наконец-то, можно было в него облачиться - и тонуть в восхищенных взглядах мужчин...

И они заблестели, эти взгляды, едва Марина скинула свое длинное, до земли, манто-пелерину...

Дом, в который они были приглашены Всеволодом Сергеевичем, партнером Валерия по бизнесу, ничем внешне не отличался от обычных современных многоэтажек. Но Всеволод Сергеевич выкупил на своем третьем этаже все пять квартир, сделал перепланировку, и они с женой вдвоем стали обладателями шикарных апартаментов, где кроме персональных спален, рабочего кабинета, гостиной был даже танцевальный зал - с зеркальными стенами, инкрустированным паркетом, изящными диванчиками в стиле рококо и настоящими старинными бронзовыми канделябрами.

Праздничный стол был накрыт именно в этом зале, и Марина в своем пышном платье, точно сошедшая с картин штатных царских художников, как никто из дам, "вписалась" в роскошь празднества, в котором тосты за милых дам сменялись танцами под "живую" музыку: обслуживать гостей в этом плане было приглашено трио популярных в городе музыкантов, которые с одинаковым успехом могли исполнить и классическое виртуозное каприччио, и головокружительный вальс, и томное танго, и рок, и джазовую композицию.

Ни один танец Марина не оставалась на месте, и каждый кавалер осыпал ее комплиментами. Которые тем более были ей приятны, что были искренними: действительно ни одна из присутствующих дам не была столь молода, столь грациозна, столь свежа, столь остроумна.

- Я вижу, дорогая, ты довольна нынешним вечером? - спросил Валерий, элегантно ведя ее в медленном танце. - И ни один человек здесь представить себе не может, какой замухрышкой ты была еще восемь лет назад. Золушка в колготках, заштопанных на самом интересном месте.

Марина вырвалась из его рук, бросилась к выходу и, накинув на плечи манто, выбежала на лестничную площадку. У лифта стоял парень.

Марина остолбенела: до чего же он был похож на ее Байрона! Только вот в глазах, когда он увидел Марину, была не поэзия. В них мгновенно появилось желание.

Она молча взяла его за руку, и они поднялись двумя пролетами выше, к тому этажу, где из открытой двери квартиры на всю ивановскую орал магнитофон, к которому присоединялись оглушительные взрывы хохота и пение гостей.

На площадке между этажами она остановилась и молча, глядя ему в глаза, распахнула манто. Его руки мгновенно нырнули в ее низкое декольте. Жесткими и безжалостными пальцами он теребил ее соски, и Марина чувствовала, как слабеют ее ноги и как сладкие и призывные волны накатываются на нее там, где оканчиваются ажурные кружева ее высоких чулок.

И ее абсолютно не волновало, что шикарное манто уже валяется на затоптанном десятками ног полу, что где-то внизу хлопнула дверь и голос Валерия звал ее.

- Вот тебе! Вот! Вот! - билась единственная мысль. А потом исчезла и она, и тогда Марина резко повернулась к стене и оперлась руками о низкий корявый деревянный ящик - кто-то, готовясь к празднику, явно делал оптовые закупки,

"Байрон" задрал подол ее широкой царской юбки. Безжалостно была решена и участь тонких кружевных трусиков. Их существование закончилось за мгновение до того, как в раздвинутые Маринины ноги ворвался горячий и нетерпеливый гонец страсти.

"Хочешь, хочешь, ты, конечно, хочешь, хочешь, но молчишь", • орали Лола с Сашей, а с ними в диком восторге десятка полтора разгулявшихся пар.

"Байрон! Байрон, - шептала Марина, в мучительном желании удержать его в себе. -Давай же, Байрон, давай! Хочу! Хочу! Ну же! Ну!"

А ее неожиданный любовник то брал неимоверный темп, и тогда она рычала как, наверное, рычит молодая львица, которую впервые покрывает опытный, огромный, тяжелый и уверенный в себе самец, то вдруг сбавлял темп, и медленно и тягуче выходил из нее, и так же медленно, но неотвратимо возвращался в нее, пронзая до такой глубины, что Марине казалось: еще немного и он разорвет ее. Такого она не испытывала никогда.

Но ей хотелось еще больших ощущений. Не телесных - моральных. Ее возбуждала возможность быть застигнутой кем-то врасплох. Ей даже хотелось, чтобы кто-то стал свидетелем ее торжества - торжества женщины, позволившей себе отдаться по зову своей плоти, переступившей барьер ханженства и продажности, которыми пропитана ее семейная - и такая внешне благополучная жизнь.

Когда последним движением - резко, до дикой боли он вонзился в нее и, уже совершенно не контролируя силу своих пальцев, так сжал ее соски, что еще чуть-чуть - и раздавил бы их, Марина закричала и рухнула на колени. Ноги не держали ее. Но "Байрон" не выпускал ее и не выходил из нее, и разъединить их не смог бы никто...

Когда все закончилось, она медленно поднялась с колен. Он подхватил манто, отряхнул его и укутал плечи Марины. Она молча провела пальцами по его щеке, повернулась и стала медленно спускаться по ступенькам.

Марина несколько раз обошла вокруг дома. Снег похрустывал под каблучками ее туфелек, но ей не было холодно. Ей все мерещились сильные и властные руки, сжимавшие ее груди, губы, жадно припадавшие к ее шее, она все еще ощущала легкое покусывание мочки уха. Она вдруг тихо засмеялась - как это "Байрон" не откусил ее бриллиантовые серьги?

- И долго ты, дорогая, намерена здесь гулять? - Голос Валерия был сух и насмешлив. - Конечно, это твое право, но следовало бы и о моей репутации побеспокоиться.

Марина сжалась. Неужели он все-таки их видел?

- Что подумают мои партнеры, когда обнаружат, что ты вдруг исчезла? Не забудь, что крепкие семейные отношения - это показатель надежности и серьезности бизнесмена. И я бы не хотел, чтобы твое очередное чудачество, твой каприз подорвал мой деловой авторитет.

Марина успокоилась: он ни о чем даже не подозревал.

- Господа, на улице - волшебная ночь, -сияя улыбкой, объявил Валерий, входя в зал. - Мы с женой немного прогулялись. Природа, господа, ее естественность, непосредственность и непредсказуемость -это такое великолепие. Не правда ли, дорогая?

- О да, милый! - глаза Марины сияли искренним счастьем. - Ты, разумеется, прав. Природа абсолютно непредсказуема. И это так прекрасно! поделиться

Татьяна Харитонова

21.04.1999