Сусанна и старцы

Есть две безусловные вещи, способные потрясти человека, - несчастье большой любви и наглядность смерти. Еще совсем недавно я не предполагал, что подобные мысли могут зародиться в моей голове. И вообще об этом не думал: собственное благополучие казалось мне в тысячу раз важнее какой бы то ни было истины о себе и своем месте в этом мире. Богатство и власть - религия сильных, - считал я, и, располагая и тем, и другим, шел напролом к заранее намеченной цели - еще большему богатству и еще большей власти. Все мои романы были быстротечны и заканчивались, едва успев начаться, легким головокружением и усталостью. Не задумывался я и о смерти, хотя заголовки всех газет пестрели сообщениями об убийствах бизнесменов, политиков и обывателей. Для меня это была лишь статистика. Я никого и ничего не боялся и плевал на всю эту дребедень о душе и Боге. Но лишь до тех пор, пока...

Пожалуй, все началось с зависти.



Иоаким взял жену Сусанну, очень красивую и богобоязненную...



- Женщины не стареют. Они просто меняют лица, - подумал я, когда увидел ее впервые. Эта очаровательная девочка-секретарша, взятая в наш офис с испытательным сроком, напомнила мне увлечение далекой молодости. Она была как две капли воды похожа на девушку, которую я любил в студенческие годы: тот же доверчивый незамутненный дымкой повседневности взгляд карих глаз, та же подкупающая совершенством и плавностью линий фигура. А голос! Услышав его, я сразу проникся желанием, чтобы он будил меня по утрам - "пора вставать, милый..." Когда она впервые вошла в мой кабинет с чашечкой кофе, я непроизвольно привстал из-за стола и сделал шаг ей навстречу.

- Почему только одна? - спросил я, кивая на поднос.

- Я на работе, - смутилась она.

Ее искреннее желание понравиться боссу своей исполнительностью показалось мне наивным и трогательным: ей было бы достаточно надеть юбку на три сантиметра покороче и в моем присутствии поднять с пола ненароком оброненную салфетку. Но она этого не сделала: по-детски аккуратным почерком занесла в блокнот все мои распоряжения и ушла в приемную.

Некоторое время я предавался приятным мыслям, задумчиво рассматривая себя в зеркало, и в предвкушении удовольствия с вожделением поглядывал на черный кожаный диван в углу кабинета.

В конце рабочего дня я вышел в приемную. Мне хотелось поговорить с ней в более непринужденной обстановке, без этих непременных атрибутов власти - бескрайнего стола и руководящих телефонов. Она о чем-то весело болтала с одним из членов совета директоров нашей фирмы - низкорослым толстяком с обширной лысиной и бегающими глазками. Мгновенно оценив ситуацию, я вежливо вмешался в их разговор и сказал ей:

- Вы можете быть свободны. Я доволен вашей работой.

- Спасибо, - обрадовалась она. Совсем как школьница, которой поставили по поведению пятерку. "Неужели она не понимает, что каждый мужчина, о чем бы он ни говорил, хочет затащить ее в постель?" - недоумевал я и не мог прочитать в ее взгляде ни намека на то, что она, помимо всего прочего и в первую очередь - чрезвычайно сексуальная женщина и ее предназначение отнюдь не отвечать на дурацкие телефонные звонки, а дарить радость сильным мира сего. Если красота существует, значит, она должна кому-то принадлежать?

Когда она ушла, толстяк прильнул к окну и взглядом проводил ее удаляющуюся по аллее фигуру. Я стоял рядом. Мы думали об одном и том же. Мы, мужчины, привыкшие побеждать, думали о всесилии власти, способной скрутить в бараний рог любого. Но каждый из нас боялся оказаться в проигрыше. Иногда власть - слишком грубый инструмент.

- Она замужем? - спросил я.

- Две недели, - сказал он со странной улыбкой.

Мне нетрудно было разгадать его намерения: я видел перед собой собственное зеркальное отражение и почти явственно ощущал предопределенность всего происходящего, словно вехи предстоящей драмы были заранее известны и занесены в скрижали времени тайнописью одного из мертвых языков. Мы были партнерами, готовыми в любой момент достать припрятанный в рукаве туз. В любви, как в бизнесе: расходы несет один, прибыль получает другой. Но что-то заставляло нас действовать осторожно, без лишнего риска; слишком высока была ставка и слишком желанна награда. Вероятно, сговор наш был неизбежен. Мы могли выбрать только один путь - беспроигрышный.



Два старца-судьи видели ее в саду. В старейшинах родилась похоть. Но не признавались друг другу, что хотят совокупиться с ней.



Сами не ведая о том, мы превратились в соучастников еще до того, как история эта пришла в движение и со все возрастающей скоростью понеслась к своему роковому концу.

