Эх, Россия!..

Проснувшись утром, Иван торопливо вскочил с кровати, но тут же повалился со стоном на постель. Боль напомнила, что нога-то сломана... Он поискал глазами костыли и, встав на них, заковылял в туалет в направлении кухни...
«Вроде, уж и дом новый, и конец ХХ века, а в нашей стране продолжают ставить «сортиры» чуть ли не в кухне. Эх, Россия!» – с горечью подумал Иван... На кухне, за тонкой стенкой, кто-то гремел посудой.
«Люся, – догадался он. – Наверное, опять на дачу собирается. Каждый день туда мотается. Не отпуск у жены, а – сплошная пахота».
Иван ненавидел дачу. Он был заядлый рыбак и охотник. Но три года назад по глупости согласился на уговоры жены купить ее – мол, ягоды для детей, витамины, овощи... Не думал тогда, что перечеркнет ему дача напрочь и рыбалку, и охоту, и все выходные, и даже отпуска. С ранней весны до поздней осени, все свободное время, приходилось вкалывать на участке. Дел там, он понял, никогда не переделать. А потому работал на даче с прохладцей, спустя рукава, только по командам жены. И мечтал в глубине души, что настанет счастливый день, когда они ее продадут...
Люське же, наоборот, очень нравилось работать на своих шести сотках. Она с удовольствием копалась в земле. Любила и сажать, и прививать, и поливать. По сравнению с соседскими, их участок выглядел очень даже ухоженным. Так, вообще-то, и должно бы быть. Люська – деревенская, да и по натуре – бойкая, хваткая. Любая работа горела у нее в руках, что дома, что на даче, что на производстве. Но где уж действительно было ее место, так это на рынке. Уметь торговать не каждому дано. Когда наставал ягодный сезон, а ягоды у них всегда было много – и клубники, и малины, и вишни, – домой ее не несла. Только детям поесть, остальное всегда распродавала. Умела и товар похвалить, и нужное словцо найти для покупателя, и с соседями на рынке отношения наладить. Денежки быстро в уме считала. В удачный сезон они выходили немалые. А какая женщина не любит деньги?!
В нынешнем году бедной Люсе все приходилось делать одной, Ивану Бог дал своеобразную передышку. Глядя сейчас на свою ногу в гипсе, он думал: «Нога сломана – это плохо. Не могу ездить на дачу – это хорошо».
– Ваня, я ушла! – услышал он голос жены, а затем поворот ключа в замке... И все... Опять убежала. Не взглянули даже друг на друга, ни словом не перекинулись.
Выйдя из туалета, Иван протиснулся в такую же тесную ванную, помыв руки и слегка умыв лицо, стал рассматривать себя в зеркало. А нос между тем уловил запах духов из коридора.
«Сильно как надушилась? И зачем на дачу так душиться? – подумал Иван. – Когда со мной ездит, не душится... А, может, и душится? Че-то не помню».
Внимания давно уже не обращал: ни чем душится жена, ни во что одевается. Да и на многое другое. Устанешь обращать. Женаты давно. Да и до брака они уже близко знали друг друга. Еще до армейской службы. А в армии она заваливала его письмами. Благодаря ее посланиям, он постоянно чувствовал рядом ее присутствие. По два-три письма в день! Ребята завидовали. И в каждом письме: «Люблю, целую, жду...»
Эти слова тогда здорово поддерживали и согревали. Не то, что письма родной сестрицы, у которой весь мир вечно в темных красках: «Иван, не верь Люське, крутит она тут, пока ты служишь». Прямо не писала, как крутит, с кем крутит, а только, что чувствует, мол, она эту вертихвостку, и видит ее насквозь... Уж такая чувствительная, уж такая всевидящая, а что под носом собственный муж гуляет всю жизнь, это вот она не разглядит все никак...
А Люська всегда любила только его! Иван был в этом уверен. И в любви первая ему призналась, он за язык ее не тянул. А их первая близость? Сама его затащила в постель. И гордился он этим до сих пор. У него она была первой женщиной. Он в тот раз немного выпил, но она-то трезвая. Сейчас-то не пьет совсем, а уж тогда – тем более. Даже под хмельком, когда обычно смелеют, он не решался пойти дальше обниманий и поцелуев. Хотя и очень хотелось, ведь все друзья уже пробовали и считали себя мужчинами. Но Люська, видно, уже тогда видела его насквозь, понимала, что инициативу надо брать в свои руки, что на Ивана надеяться нечего. И рискнула. Тогда, в постели, она в первый раз и назвала его Пиней, видя, что не знает Иван, с чего даже начать. Зато сама она, как показалось Ивану, будто всю жизнь только этим и занималась. Все так ловко и быстро у них получилось, что он ничего толком и не понял. Люся вскрикнула, впилась ему в плечо зубами (видно, от боли). Выползла быстренько из-под него и стала целовать всего и страстно шептать в самое ухо. Что у нее он первый, что он сделал ее женщиной, что она не забудет этот день! И будет помнить и любить его всю жизнь, даже если он и не женится на ней. Было ему восемнадцать, а ей семнадцать. Были они в ту пору юные и глупые...
А сейчас из зеркала смотрел зрелый мужик, крупный, тяжеловесный, с усталым лицом. На вид лет сорока. «Да нет, нет. Моложе. Это просто я небритый, – подумал Иван. – Всего-то тридцать семь. Волос густой, черный как смоль. Ни лысиной, ни сединой пока не пахнет».
Отец его так тот и помер с густой шевелюрой и без единого седого волоска. Это у них в роду. Глаза черные – продолжал рассматривать себя Иван, – нос большой, лоб узкий, губы толстые. Не красавец, конечно. Но запомнил он слова своей первой учительницы Альбины Ивановны, что лицо у него хотя и обыкновенное, но мужественное и волевое. Это в восемь-то лет! И тогда, и до сих пор эти слова ему очень нравились. И, благодаря им, каждое утро глядя в зеркало, он вспоминал Альбину Ивановну. Ни раньше, ни после о его лице почему-то никто и ничего больше не говорил. Иван, наконец, оторвал взгляд от зеркала и подошел к кухонному окну. На стекле повисли капли дождя. Он нагнулся, чтобы разглядеть получше небо. Серая, однотонная поверхность его обещала тоскливый, дождливый день. Но не это удивило Ивана. Ведь осень уже была на пороге. Удивило то, что в такую погоду жена помчалась на дачу. Что можно делать там в дождь? Грязь месить?.. Ягоды – это бы понятно. Но они прошли. А яблок путных у них сроду никогда не было. А это, смотри! Вчера приволокла два ведра. Позавчера... Откуда столько? Куда их девать? Он взял яблоко из таза на полу и откусил. Сладкое, сочное, однотонное желтое – будто и не их яблоки. Никогда таких вкусных у них не рождалось. А этот год, Люся говорит, урожайный, и жалко будет, если они пропадут.
