Танька

Перед остановкой Борис не успел среагировать на красный свет и едва не сшиб девчонку, вышедшею из-за стоящего троллейбуса. Потом он долго приходил в себя. Пацанка, должно быть, тоже. И все из-за нее, из-за этой стервы Таньки. Ведь возвратился-то он домой совсем не рано, в половине девятого. За окнами темень, в квартире тоже. Он совершил экскурсию по своей огромной двухуровневой квартире. В спальне привычный бардак: Танькины шмотки вперемешку с глянцевыми журналами, специализирующимися на сплетнях из жизни звезд и слезливых историях. Банановая кожура и надкушенное яблоко лежали прямо на развороте одного из них. “Помойная кошка”, – прочел он название рассказа. Не иначе, отыскала Танька нечто автобиографическое в этом нехитром опусе. Она действительно была такой. Он проследовал на кухню, надеясь обнаружить там следы Танькиной хозяйственности, но нашел только девственно чистые кастрюли в шкафу и ее косметичку, почему-то на барной стойке. От гнева у него дрожали руки и немели губы. Он проследовал дальше. Ее мокрый махровый халат лежал на краю бассейна. И Борис сразу представил свою подругу разгуливающей по дому нагишом. Это было одной из ее многочисленных плебейских привычек. Она полагала, что стыдиться ей нечего, и отчасти была права. Когда на той давней презентации он увидел ее впервые, она тоже была практически голой. Вернее, на ней было такое платье, которого лучше бы и не было вовсе. Длинное, невинно-голубое, не скрывающее ни одного изгиба Танькиного божественного тела. Она не была высокой и, упаси Боже, тощей, как сейчас модно. Точеные ножки картинно выставлялись в умопомрачительный разрез, выше – лишь небольшой кусок тонкой облегающей материи, не падающий вниз вопреки силе земного притяжения. Изящные плечи, тонкая талия, пышная грудь - все напоказ и все по-голливудски безупречно. Длинные волосы золотой волной стекают на спину, скучающий взгляд из-под томных век, в руке - бокал янтарного вина. Да нет, Голливуд рядом отдыхает.

– Это что еще за Мерилин? – спросил Борис у соседа по столику, владельца сети магазинов бытовой техники. Тон был равнодушным, но голос предательски сел.

– Да это Танька-вымпел, – похабно хихикнул тот.

– Почему вымпел? – растерялся Борис.

– Потому что переходит из рук в руки. Неужели не понятно? – пожилой плейбой смотрел на него, как на олигофрена. – В настоящий момент она с… – была названа фамилия известного предпринимателя из числа бывших партийных боссов. Примерного семьянина, отца троих взрослых детей и любящего дедушки многочисленных внуков. Впрочем, поговаривают, что он не против передать ее в надежные руки. Видать, «виагра» пошла какая-то левая, уже не помогает.

Добыть номер Танькиного мобильника не составило большого труда. Она промурлыкала его Борису на ухо во время их единственного в тот вечер танца. Еще она сказала, что ненавидит эти чертовы презентации, что ее тошнит от крабов, воротит от креветок и ананасов, а еще больше от кислых рож старых и похотливых мужиков. Он принял это тогда за кокетство дамы полусвета, не представляя даже, насколько Танька была откровенна в тот вечер.

По дороге домой, сидя в машине, Борис прикидывал, сколько Таньке лет, и никак не мог прийти к определенному заключению. Если судить по персиково-нежной коже, не более двадцати. Беря в расчет скептически-кисловатый склад рта, лет эдак двадцать семь. Прибавив к этому усталый взгляд и воинствующий цинизм, легко можно дать тридцать с гаком. Похоже, он сам начал тогда комплексовать из-за своих годков. Хотя сорок два – соломонов возраст, самый расцвет для настоящего мужчины. Старые и кислые рожи она, видите ли, ненавидит. Взглянув на себя в зеркальце на лобовом стекле, он самодовольно хмыкнул: да другим за счастье заполучить такого мужика. Богат, вот уже пять лет как холост, внешность, как говорится, без патологий, и «виагра» еще не требуется. Что ж, если Таньку прозвали вымпелом, он станет передовиком производства.

В свой любимый тихий ресторанчик Борис повел Таньку уже на следующий день. В узких белых джинсах и тонком синем джемпере она выглядела не менее женственно, чем в вечернем платье. Просмотрев меню, она с брезгливостью отвергла все кулинарные излишества, потребовав большую кружку пива и белые немецкие сосиски со специями и тушеной капустой в качестве гарнира. Пива в тот вечер она выпила столько, что его хватило бы на пятерых дюжих мужиков. После этого ей захотелось танцевать. Вот когда Борис понял весь глубинный смысл ее прозвища. Она вышла в центр зала, одинокая и прекрасная. Ее слабые, тонкие руки начали жить сами по себе. Они скользили по телу от шеи к бедрам и в обратном направлении, намекая на чувственное упоение, которая способна подарить обладательница всей этой роскоши. Она извивалась змеей, запрокидывала голову, прикрывая тяжелые веки. Казалось, ее полуоткрытые губы что-то шепчут невидимому, такому желанному партнеру. И сидевшие за соседними столиками мужики вмиг сбросили показную респектабельность. Они нагло пожирали глазами бесстыдную и манящую танцовщицу. Седовласый павиан, сидевший рядом, даже привстал, чтобы не пропустить ни одной Танькиной манипуляции. Он с раздражением отключил надрывающийся сотовый телефон, чтобы не мешал пожирать глазами эту Соломею. Бритоголовый детина подошел почти вплотную к ней и пытался выделывать какие-то нелепые телодвижения, нечто среднее между Ламбадой и Айкидо. Танька не видела его в упор. Она была поглощена своим шаманским действом, отрешенная, вожделенная, вся липкая от мужских взглядов. И вдруг она остановилась, подошла к Борису и весело скомандовала: «Пошли!» И Борис пошел, гордо и ревниво унося свой Вымпел.