Она пришла на работу в юбке на три сантиметра короче. Однако я не заметил с ее стороны никаких усилий, чтобы это обстоятельство как-нибудь подчеркнуть. Она исполняла свои обязанности с таким прилежанием, будто расправляла лепестки еще не распустившейся розы, боясь нарушить живое дыхание цветка и вдохнуть его аромат и в то же время избегая его острых игл.

Толстяк постоянно вертелся где-то рядом. С женщинами он вел себя стандартно: сыпал комплиментами, дарил какие-то безделушки, целовал ручки. И при этом настойчиво смотрел им в глаза. Я старался от него не отставать, но действовал иначе. Из грозного начальника, почти идола с нахмуренным челом, постепенно превращался в обаятельного и где-то даже застенчивого мужчину, теплеющего день ото дня. Мои сдержанные замечания больше напоминали поощрения по службе, и оттого каждое слово, сказанное мной, воспринималось как знак внимания.

Через неделю он был с ней, что называется, на короткой ноге: называл ее уменьшительно-ласкательными именами, интересовался здоровьем мужа и рассказывал пикантные анекдоты. Мне казалось, он слегка трусил и не решался перейти к главному. Я тоже не позволял себе ничего лишнего и все чаще напускал на себя вид глубокой задумчивости с признаками затянувшейся меланхолии. Я ждал, когда она спросит меня о причинах моей озабоченности и временами охватывавшей меня грусти, но она лишь изредка бросала в мою сторону пытливые взгляды и не проявляла любопытства. Когда я встречался с ней глазами, у меня что-то переворачивалось внутри: пульс учащался, тело пронзала мелкая дрожь, и только моя железная выдержка и выработанное годами самообладание спасали меня от разоблачения.

Она не сознавала своих чар. Я был почти уверен в этом. И это вносило в игру, которую мы вели, свою прелесть. Ошеломить столь невинное создание, сорвать с ее сокровеннейших тайн все покровы, обнажив их нежнейшую суть, - что может быть выше и утонченнее этого наслаждения? Мы, старые гурманы, знали, чего хотим, и прекрасно понимали, что торопиться и опережать события значит все погубить. Продолжительная прелюдия, достаточно продолжительная, чтобы возникли первые признаки встречного движения, была необходима для созревания ее сомнений; душа, тронутая сомнениями, не способна сопротивляться соблазну с прежней силой. Мальчишка-муж, встречавший ее возле ограды нашего офиса по вечерам, не выдерживал никакого сравнения с нами и должен был пасть в ее представлении до уровня полного ничтожества. Главное было не прозевать момент, когда это случится, и терпеливо ждать.

"Женщины не стареют. Они просто меняют лица", - повторял я в различных вариациях, пытаясь убедить себя в обратном. Ведь возвращение прежней любви, некогда всколыхнувшей мое беспечное существование, означало лишь одно: я старею, а она остается неизменной. И рано или поздно я умру, а она достанется другому, Толстяку, какому-нибудь растлителю, кому угодно. "Ты не она, ты другая", - убеждал я себя, наблюдая ее походку, поворот головы и ощупывая вороватым взглядом ноги, вызывающие в сердце ноющую боль и звон неведомой серебряной струны. Именно такая женщина должна быть у мужчины первой. Или последней. Именно о такой он мечтает. Иначе ему не суждено понять, что такое настоящая мужская тоска и насколько она приближает каждого из нас к пониманию неизбежности смерти.

Впрочем, тогда я был далек от всего этого и воспринимал ее в совершенно ином свете. Она была обворожительной девочкой, я - достаточно удачливым дельцом, чтобы обеспечить ее всем необходимым в качестве своей любовницы. Мне претили иные житейские мудрости, кроме самой банальном: главное - здоровье, остальное мы купим. И действительно покупал - вещи, престиж, расположение нужных людей... Я, как хронический алкоголик, находился в состоянии непрерывного опьянения от бешеных денег, текущих ко мне рекой, и нисколько не сомневался. что любая, даже самая неприступная женщина, рано или поздно может стать моей.

Но все получалось не так, как мне хотелось. Первым начал проявлять свой неуемный темперамент толстяк. Я не мог оградить ее от его настойчивых домогательств - мы были равными в нашей фирме, и в некоторых вопросах я сильно от него зависел. Он этим пользовался, охмуряя в моей приемной мою же секретаршу. А когда заметил некоторую напряженность в наших отношениях, между нами состоялся разговор.

- Ты еще не вкусил от ее прелестей? - без предисловий поинтересовался он, заглянув ко мне как-то под вечер.

- Пошел к черту.

Меня раздражал его тон.

- Не комплексуй. Под платьем она такая же, как все, а в постели наверняка хуже. Добродетель - враг секса.