«А может, вино на них поставить? – вдруг пришла мысль Ивану. – Жаль, Люська не пьет совсем. Она, конечно, против будет, тем более, скажет, не собирал, так и не командуй. Да, не собирал ни яблок, ни ягоды в этом году. Два месяца дома безвылазно с ногой. И, слава Богу! Не надо мне ни вина, ни дачи вашей».

По натуре Иван был флегматик, ленив, медлителен и пассивен. Прямая противоположность жене. Может быть, потому, что разные такие, и гляделись они хорошей парой, гармонично дополняя друг друга. Иван не любил много думать, особенно о чем-нибудь серьезном, принимать какие-то решения, командовать. Люсе же всё это нравилось, особенно чувствовать себя главой семьи. Брак их казался счастливым и им самим. Особенно Ивану. Никогда, ни разу в жизни он не жалел, что женился на Люсе.
Когда он пришел из армии в красивой форме десантника, замечал на себе томные взгляды многих девчонок. Но природная застенчивость и совестливость не давали смотреть на других. Ведь Люся ждала... Уже через три дня она заявила: «Ну, расписываться ты думаешь со мной или нет?» Как только получил паспорт, они подали заявление в ЗАГС.
Были, конечно, и противники их свадьбы. Сестра, например, сумела настроить и мать против Люси. Та, правда, ничего не говорила Ивану, но часто с горечью вздыхала, глядя куда-то вниз, и повторяла как будто про себя: – Куда спешат? Куда?
Были и девчонки, были и ребята, которые тоже ничего не говорили прямо, но улыбались ехидно и по плечу похлопывали сочувственно. «От зависти», – думал Иван.
Не обращал он ни на кого и ни на что внимания. Потому что Люся заранее предупредила, что злопыхателей будет много. Не любят, мол, люди, когда кому-то хорошо. А им было вместе хорошо и тогда, и сейчас. Сумели построить свое семейное счастье. У них вот, новая квартира с телефоном теперь. В престижном микрорайоне. И хоть и противная, но дорогая, рядом с городом дача. В доме все есть. Единственное, чего, может, не хватает пока, так автомашины...
Автомобиль – мечта и страсть Люси с самой юности. Она всегда, еще когда жила в общежитии, считала, что выйдет только за городского, и что обязательно у них будет свой автомобиль, и почему-то обязательно белого цвета. Люся все могла простить Ивану, даже то, что он обыкновенный работяга, простой шлифовщик на заводе. Но то, что он не в состоянии исполнить заветную мечту ее... с этим смириться не могла. Тем более, что почти все друзья разъезжали на своих авто. Что за мужик без колес? Она, правда, и себя винила, когда все деньги ухлопали на дачу. А потом грянули перемены, и как пошли на все подниматься цены почти ежемесячно, что копить на нее стало делом бесполезным. Да и с чего?
Не повезло с машиной. Зато повезло с самым главным в жизни. Повезло с детьми. Люся родила, как по заказу, мальчика и девочку. Старшему сейчас двенадцать, младшей – шесть. А как любил Иван детей?! Даже не ожидал, что способен будет на такую любовь. Он оказался и хорошим отцом, и прекрасной няней. Возился с детьми больше Люси.

Неожиданно зазвонивший телефон заставил Ивана вздрогнуть.
«Заработал, наконец-то, – подумал он, – вчера весь день молчал, никак связь не наладят. Эх, Россия!.. Хотя... Дело понятное вообще-то, дом-то новый».
– Здравствуй, Ваня, – услышал он в трубке голос сестры.
– Здравствуй, – неохотно ответил Иван. Появлялась она в его жизни редко и всегда с дурными вестями. «Хлебом не корми, дай настроение испортить! Если не умер кто, так заболел – точно...»
– Где твоя?! – огорошила сестренка.
– Кто? – как будто не поняв, спросил Иван.
– Супруга твоя любимая, кто же еще?
– На даче.
– А вчера? Вернее, позавчера, где была днем?
– А что?
– Скажи где, и узнаешь – что?!
– Тоже на даче. – Иван уже почувствовал прилив адреналина.
– А в чем позавчера она была одета?
– Не знаю. А что?
– Вспомни, это важно. Очень!
– Да зачем тебе? – выспрашивал Иван, а сердце тревожно и учащенно застучало в груди. Он напряженно наморщил лоб, но никак не мог вспомнить. Когда нужно, сроду на ум не придет... Сестра молчала.
– Никак не могу вспомнить, – пожаловался как-то по-детски Иван.
– Не помнишь, так и не надо...
Иван понял, что она сейчас положит трубку, и закричал второпях, что на ум пришло:
– В зеленом плаще!
– В зеленом? – удивилась сестра. – Так ведь дождя-то позавчера не было, да и плаща зеленого у нее нет.
– Купили, – не моргнув глазом, соврал Иван.
Через некоторую паузу сестра принялась ворчать:
– Балуешь ты ее, Ваня. Для кого наряжаешь-то? Вспомни, тебе в последний раз что покупали? Как тебе, так на машину копите, а как ей, так...
– Да брось ты... – зло прервал Иван. – Ты спросила, я ответил, говори, что хотела!
– Да... Что теперь говорить-то. Ошиблась, значит.
– В чем ошиблась?! Давай яснее, может, и не ошиблась. Ты редко ошибаешься, – слегка сподхалимничал Иван.
– Да видела я позавчера из трамвая очень на твою похожую. Садилась в машину с каким-то нерусским. Но та не в плаще была, а в серой кофте и черной юбке. Обозналась, видать. И, слава Богу.
– Какая еще машина?! – уже орал Иван. – Какой еще нерусский?!
– Машина белая, на «Волгу» похожа, но вроде не «Волга». За рулем кавказец какой-то, с усами, красивый, но молодой больно. Я еще подумала, наша старуха ему зачем? Но нет. Ошиблась. Ну, и ладно. Смотри, ей не скажи. Сейчас-то че? Раньше надо было за ней внимательней приглядывать.
– За своим Семеном лучше приглядывай! – заорал Иван, перебивая сестру. – И брось за нами следить. Обозналась! – передразнил он ее. – Я тебе обознаюсь в следующий раз! – и бросил трубку.
Через пару секунд – опять звонок. Опять сестра.