Таньку он нашел, где и предполагал – в пивнушке на набережной под названием «Морской волк». Она сидела за столиком у окошка, загаженного мухами, и жадно прихлебывала свой любимый напиток из подозрительно тусклой кружки. Рядом находился тип с красной уголовной рожей в тельняшке-безрукавке, обнародовавшей многочисленные татуировки, по которым можно изучать эпос криминального мира. Увидев Бориса, Танька ничуть не растерялась. Напротив, приветливо замахала руками.

– Знакомьтесь – это Боря, а это мой кореш Толян. Недавно откинулся с зоны, за ерунду сидел. Вот мы и обмываем.

Толян протянул заскорлузлую лапищу, и Борису пришлось, скрепя сердце, ее пожать.

– Пойдем домой, – неуверенно сказал Борис и увидел, как Танькины брови удивленно вскинулись.

– Да мы толком еще не посидели. Выпей с нами, – протянула она.

И Борис сидел и терпел и с отвращением хлебал теплое кисловатое пиво.

Он не мог понять эту чертову девку. В совковые времена, в бытность свою бедным конторским служащим, он так мечтал о жизни красивой и чистой. Правда, ассоциировалась она для него тогда с забугорным бытием. Не занюханная «хрущовка», а просторный особняк, не ржавая «пятерка», а как минимум, новенький Фольксваген, вместо макаронов с томатным соусом – салат из морепродуктов на ужин… Вот какой жизнью, считал он тогда, должен жить счастливый человек. А Танька не стремилась к этой жизни. Просто так получилось, что нравилась она, хоть умри, состоятельным господам. И не они до нее, а она до них снисходила. Мол, получите меня, раз вам так уж хочется. Что поделаешь, раз родилась она такой до одури сексапильной. Господа хотят красивую леди на выход – извольте получить. Единственное преимущество от всего этого Танька видела в возможности не работать.

– Как представлю, что нужно сидеть в какой-нибудь конторе от звонка до звонка, меня сразу начинает тошнить, как от Михаила Петровича, – призналась как-то Танька Борису. Михаилом Петровичем звали ее прежнего покровителя, от которого, собственно говоря, Танька к нему и перешла. – И там гнусно, и там. Но сам понимаешь, где вознаграждение больше.

– А что будешь делать, когда состаришься? – пытался ее воспитывать Борис.

– После сорока женщина должна умирать, – расхохоталась зараза. – Это, кажется, еще Ницше сказал. У меня эту фразу маман повторять любит, когда напьется.

Танькина маман – отдельная песня. Закоренелая алкоголичка, жившая в однокомнатной «хрущобе» в самом криминальном районе города, была нежно любима своей прекрасной дочерью. Танька уходила к ней отдыхать от своих бурных похождений. Там все было просто и понятно: пьющие и деградировавшие соседи, их матерящиеся дети с признаками вырождения на бледных испитых лицах, подъезды, будто чудом уцелевшие после атомной войны, мамина квартирка с засаленными обоями и дырявым линолеумом. Сама маман – маленькая усохшая бабенка в грязном халате, ругающая всех и вся, но претендующая на философские обобщения. От маман Борису тоже приходилось не раз уволакивать Таньку.

– Не вздумай ее презирать, – рявкнула как-то раз Танька после его уничижительного высказывания о родительнице. – Между прочим, она с золотой медалью школу закончила, а в институт не поступила потому, что моего папашу-придурка встретила. И красивая была такая, что я против нее – уродка. Пить сильно стала только тогда, когда такие вот умные, как ты, ее без квартиры оставили. Я потом, когда на ноги встала, назад эту хибару выкупила.

Словом, понял тогда Борис, что против зова крови ему переть не стоит.

Танька заснула на заднем сидении машины. В тот вечер он едва уволок ее из «Морского волка». От грязных столиков с окурками, гнусного пива и вонючих сушеных лещей, от пьяных излияний кореша Толяна, с которым не дай Бог встретиться в темном переулке.

Он тихо позвал ее, но она не проснулась. Тогда он открыл заднюю дверцу и осторожно взял ее на руки. Он поймал себя на мысли, что несет Таньку, как самый драгоценный груз. Нет, как знамя, которое боятся уронить, чтоб, не дай Бог, не досталась противнику. Какой уж там вымпел. Он опустил ее на диван и прикрыл пледом. Он посмотрел на ее вопреки всему невинные губы и вдруг ощутил странное желание убить Таньку. Чтоб больше никогда и никому. Он тут же отбросил эту мысль. Потому, что ужаснулся возможности жить потом. Без нее. Пускай она дружит со всеми городскими забулдыгами и уголовниками разом, пусть ест селедку с картошкой и отсиживается у своей пропитой мамаши. Пусть даже обследует все злачные места и городские помойки, если ей вздумается. Но только не бросает его насовсем… поделиться

Ольга Тарасова

30.01.2004