- Чего ты хочешь?

- Того же, чего и ты.

- Тебе уже известно, чего я хочу?

- Возрази, если я не прав.

- Если я правильно тебя понял, тебе не терпится подержать свечку.

Я на мгновение представил себе эту картину и, к своему удивлению, не почувствовал омерзения. Меня это даже возбудило. И от этого я разозлился еще больше.

Он не остался в долгу.

- Я не привык отираться на вторых ролях. Предлагаю бросить жребий и установить очередность.

Он был прирожденным нахалом. За это его и ценили в нашей многоуважаемой фирме.

- Подумай. А я пока подготовлю почву.

Он неприятно расхохотался - с каким-то утробным клокотаньем и животной настороженностью. А у меня не выходила из головы его фраза насчет почвы. Невольно продолжая этот ассоциативный ряд, я связал это слово с другим - семя. И эта двусмысленность не давала покоя воображению, мешая сосредоточиться на текущих делах.

Я задержался в своем кабинете дольше обычного. А когда вышел, они о чем-то беседовали в приемной. Она была оживлена. Увидев меня, остановилась на полуслове и сделала вопросительно-вежливую паузу, предоставляя мне возможность отдать последние распоряжения относительно завтрашнего дня.

- Вы еще здесь? - рассеянно спросил я.

- Я позвонила домой и сказала, что задержусь, - сказала она и посмотрела на меня ясными-ясными глазами.

Я вставил ключ в дверь кабинета. Это простое механическое действие напомнило мне о моих сокровенных желаниях. Ключ, повинуясь твердой руке, вошел в отверстие замка. Как часто мы все усложняем. Может быть, толстяк прав?

Как бы читая мои мысли, он ненароком заметил:

- Сделай лицо попроще.

И, обращаясь к девушке, возобновил прерванный разговор.

- Ты что-то хотела рассказать о Петербурге, какой-то забавный случай.

"Они уже на "ты", - отметил я про себя без удовольствия.

- А, так вот на чем я остановилась? - подхватила она. - Стою на Невском возле Елисеевского магазина, ем мороженое в стаканчике. Смотрю на толпу. Все суетятся, толкаются. А мне интересно, я никуда не спешу. Вдруг вижу - какой-то парень пристально на меня смотрит. Минуту смотрит. Другую. А я такая глупая в девятом классе была, наивная. Понравилась ему, думаю. И глазками на него изредка постреливаю. Он подходит ко мне и спрашивает: " Сколько?" -" Двадцать копеек," - говорю.Он удивился: "Почему так дешево?" - "Госцена." - Думала, он про мороженое спрашивает. А когда до меня дошло - чуть со стыда не сгорела. Потом мне смешно стало, а тогда не до смеха было...

Она рассмеялась и бросила в мою сторону заговорщицкий взгляд. Я улыбнулся ей.

- Ах, молодость, молодость... - вздохнул толстяк и уставился на меня. Я сделал вид, что чрезвычайно занят вторым замком.

- Хотел бы я оказаться на месте этого молодого человека, - продолжал он игриво.

- Видели бы вы его лицо. Такое неподдельное изумление...

- Уж я бы договорился.

- А я бы не продешевила. Рубль, не меньше, по старым деньгам. - серьезно заявила она и тут же, не выдержав, покатилась со смеху.

Толстяк умильно наблюдал за ней. Когда она притихла, он, будто бы разговаривая сам с собой, сказал:

- Ты славная девочка. И знаешь себе цену.

- Я себе цену знаю, - важно заявила она.

- Кстати, о цене, - очнулся он от задумчивости, - тысяча баксов устроит?

- Хватит и половины, - с лету согласилась она, еще не подозревая, что он уже не шутит.

- Договорились.

Он полез за бумажником, отсчитал пять стодолларовых бумажек и с натянутой улыбкой произнес:

- Раздевайся.

Я выронил связку ключей. Она упала с грохотом, как мешок гвоздей. Выражение ее лица изменилось. Она беспомощно взглянула на меня, ища поддержки, и сказала, по-видимому, первое, что пришло ей в голову:

- Шутка зашла слишком далеко. Я, пожалуй, пойду домой.

Она сделала попытку встать, но толстяк резко усадил ее на стул.

- Ты никуда не пойдешь. Если этого мало, накину еще.

Голос его стал резким, цвет лица изменился - оно приобрело землистый оттенок.

- Скажите ему, - обратилась она ко мне.

- Что я могу сказать? - неопределенно хмыкнул я. - Вы сами затеяли этот разговор.

- Какой разговор! - воскликнула она отчаянно. - О чем?

- Вы сами прекрасно понимаете.

- Я не понимаю... - На ее глазах показались слезы. - Я хочу домой. В конце концов я замужняя женщина и вы не имеете права...