– Во-первых, Ваня, я для тебя стараюсь. Мне неприятно, когда она при всех моего родного брата Пиней называет. Смеется прямо нам в глаза! Но, Бог все видит. Он выведет ее когда-нибудь на чистую воду. И откроет тебе глаза… А теперь, Ванечка, ну скажи... пожалуйста... Что ты там насчет Семена говорил, что ты имел в виду? Если что-то знаешь, скажи. Ваня, я ж тебе все рассказываю... – В ее голосе слышны были слезы.
«Вот, дурак-то! – пожалел Иван о своей горячности. – Надо же было ляпнуть про Семена. Теперь обоих замучает. – Он тихонечко вынул вилку телефона из розетки. – Так-то лучше будет, потом как-нибудь выкручусь».
Иван услышал голоса из маленькой комнаты. Наверное, разбудил детей своим криком. В детской, как всегда, сначала был слышен смех, а потом плач.
– Сергей! – крикнул строго сыну. – Не трогай Ленку!
Фраза эта была дежурной. Повторял он ее изо дня в день по тысяче раз. Прежде, чем зайти к детям, снова заковылял в ванную. Ребят скоро загонять умываться, а сам еще не брит. Отец должен быть примером. Вода, вместо положенной горячей (за которую они исправно платили), была чуть теплой. И хотя так было все лето, сегодня почему-то раздражало особенно.
– Эх, Россия, – ворчал Иван, когда в очередной раз порезался бритвой. Всегда он резался новым лезвием, а тут вода холодная да костыли все время падают... И этот звонок сестры...
Отправив детей умываться, поковылял в кухню готовить завтрак. Дети были все лето на нем, но от них он никогда не уставал. Даже готовка завтраков была ему не в тягость, самое лучшее, что у него получалось, – это омлет. По привычке включил приемник.
По нему рассказывали что-то смешное, но он не слушал, было не до смеха. Машинально готовил, машинально время от времени кричал в сторону ванной свою дежурную фразу, а сам впервые в жизни, наверное, так серьезно и сосредоточенно думал.
Наконец, умытые, веселые и беззаботные дети сидели за столом и с аппетитом уплетали приготовленный папкой омлет. Они были бодры и веселы, а потому не заметили, что сегодня омлет не получился. Ели, баловались, смеялись. И, конечно, пропускали мимо ушей всякие там дежурные фразы...
«Такие симпатичные, здоровые, прекрасные дети... и ни одной моей черточки, ни граммульки не похожи на меня», – впервые подумал об этом и вздохнул глубоко Иван. Он уже хотел снова проворчать «Эх, Россия!», но не стал, потому что Россия на этот раз явно не при чем.
– Пап, мы к Ваське! – услышал он крик, затем, шум захлопнувшейся двери. Ни «спасибо» тебе, ни «разреши, папа». Сами с усами. Впервые наверное, рассердился он на детей.
«К Ваське» – это на первый этаж. Там трое таких же, и на всех – одна глухая, древняя бабуля. Опять будут весь день ходить на головах. Ну, ладно, может, и к лучшему. Ивану хотелось побыть одному. Но только они ушли, вспомнил о ведре с мусором, оно полное-преполное. Надо было Сережку заставить вынести, но вылетело из головы. Теперь самому пришлось корячиться с ведром на костылях. Он вроде уж и приспособился за два месяца, но задвижка в мусоропроводе неудобная, и отверстие такое маленькое, что попасть в него и не просыпать мимо было просто невозможно. И пришлось-таки Ивану снова вспомнить любимое: «Эх, Россия!..»
Помыв руки, он опустился, наконец, в кресло. Дела сделаны, он один и может спокойно подумать.
– Дура сестра! – проговорил вслух Иван. – «Она, видите ли, ошиблась, а тут психуй и весь день сиди теперь, как на иголках!»
«А почему ошиблась? – поймал себя Иван. – Ведь я наврал ей, что Люська была в зеленом плаще, а значит, она, возможно, и не ошиблась вовсе?!»
Он схватил костыли и бросился в маленькую комнату к шифоньеру. Открыл дверцу... и чуть не упал. Прямо на него с одной вешалки глядели серая кофта и черная юбка.
«Но у какой женщины в городе нет такого комплекта? – успокаивал себя Иван. – Вопрос в том, в нем ли она позавчера была?» Ему уже казалось, что в нем. Но, хоть убей, точно не помнил. Все вдруг вылетело из головы. Но раз есть у нее такая кофта и такая юбка, и висят вместе, значит, вполне возможно, что позавчера сестра видела именно ее! А сестра, и впрямь, редко ошибается.
«Нет! Не может этого быть! Нет и все! Кто угодно, только не моя жена! Ведь мы так хорошо, так спокойно жили, – наивно размышлял Иван. – И возраст уже, и, в конце-концов, у нас двое детей... Да просто убью ее – дуру! Пристрелю, как собаку! И Люська знает меня! Знает же, что я смирный и наиспокойнейший тюлень. Но если меня достать!»
Хоть он и слыл тюленем, но если уж достать – в гневе он ничего не соображал, становился бешеным и неукротимым. Она видела его в драке, когда он не разбирал, кто перед ним и сколько их?! Когда бил, чем попало и куда попало! Иван сам боялся себя в таком состоянии, поэтому старался не пить, если было плохое настроение или компания его не очень устраивала. Стремился уходить от ссор и конфликтов...
«На что рассчитывала Люська, когда решила наставить рога?! Просто выбрала момент, что сижу беспомощный дома с загипсованной ногой, нос никуда не хожу. Думает, ничего не увижу и ничего не узнаю?! Вот, дуры бабы!» – подумал Иван но на этот раз с сожалением.
«Никогда женщинам не верь, сынок! – вспомнил он слова покойного отца. – Если баба захочет, ты ее не остановишь, не отговоришь, не запугаешь. Да и не узнаешь никогда, разве что случайно... И никогда ты бабу не поймешь, и не пытайся. Потому что они сами не знают, чего хотят и зачем... И не ищи причин в себе... Не ломай напрасно голову. Причины все в них самих. Они всегда будут недовольны. Я жизнь прожил... Я это понял... И мать твоя – такая же... И слезы, сынок, у баб ненастоящие!»
Последнюю фразу Иван особенно хорошо запомнил, потому что отец говорил ее почти шепотом, подняв палец вверх, и глаза его были удивленными и, как бы, слегка испуганными. Тогда он не придал значения словам отца, а теперь вот пришлось вспомнить... Вспомнил он, и как жили отец с матерью. Отец пил, а мать молчала. Никогда не ругала его, несла свой крест молча, как будто чувствовала за собой какую-то вину. Отец и умер-то от вина, не дожив и до пятидесяти. Не выдержало сердце. А почему он так пил?..
У Ивана вдруг кольнуло собственное сердце. Еще сорока нет. А уже сердце шалит. «Мрут мужики нынче, как мухи, и все из-за женщин! Эх, Россия! – с горечью подумал Иван. – Распустили мы своих баб, дальше некуда! Дали полную им волю!»

Его Люся свободой пользовалась сполна и всегда. Никогда он за ней не присматривал. Во-первых потому, что, честно говоря, считал ее далеко не красавицей. Хоть и привык к ней, но все равно видел кучу недостатков в ее внешности. И в лице, и в фигуре, даже в интимных местах. Он вообще не допускал мысли, что она сможет раздеться еще перед кем-то. Тем более, сейчас, в тридцать пять. А выглядела она, как ему казалось, так вообще на все сорок. Кому спонадобилась? А если у этого нерусского иномарка, да молодой, да при деньгах. Так девки к нему в очередь должны встать... «А он, взрослую бабу, мать двоих детей зацепил?! Да нет! Здесь что-то не то, – уговаривал опять себя Иван. – Ну, а ей этот черный-то зачем?»
Иван, по внешности, сам кавказец. Они его порой за своего принимали. Часто на ихнем языке с ним балакать начинали. Такой же черный, волосатый, носастый. Что ей не хватало? Все у него на месте. Да еще, дай Бог, каждому! Ведь Люська же «балдела» от него. «Неужели притворялась? Да нет! Не может быть! – думал Иван. – Не может человек притворяться всю жизнь! Хотя?! То человек, а то баба... В их шкуру не влезешь. Страшно подумать и стыдно признаться, за всю жизнь он имел только одну женщину – свою жену Люсю. Бывает ли такое в наши дни? Ведь даже друзья, прекрасно зная это, наверное за дурака его считали, а может, и еще хуже. Но, – оправдывался сам перед собой, – виноват ли он в том? Во первых, случай просто не представился, а во вторых, он и сам никогда ничего не искал на стороне. Работа, рыбалка, дом. Охота, дом, работа. Люськи ему хватало. Насчет этого дела она была баба охочая, с понятием. Никогда не отказывала ему и сама частенько предлагала первой, не дожидалась, пока Ивану взбрендит. Как после этого изменять жене?! Нет, если уж сам веришь, то и обманывать не хочется. А потом, дети... Узнай Люська об измене, сразу бы его выгнала! И тогда – прощай детишки! А вырастут, скажут: «Ты на кого, папа, променял нас или на что?» Нет! Этого он боялся, и на это не пошел бы никогда!.. А вот дуры-бабы идут на все! И ни о чем не думают! И ничего не боятся! А чего им бояться? В случае развода, дети с ними остаются всегда. И квартира тоже. И обстановка... Жизнь их круто не меняется. Просто одно существо мужского пола заменит в постели другое... «Эх, Россия!» – сквозь зубы процедил Иван...
Жаль! Ох, жаль, что парочка не ему попалась на глаза!!! Он законопатил бы навсегда этих голубчиков в их же машине.
«Машина! – вдруг больно резануло от виска к виску. – Вот, оказывается-то, в чем соль и суть! Вот где зарыта поганая собака!» Иван зло ухмыльнулся и брезгливо скривил губы. Машина! Вот на что клюнула Люся! До чего бабы – продажный народ! Кто за что, а его жена – за прогулки на машине! Да, может, прямо в машине ее, замужнюю женщину, мать двоих детей, и трахал по всякому этот, этот...»
Иван не мог подобрать нужного слова. От жутких мыслей у Ивана волосы на теле зашевелились. Если бы его увидел кто сейчас, то уж точно бы рассмеялся. Сидел Иван в кресле с выпрямленной загипсованной ногой, подавшись вперед и вытянув вперед еще и шею... Раскрыв рот, всматривался напряженно куда-то перед собой, в невидимое никому пространство. И с удивлением, страхом, злостью, любопытством и сладострастием. Потому что видел не полки с посудой в серванте, а белую иномарку кавказца! Люську свою – в неудобной позе, с неимоверно далеко заброшенными куда-то ногами, и молодого любовника, делавшего с ней всё, что приходило в его косматую, кучерявую башку! И ей всё нравилось! И кавказец был доволен, сладко лыбился во весь усатый рот и показывал Ивану большой палец. Мол, баба твоя – во! У Ивана чуть сердце не выскочило из груди и не упрыгало прочь от жестоких и беспощадных этих фантазий.
– Конец! Убью! – благим матом вскричал Иван и ударил что есть мочи кулаком в ладонь, ставя как бы на этом решении необратимую точку. Он, в конце концов, не мальчик! И хотя доверял он Люське всю жизнь в этом вопросе, все равно время от времени спрашивал себя: «А что все-таки... если?..» И всегда ответ был у него один: «Убью!»
Он открыл металлический сейф, достал ружье и два патрона с картечью. Патроны положил в задний карман трико. Собрал старое, но такое любимое двуствольное ружье. Благодаря уходу оно было как новое, почти без царапин, с тугими курками и всегда блестело от смазки. Оружие тяжелое – под стать хозяину – двенадцатого калибра. Холодная сталь стволов... Послушный и исполнительный механизм убийства. Иван, сидя в кресле, вскинул ружье к плечу, прицелился. Опустил и снова вскинул. Так охотники проверяют сноровку и реакцию перед охотой.
Но игру со вскидкой ружья, к сожалению, пришлось прекратить, а то не ровен час что-нибудь зацепишь.
Мужики-то ведь, в сущности своей, если их не злить, – дети. До самой смерти. Потому и любят рыбалку и охоту, и быструю езду, и азартные игры (а игры все – азартные), и спорт, и вообще состязания. Но в каждом из них дремлет и зверь, который выковывался тысячелетиями в борьбе за выживание. Обычно он дремлет, и может, даже, так ни разу и не проснуться, но если его все-таки разбудить... Мужчина, с разбуженным зверем внутри и с оружием в руках – это очень опасно!
«Ну, кого-то там убить, ладно – убьем! – подумал Иван. – А если бы себя? Интересно, смог бы?»
И решил попробовать... Направил стволы в левую часть груди, в сердце. В рот или в голову, зная силу ружья, ни один охотник не стал бы стреляться. Разнесет башку, как арбуз. Мозги размажет и разбрызжет по всей комнате. Как потом здесь дети жить будут? Да и в гробу как без головы? Некрасиво. И мертвому хочется, все-таки, выглядеть прилично... Наверное, потому, чтобы вызвать сочувствие и жалость. Очень даже человеческое желание...