- Имеем, - ласково возразил толстяк и скользнул рукой под стол.

Она отшатнулась и с размаху влепила ему звонкую пощечину. Его это ничуть не смутило. Гнев прекрасной женщины придает ей больше шарма, добавляет остроту ощущениям. Для него это была аксиома. Он играл с ней, как кошка с мышью.

- У нас, оказывается, есть коготки?

- Уберите свои руки, - порывисто дыша, проговорила она.

- А что касается вас, - она метнула в мою сторону испепеляющий взгляд, то поищите себе более покладистую секретаршу.

Последнюю фразу она договорила почти шепотом.

- Ошибаешься, крошка, - насмешливо отозвался толстяк. - Никуда ты от нас не денешься. Если ты попытаешься увильнуть, мы уволим тебя за аморальное поведение на рабочем месте и сообщим об этом твоему дражайшему муженьку. Докажи ему потом, что ты не трахалась в приемной с охранником. Всегда найдутся два свидетеля, которые подтвердят: да, было. А их слово очень много значит. Ты никогда не отмоешься, помяни мое слово.

Она схватила свою сумочку, выронила пудреницу, вернулась, но потом передумала, не стала ее поднимать. Оглушительно хлопнула дверь. Стрекот каблучков по лестнице, торопливый и беспорядочный, затих внизу.

- Ну что ж, - сказал мой компаньон, - она получит то, что заслуживает.

И, набрав ее домашний номер, исполнил угрозу в отношении мужа.

- Считайте, что ваша супруга уволена. Это пятно на репутации нашей фирмы, которое невозможно смыть. Я очень сожалею. До свидания, - отчеканил он в заключении телефонного разговора.

Я обессиленно опустился в кресло. Вот и все. Она мелькнула в моей жизни и исчезла, не успев даже вспыхнуть и осветить ее своим ярким пламенем. Я не думал о том, насколько низко мы поступили и есть ли название тому, что представлялось нам вполне заурядным развлечением пресыщенных деньгами и властью людей. Мне было просто плохо. Словно с ее уходом умерла часть моей души, ее солнечная сторона.



Старцы хотели уговорить Сусанну отдаться им. "Не так, то мы будем свидетельствовать против тебя, что с тобою был юноша".



Толстяк ругал ее последними словами, называл дешевой шлюхой и злорадствовал по поводу ее неизбежного объяснения с мужем.

- Ты еще приползешь ко мне, - бормотал он, - и сама будешь умолять меня, чтобы я тебя взял обратно...

Мы попрощались в темноте, не пожав друг другу руки. Всю ночь я не сомкнул глаз. Что-то мешало мне заснуть. То ли комары, налетевшие из вентиляции, то ли шум под окном. Какая-то поливальная машина, как заведенная, почти непрерывно курсировала по улице. Утром зазвонил телефон.

- Ты еще не знаешь? - спросил толстяк каким-то чужим голосом.

- О чем?

- Она в реанимации. Наглоталась каких-то таблеток.

Я мгновенно стряхнул с себя остатки сна или бессонницы.

- Что говорят врачи?

- Откровенно говоря, надежды мало. Она вряд ли выкарабкается. Как только что-нибудь станет известно, я перезвоню тебе...

Раздались короткие гудки. Не менее получаса я простоял неподвижно. Не хотел верить. Не мог ничего понять. Какая жуткая нелепость, думал я, какой бред.



И поверило им собрание, как старейшинам народа и судьям, и осудили ее на смерть.



Я нашел в справочнике номер городской больницы и стал накручивать диск. Удалось найти дежурного врача.

- Позвоните позже.

- Если нужны деньги, я тебе их дам. Сделай хоть что-нибудь, я тебя прошу. Нет, требую! - Орал, уговаривал я.

Но на другом конце провода уже никого не было.

- Гнида, - сказал я почти спокойно.

Ждать, ничего не делая, было невыносимо. Я взял из шкафа увесистую книгу, раскрыл ее на первой попавшейся странице. Это была библейская история о Сусанне и старцах.

Сначала я никак не мог вникнуть в ее смысл. Не понимал ни слова. Потом вдруг понял. Внезапно и сразу.



Возопила Сусанна, обратилась к Господу. И услышал Он голос ее. Явился Даниил, призвал народ возвратиться в суд, развести судей и допросить отдельно.



Меня поразила концовка этой истории. При иных обстоятельствах, возможно, она показалась бы мне откровенно назидательной, рассчитанной на убогое воображение ограниченных, задавленных бесчисленными моральными табу людей. Но почему-то она задела меня за живое.



Старцев умертвили.



Телефонный звонок, раздавшийся посреди гробовой тишины, намертво приковал меня к креслу. поделиться

Юрий Сысков

11.05.2001