Да, если стреляться, то только в сердце! До спускового крючка рукой не дотянуться, трудно. Но если вставить между спусковыми крючками карандаш, как рычаг, и надавить на него ногой, то все получится, как надо! И проделать это лучше в ванне. Чтобы ничего не испачкать: ванну же легко сполоснуть от крови. Ну и, конечно, надо оставить предсмертную записку детям. Они вырастут, прочтут и поймут его. И будут уважать, любить и помнить отца... Иван попробовал даже сочинять предсмертное письмо:
«Дорогие мои! Любимые мои детки! Сережка и Леночка. Ваш папа ни в чем не виноват... он не виновен... он...» – дальше письмо не пошло, голову накрыл какой-то туман... К горлу подкатил такой ком, что перехватило дыхание. Ему стало до слез, жаль себя.
«А жалеть-то себя, оказывается, приятно», – сделал неожиданный вывод Иван. Дальше он представил себя в гробу. Дети плачут. Неверная жена рыдает. И чей-то голос говорит укоризненно: «Такого мужика сгубила!» От этих слов Люська падает на колени, обнимает его ноги и рыдает еще громче. Потом ему представилось кладбище, его уже накрыли крышкой гроба. Стало темно, душно, страшно... Спешно забивают гвозди. Он ощутил вдруг страшное чувство одиночества, все остаются на свету, в шуме, в жизни – на верху, а его спустили вниз и начали засыпать землей. Земля гулко бьет по гробу и почему-то сразу давит на грудь, стало нечем дышать, не хватает воздуха!..
Все! Представлять себя мертвым было невмоготу! Иван замотал головой и еле стряхнул с себя жуткое наваждение. Кое-как отдышался, но на груди тяжесть осталась.
«Что-то я далеко зашел, – подумал он. – Надо же?! Запах сырой земли даже почуял и прохладу могилы...»
Нет-нет-нет! Баста! Никогда и никого он убивать не будет! Ему уток-то убивать жалко. Стрелял в последнее время без удовольствия, больше по привычке, нравился сам процесс. Сборы, ночевки в шалаше, прогулка с ружьем, костер. Любование природой... Решив никого не убивать, ружье разбирать все же не стал. Отнес его на кухню и поставил за шкаф, прикрыв шторкой.
«Пригодится, под ружьем во всем сознается, а то она баба хитрая, язык подвешен, ото всего отопрется».
Теперь главное – дождаться вечера. А уж когда узнает всю правду, тогда уж!.. Вот тогда!.. А вот что тогда? Он пока не знал. «Ну, ничего, – успокаивал Иван себя, – жизнь подскажет, что тогда!»
На кухне, глянув на часы, удивился: «Ба?! Уже два часа, а гаврики мои не идут обедать. Ну и ладно, обойдутся без обеда, вечером и пообедают, и поужинают заодно».
Хорошо еще, не надо готовить, щи есть в холодильнике, полная кастрюля. Сам сегодня есть не хотел и не мог. Душа ни к чему не лежала. Два часа – вроде бы и много уже, а в то же время и мало. Ведь прояснится ситуация не раньше пяти-шести часов. В это время жена приезжала обычно с дачи.
«Да, но до пяти я сойду с ума!» Самое лучшее средство скоротать время – сон. Иван знал эту истину еще со службы в армии. Солдат спит – служба идет.
«Надо поспать и успокоиться. Люся придет и все объяснит. А может, и не она это вовсе была. И напрасно я тогда себя так мучил. И встанет все на свои места, и войдет наша жизнь в свое спокойное, уютное и счастливое русло..» – уснул Иван, неожиданно для себя, быстро.

Спал без сновидений. Едва закрыл глаза (так ему показалось), услышал громкий, нескончаемо длинный звонок. Резко вскочил на ноги и снова повалился на диван. Опять забыл про перелом... Ковыляя к двери, сообразил, что это дети балуются.
– Сережка, – проворчал, открывая дверь. – Сколько раз тебе говорил, так не звонить, вы ж меня совсем дураком сделаете!
– Это не я, это Ленка.
– Не ври! Это он, пап, – пропищала обиженно сестра.
– Найдешь у вас правду.
– Мама приехала? – поинтересовался Сережка.
– Да нет пока...
Дети и не огорчились больно. Побежали включать телевизор. «Все знают, все умеют, сами включат, сами настраивают. Молодцы!» – не то похвалил, не то пожурил их в мыслях Иван.
Глянул на кухонные часы – половина шестого. Тут вспомнил про звонок сестры, и снова навалились мрачные мысли. «Половина шестого, а ее все нет». В ногах тяжесть свинцовая, сердце будто кто-то сдавил чужой, грубой пятерней. «И как я мог столько проспать? – удивился Иван. – И все же, лучше бы, до нее не просыпался».
– Есть будете? – крикнул он детям.
– Нет, мы картошку пекли у Васьки в духовке, – проболталась Ленка и заныла тут же, наверное, от Сережки досталось.
– Серега, не трогай Ленку, – прикрикнул отец привычно. – Вы что же, сами духовку включали?
– Да мы все лето у них картошку печем, и ничего. Васькины родители знают, – пояснил сын.
– Ну, я спрошу у них, как они знают. Они с работы пришли?
– Да.
– Ну, тогда понятно, почему вы дома.
– Завтра мы у нас будем играть, мы их позвали, – опять проболталась Ленка.
– Молодцы! Обрадовали! А меня, что, вообще ни о чем не надо спрашивать? Был бы я глухой, как Васькина бабушка. Я же с ума с вами сойду!.. Нет! Завтра мать будет с вами сидеть, хватит ей по дачам разъезжать!
– Ну, ладно, пап, не мешай, мультики начались.
«Счастливые, – подумал Иван. – Мне бы ваши заботы. Дурак был в детстве, вырасти побыстрее хотел. Знал бы, что это такое... Вообще бы никогда не вырос. Не вырос бы и все! Так плохо жить взрослому среди взрослых. Одна ложь вокруг. Обман! Измена!»

Иван сидел на кухне, тупо смотрел на яблоки и просто ждал, больше ничего. Думать, предполагать, строить какие-то планы был уже не в состоянии.
Наконец раздался звонок в дверь, и случилось это все-таки неожиданно! И дети, и Иван поняли, что это – она. Ребятишки бросились наперегонки открывать дверь. Соскучились за день по мамке.
Иван снова глянул на часы – ровно восемь! Так поздно она еще никогда не приезжала с дачи. Нацепив на лицо, насколько смог, непринужденную маску, сдерживая волнение, Иван двинулся к двери встречать жену. Но хитрить он не умел, он был прямым и простым по натуре человеком.
Дети сами открыли дверь общего с соседями коридора и что-то наперебой рассказывали матери. Наконец, ввалились с шумом все трое в квартиру. Одно ведро с яблоками внес Сережа, другое несла Люся, придерживая повисшую на ней Ленку.
«Да, – думал Иван. – Мать есть мать, она всех дороже, и никто ее детям не заменит». Он даже позавидовал, что дети так радостно встречают ее. И что они так запросто обнимают мать и целуют. И нет у них к ней ни претензий, ни обид. Он поймал вдруг себя на том, что тоже бы не прочь прижаться к ней, поцеловать даже, оказывается, он весь день очень желал ее. Но звонок сестры и реакция на него не давали в этом сознаться.
Вообще же давно заметил, что когда сидишь вот так дома и ничем не занимаешься, то только об этом мысли и крутятся. А сегодняшний приступ ревности, оказывается, только усилил влечение к жене. Ничего в этой жизни не поймешь! «А, может быть, не копаться ни в чем, ничего не спрашивать? А? – задал вдруг себе неожиданный и провокационный вопрос Иван. – Ведь сейчас так хорошо и покойно, и, может быть, так и будет дальше. А начни копать... К чему это приведет и чем закончится, один Бог знает...»
Хотел было взять у Люси ведро. Но та не дала.
– Нет-нет-нет, ни к чему это. Я сама, вон, сынок поможет. Ты у нас больной, мы папочку должны беречь.
Щеки у нее были румяные, от нее веяло вечерней прохладой, свежим воздухом. Глаза блестели тихой радостью, удовлетворенностью. Сейчас она казалась Ивану до боли привлекательной, и голосок – такой нежный и приятный.
Но вдруг, когда Люся проходила мимо него на кухню, Иван уловил от ее волос запах курева. Откуда? Иван не курил, она тоже. Он заковылял за ней, принюхиваясь на ходу к волосам. Смешно? Может быть. Но, только не Ивану. Запах дорогих сигарет. Ивана начала колотить нервная дрожь. Свежие яблоки Люся оставила на кухне, прямо в ведрах.
– Все ели? – обернувшись к мужу и ласково посмотрев на него, спросила Люся.
– Да, – почему-то соврал Иван.
– Нет, – хором ответили дети.
– А что же вы? – опять ласково спросила Люся, но уже детей.
– Тебя ждали, – ответили дети.
– А почему так поздно? – задал свой первый вопрос Иван.
– А хлеб купили? – спросила в свою очередь Люся.
– Нет, – опять хором ответили дети.
– А почему не купили? – спросила женщина, как бы не слыша мужа.
– Все-таки, почему так поздно? – опять задал свой вопрос Иван.
– Папа ничего про хлеб не говорил, – сообщила Ленка.
– Что же ты, папа? – с кокетливой укоризной спросила Люся.
У нее глаза были черные-пречерные. И в них трудно было что-либо прочесть. Зато сама она очень хорошо читала в глазах мужа.
– Ты что-то, папа, задумчивый сегодня какой-то, – обратилась она к мужу. – Нога беспокоит?
– Ты не ответила на мой вопрос, почему так поздно? – уже с нажимом спросил Иван.
– Сегодня же пятница: у электричек в расписании окна. А я это забыла, пришлось на автобусе с пересадками, да с этими ведрами... – Ее лицо вдруг стало очень уставшим и печальным. – Есть хочу до ужаса, а у вас даже хлеба нет, – обиделась Люся. – Вы готовили что-нибудь? Нет? Тогда доставайте щи из холодильника. Папа, ставь греть. Сережа, дуй за хлебом. Это твоя святая обязанность. И не надо ждать, пока папа пошлет. За хлеб ты отвечаешь. Чтоб было это в последний раз... А я пока переоденусь и сполоснусь.
После ее слов – «переоденусь», – Иван, наконец-то, обратил внимание на ее одежду. На ней был надет какой-то новый и маркий костюм. Он видел на Люсе его впервые. «Явно не по-дачному одета, поэтому и ускользнула незаметно сегодня», – сделал вывод Иван.
Люся быстрым шагом направилась в маленькую комнату снять верхнюю одежду. Ленка побежала за матерью. И Иван поплелся за ними. Патроны тихонько звякали у него в кармане... Выждав паузу, он резко толкнул дверь. И увидел, что хотел... Люся стояла в одних трусах, одевая халат. Лифчик и комбинация валялись на диване. Белье было новое и, видно, дорогое, и его он наблюдал впервые.
– Что уставился? – сердито спросила, отворачиваясь, Люся. – Ленка же с нами!
Он закрыл дверь. На душе как будто полегчало, он даже несколько успокоился. Ребус для него прояснялся. Любая определенность, пусть даже плохая, лучше неопределенности.

Люся вышла из детской, и молча проследовала в ванную. Под вечер вода обычно была потеплее. Не выходила долго. Видно, решила помыться полностью. Уже и щи Иван разлил по тарелкам, и Сережка принес батон. Наконец, она вышла с вымытой головой, обвязанной полотенцем. Хлебнула две-три ложки и, сославшись на усталость, ушла спать. Дети поели с аппетитом и, повозившись немного и пошумев в детской, – уснули.
Иван же не ел, а сидел на кухне и ждал именно этого момента. Заглянув к детям и убедившись, что они спят, пошел в большую комнату к жене. Она спала прямо с полотенцем на голове. Дыхание ее было ровным и спокойным. «Таким оно должно быть у женщины с чистой совестью».
Пахло от Люси мылом душистым, шампунем, еще какой-то косметикой и просто чистотой. Ему снова захотелось к ней прижаться, приласкать, потрогать тут и там, все ли ее прелести на месте. Ведь вот она, так близко, такая родная и всем ему знакомая женщина, с таким теплым, уютным, чистым телом.
Ему страстно хотелось ее! И ведь было всегда это так просто, а теперь между ними стена...
Он тронул ее слегка за плечо и, как только она открыла глаза, спросил тихо, но внятно:
– Ты в чем вчера была одета, когда на дачу поехала?
– Ты что, Иван, сдурел уже совсем, что ли?!
– Да, да, – спокойно подтвердил Иван, – именно сдурел. Так в чем ты была одета?
– Нет, поглядите на него – сам не спит и другим не дает. Что за глупые вопросы такие?! – Люся почуяла недоброе. Но что?! «Странный он сегодня какой-то. И эти вопросы!» – думала она. А вслух ругала мужа:
– Детей разбудишь, о них подумай!
– Я жду ответа, – в голосе мужа звучала твердость.
– Ну, в серой кофте и черной юбке, и в черных туфлях. Все?!
– А позавчера?
– А послепозавчера?! А в прошлом году?! – передразнила она его.
Иван, не обращая внимания на издевку, ждал ответа.
– Да в том же, в чем и вчера! – уже не выдержав, сорвалась на крик Люся.
– Значит, – продолжал, вроде бы спокойно, Иван, – позавчера ты ездила на дачу в серой кофте и черной юбке?
– Да, да, да! Дальше что?! – Она знала, что нужно быть тверже и увереннее в себе. Иван был тугодум, и мыслил, и говорил медленно, поэтому отбрехаться от него было несложно.
– А то дальше, дорогая, что видели тебя позавчера не на даче вовсе, а совсем в другом месте. И не одну, а в обществе молодого мужчины.
«Раз он так долго спрашивал про одежду, значит, тот, кто видел, все-таки не уверен, что видел меня», – смекнула Люся. А вслух уже спокойно протянула:
– Боже, я-то думала... А он, оказывается, заревновал. Наконец-то! Папа, что с тобой? В твои-то годы? Неужели больная нога на тебя так подействовала или просто от безделья с ума сходишь?! Я на даче вкалываю, как лошадь! Отпуск там добиваю свой! А он сплетни обо мне собирает. Кто-то, кого-то, где-то и когда-то видел. Ну, а я-то причем тут?! Меня с мужиком видели?! Да я всех их обхожу за километр. Нужны они мне! Мне-то они зачем?! Мне тебя хватает! Да и кому я нужна, папа? Разуй глаза! Кому мы оба теперь нужны?! Только друг дружке. Только друг за друга дальше и держаться бы, и беречь. И никому в обиду не давать. Чтоб не мешали нас с грязью! Мы проверены с тобой временем. И выбрось дурь из головы, не порть мне и себе нервы последние, а лучше раздевайся да ложись ко мне, я что-то замерзла. Отелло ты мой одноногий! – закончила она свою длинную и убедительную речь шуткой.
Два раза звать Ивана не нужно было. Шесть секунд – и он с ней под общим одеялом.

«Вот она, такая теплая, гладкая, нежная, и, самое главное, – голая!» Как он, оказывается, соскучился по ней, да и она, видно, тоже! И про усталость забыла, так целовала, так ласкала, как никогда, или очень уже давно. И опять называла его Пиней.
«Дура сестра! – думал Иван. – Сама дура, и из меня дурака делает. Теперь Люська долго еще будет подкалывать этой ревностью». Пристала с Пиней, а ему нравилось, когда Люся так его называла, произносила она это слово нежно, певуче и улыбаясь. И он, глядя на нее, тоже улыбался. Хорошо ему с ней. Даже нога в гипсе не мешала. Так здорово было. После любовных утех Ивану всегда хотелось есть.
– Люся, хочешь что-нибудь скушать? – спросил он уже задремавшую жену.
– Не хочу.
– А может, принести яблочко?
– Боже упаси!
– А я пойду парочку съем.
– Хоть все ведро...
Иван заковылял на кухню. Включил свет и стал копаться в ведре, выбирая яблоки получше. И вдруг!.. В ведре мелькнуло что-то странное. Он еще не понял даже, что «это», но «это» его и удивило, и озадачило. Мелькнул какой-то странный плод! Среди однотонных желтоватых, гладких, блестящих влажных яблок, он увидел нечто с розоватым бочком, продолговатое и шершавое. Иван быстро разгреб яблоки, взял это «нечто» в руки, понюхал и даже откусил.
«Боже, да это же персик!» – наконец сообразил он.
Вкусный, сочный, душистый персик. Но!.. Откуда у них на даче персики?! Опять подозрения нахлынули девятым валом. Кавказец и персик – логичная связка. Снова Люська чуть было его в дураках не оставила... «Ну, дрянь! Теперь не отвертишься!» – Он решительно бросился в комнату.
Люсю разбудил яркий свет. Перед ней стоял на костылях муж. В протянутой руке он что-то держал, глаза его зло сверкали, а грудь часто и высоко вздымалась.
– Ты что? – спросила испуганно Люся.
– Что это?! – От злобы Ивана даже покачивало.
Она взяла в руки персик, покрутила, и вдруг стала с аппетитом его есть. Глядя на Ивана, жуя и глотая, спокойно, полным ртом проговорила:
– Это ж персик.
Она в одну секунду разделалась с вещественным доказательством и положила в его еще не опустившуюся руку косточку от плода.
– Где ты его взял?
– В твоем ведре с яблоками. Откуда он там?!
– Да уж, конечно, не с нашей дачи. У нас они, к сожалению, не растут, – она опять была спокойна. – Это Вера, с работы, мне сегодня в электричке встретилась. Она в деревню к родне ехала, гостинцы везла. Ну, и угостила Сережку с Ленкой, по персику передала. Мне не веришь? Спроси у нее. А в чем, собственно, проблема-то? Зачем разбудил? – Нападение Ивана было с легкостью отражено. И он, как утопающий за соломинку, схватился за последний довод.
– А где второй персик?
– Не выдержала, на даче съела. Такие душистые, такие вкусные. Да ты же сам попробовал.
Сказать ему было нечего.
– Что на тебя нашло сегодня, Ваня? Ложись. И спи спокойно, горе ты мое персиковое.
Иван выключил свет и лег, как побитая собака.
Люся сразу уснула. Дыхание ее опять было спокойным и ровным. «Наверное, – подумал Иван, – совесть ее действительно чиста».
А сам долго не мог уснуть. В голове был полный бардак. Такая мешанина, что ничего не разберешь. Душу не покидало волнение, то ли оттого, что не устраивало его что-то в ответах жены, слишком было много всяких совпадений. А может, просто было стыдно за свою беспомощность. Ворочался и крутился долго, но все-таки уснул.
Люся же дышала спокойно и ровно потому, что тоже не спала, а создавала видимость тихого мирного сна. Иван не на шутку напугал ее своими подозрениями. Еще этот проклятый персик!..
«Дурак Али! Не заметил, как сгреб с прилавка вместе с яблоками и персик. Вроде бы на этот раз пронесло! А другого не будет! Хватит! Надо кончать с этим джигитом! Мужа можно потерять, семью... А позорище-то какое, если все всплывет?! А дети?!.. Да и Ивана жалко. Такой мужик хороший попался, не пьет, не гуляет. Верит мне! А я?! Связалась с этим кавказцем. И не заметила, как сумел уговорить-то. Долго вокруг меня на рынке петухом расхаживал. И так, и эдак. Вежливый, шутник. И имя такое ласковое. Все прогулками на иномарке завлекал. Я еще думала, что это белый «Мерседес», про который даже в песне поют. Но оказался, потрепанный «БМВ». Не нужна мне ни его старая тачка, ни он сам. Хватит... Никогда... Ни за что... Больше с ним не увижусь...» – и, успокоившись наконец, сделав эти выводы, Люся тоже уснула...

Ивану же снилась жена. Будто сидят они оба за столом, вдвоем. И он учиняет ей допрос. А она – без задержки, без запинки, без малейшего сомнения отвечает на любой его вопрос правдой. В это трудно поверить, но то, что не может быть в жизни, очень легко случается во сне. Сидит она напротив, и со спокойной такой улыбочкой, без страха и без угрызений совести, рассказывает ему со всеми подробностями о своих любовниках. Сколько у нее их было. И какие они были в постели. И кому, и как с ней нравилось. А нравилось им, оказывается, то, что и ему: горячие откровенные ласки. Ну, это-то его не удивило. Удивило его то, что, оказывается, она ему всю жизнь изменяет! И женщиной-то – не он ее сделал вовсе. Он, оказывается, и тут припоздал, обманула она его. Обманула с самого начала и обманывала всю жизнь. Всю жизнь он, оказывается, благодаря Люське таскал рога! Как он не умер во сне после таких откровений, просто уму непостижимо. Тяжело было, но выслушал всё до конца. Как будто чувствовал, что правду только там и можно узнать.
Но и во сне, когда дошла она в своих откровениях до кавказца, силы его и терпение иссякли, и он вскричал:
– Убью, зараза!
А она расхохоталась, откинувшись назад, а потом, поводя пальцем у него перед носом, прищурив глаза, проговорила с ехидством:
– А вот и не убьешь, Али!
– Что?! – переспросил Иван. – Кто я?!
– Али, – спокойно повторила Люся.
Иван даже проснулся от такой гадости, открыл глаза и старался задержать ускользающий сон, чтобы, на всякий случай, запомнить ее откровения. И вдруг в темной комнате, в ночной тишине явно услышал голос жены. Она негромко, но томно и внятно, произнесла дважды: «Али! Али!..»
И все! И снова тишина. Значит и во сне он слышал ее голос, проникший туда из яви. Он посмотрел на лицо жены – спит. Спит себе преспокойненько. «Но, все-таки, проболталась, стерва!» – подумал Иван. Вот теперь-то он точно успокоился. Потому что все наконец-то стало на свои места.
Он осторожно встал. И отправился, стараясь никого не разбудить, на кухню. Довольно долго пробыл там. Потом зашел в детскую. Поцеловал спящих детей и почему-то всплакнул...
А минут через пятнадцать Люсю разбудил страшный гром! Она открыла глаза и увидела в комнате яркий свет. Клубы вонючего дыма, запах гари. В кресле сидел Иван и смотрел на нее спокойным, уверенным взглядом, наставив дымящиеся стволы своего ружья.
«Боже, да ведь он выстрелил!» – догадалась Люся и стала крутить головой, стараясь понять, куда?
Дверь в детской задергалась, но не смогла открыться, потому что была закрыта снаружи Сережкиной клюшкой, вставленной в дверную ручку. Послышались плач и крики: «Мама, мама».
Люся ринулась, было, к детям, но Иван приказал строго:
– Сидеть!!
Люся была по-настоящему напугана, она никогда не видела его таким властным и решительным. Голова спросонок работала плохо, ей трудно было что-то понять. Иван показал стволами ружья в сторону серванта. Она посмотрела и растерялась еще больше. На полке лежали в ряд три персика. Иван смотрел на ее растерянность понимающе и спокойно. Он как-то просто, обыденно и почти безразлично спросил: «Персики-то от Али?» Этой фразой он раздавил женщину напрочь! Она вытаращила глаза, раскрыла рот и уставилась на Ивана. Глаза ее округлились, она беспомощно впилась ими в Ивана, все существо ее как будто спрашивало: «Откуда, ну откуда ты все узнал?» Люся была так беззащитна, слаба, подавлена и смешна, что на долю секунды Ивану даже стало ее жалко.
Но он тут же вспомнил ее наглую ложь. Когда она беззастенчиво врала ему, делала из него дурака. Изменила, лаская сначала любовника, потом так же ласкала его. Как же она его, должно быть, презирала и ненавидела в минуты своей лжи. Когда ей приходилось оправдываться перед ним. Потом еще и ублажать в постели, а представляла-то, наверное, своего Али. Неужели нельзя было по-человечески, сначала развестись. Потом трахайся, с кем хочешь. Так нет! Нужен муж – чтобы сделать из него посмешище...
Дети закричали громче. Сережка дергал дверь сильнее и сильнее. Люся посмотрела в сторону детской и медленно сползла с дивана на колени. Глядя умоляюще на мужа, выдавила из себя чужим, хриплым голосом:
– Виновата, Ваня! Виновата! Дура я, Ваня... Прости, если можешь...
На мужа ее слова не произвели абсолютно никакого впечатления. Если бы раньше. Еще, может быть... Но после такой лжи... Сердце его огрубело. Жизнь прожита... Прожита со стервой. С наглой и пустой лгуньей. Которая и не любила его никогда. Он был всю жизнь в дураках, рогоносцем!
Он взглянул в окно. Начинало светать. Он решительно поставил ружье прикладом в пол. Быстро всунул карандаш между спусковых крючков. Направил стволы себе в сердце.
До Люси, наконец, дошло, что муж собирается делать. Она бросилась к нему с диким воплем:
– Н-е-т!
Тут раздался выстрел! Женщина рухнула на пол замертво... Но ружье тут было не при чем... Это Сережка, услышав последний вопль матери, отчаянным рывком сломал клюшку. И та сломалась с треском, словно стрельнула. Иван понял, что дети через секунду будут здесь, и надо кончать! Зажмурил глаза, резко надавил ногой на карандаш... Раздался слабый щелчок... И... больше ничего...
Почему?! Неужели осечка?! Но ружье уже выскочило из рук Ивана. Это подоспевший сын выхватил его у отца, да так, что больно саданул ему по подбородку. Ленка уже обнимала и целовала любимую мамку, приводя ее в чувство. Сережка убежал в маленькую комнату и носился там, не зная, куда спрятать от отца оружие. Потом прибежал обратно и стал целовать отца и обнимать, причитая не своим голосом:
– Ну зачем ты, папка?! Зачем ты так?! Мы же все тебя любим! Все любим!
Люся, очнувшись, сидела на полу, мотала головой, разбрызгивая во все стороны обильные слезы, била себя в грудь, но ничего внятного не могла проговорить, а только ревела громко, как медведица. Иван, обнявшись, плакал вместе с сыном, слезы их мешались. В голове кго тоже все смешалось. Он не знал, что теперь ему делать и как жить дальше.
Ивану было стыдно и своих слез, и своего поступка. Ну какой он теперь пример? Он не поднимал глаз от пола, там-то и увидел злополучный сломанный карандаш. Вот, оказывается, почему не получился выстрел.
«Эх, Россия!» – утирая слезы кулаком, подумал он. – Даже карандаши не научились делать!..»

поделиться

Антон Голик

25.04.2008