Высокие итальянские каблучки

Согласитесь, это просто ужасно, споткнувшись на ровном месте, на полном ходу хлопнуться носом в дорожную пыль на глазах у изумлённой публики. Ужасно! Но у меня это получилось. Да ещё как! Пыль так и пошла клубами вдоль забора, нос чётко впечатался в дорогу, сумка со свистом отлетела в сторону, подол сарафана оказался на голове, ноги по инерции согнулись, достав до ушей, а кровь с ободранных ладоней, локтей и коленей ручьями потекла в разные стороны. Чего уж тут долго говорить, до нельзя жалкое зрелище!
А случилось так потому, что кто-то, как любил говорить небезызвестный Кролик, очень много ест. Нет, ем я немного. Но у меня другая беда – я очень люблю высокие (сантиметров двенадцать, как минимум), тонкие (гвоздиковой толщины), каблучки. Отчего и страдаю бессмысленно. Напялила бы вельветовые мокасины или, того лучше, парусиновые тапки – и всё, никаких проблем! Летай в любом направлении, хоть вертикально и с любой скоростью! Так нет же! Непременно итальянские туфли-лодочки на немыслимо высоком тонюсеньком каблуке. Добавьте сюда жёлтый сарафан в чёрный крупный горох, солнцезащитные (в жёлтой оправе) очки в виде растопыренных ладоней и из кожи питона красную сумочку в виде сердца на тоненьком ремешке через плечо. Плюс собственный рост в сто семьдесят четыре сантиметра, плюс роскошные каштановые (собственный цвет, не крашеный), распущенные по плечам волосы, плюс карие глаза, плюс умело подкрашенные и без модного ныне силикона губы, славянские скулы, осиная талия, приличный бюст – и перед вами вырисовывается несколько изменённый цветом волос портрет Клаудии Шиффер. Или портрет моей любимой Синди Кроуфорд
Но, насколько я могу судить, ни та, ни другая не гоняются в семь часов утра за городским автобусом, чтобы ровно в восемь сменить на проходной хлебокомбината всю ночь не смыкавшую глаз бабу Зину. Да, лёжа в пыли почти на самой проезжей части и видя, с каким насмешливым достоинством удаляется в горизонт предел твоих утренних поползновений, впору взвыть белугой, рявкнуть парочку слов не для прессы или стукнуть ещё раз (только теперь по собственному желанию) носом в придорожную пыль, для придания моменту ещё большей остроты.
– Девушка, вы живы? – слышу я над головой встревоженный участливый голос.
Я выкапываю своё лицо из пылевой пудры, волос, подола сарафана и, едва сдерживая ярость, шиплю:
– А вам бы хотелось, наверное, чтобы я умерла прямо на этом самом месте? Не доставлю я вам такой радости! Я жива и, надеюсь, буду жить долго! – после этих совершенно невежливых слов, я пытаюсь встать.
– Позвольте, в таком случае, хотя бы поправить вам платье? – и рука говорившего заботливо опускает подол сарафана туда, где ему и положено быть. – Вы целы, можете встать? – такая трогательная забота и повышенное внимание, что просто хочется зарыдать и от избытка чувств, броситься ему на шею!
– Кажется, могу, – отвечаю я, и встаю, но тут же вновь падаю, вскрикнув, словно сбитая на лету птица. – Нога, моя нога!
– Боже мой! Что с вашей ножкой! – вслед за мной вскрикивает мой участливый спасатель. И жалости в голосе у него, даже, пожалуй, больше, нежели у меня самой.
«Да что ж ты так орёшь! Людей распугаешь!» – думаю я и, поворачивая голову, вижу, что нас на остановке только двое: «падшая» я и он, живой образец человеческого внимания. Ну почему это только в кино почти все мужчины, если не мужественные Шварценеггеры, то уж во всяком случае, обаяшки Бельмондо. И как предел девических мечтаний – недосягаемые Мел Гибсон и молодой Федя Бондарчук!
– Батюшки-святы! – вздыхаю я, зажмуриваясь…
– Вам плохо? Не делайте резких движений, прошу вас. Не дай Бог, перелом! Я сейчас остановлю какой-нибудь подходящий транспорт и доставлю вас в больницу. Потерпите немного…
– Спасибо, – шепчу я и гляжу на свою ногу, которая буквально на глазах становится лиловой и распухает в лодыжке до уровня рядом стоящего фонарного столба.
– Ты чё, придурок! С самого утра хватил лишака! – слышу я возмущённый донельзя голос, сразу же после пронзительного визга тормозов.
– Друг, прости! Видишь девушку на обочине в пыли. Мне кажется, она сломала ногу. Подвези, товарищ! – интонация просительная, чуть ли не со слезами.
– Тамбовский волк тебе товарищ! – рычит голос.
Тогда я поворачиваю голову и прошу:
– Подвезите, пожалуйста!
– Да не знаю я, не по пути как-то! – мямлит водитель.
Но потом, вспомнив видимо, что люди всё-таки должны помогать друг другу в трудную минуту (а минута действительно была не самая лёгкая!), он принимает моё обездвиженное тело на борт своего «корабля».
Всю дорогу до больницы я, сжав зубы, молчала. Любая, даже самая неглубокая ямка, в которую попадало колесо, вызывала такую боль в ноге, что впору было материться, а не вести светские беседы. Мои спасатели, видимо, в знак солидарности, тоже молчали. И только когда по приезде в больницу спасатель номер один стал давать спасателю номер два деньги, последний возмутился и оскорбился до глубины души:
– Ну ты, парень, вообще, офонарел! Убери эти бумажки с моих голубых глаз!
– Так тебе же не по пути было! – попробовал оправдать свои действия спасатель номер один.
– Ничего, нормалеус, успею! – примирительно ответил номер два. И, обращаясь ко мне, добавил. – Ещё потанцуем, правда!? – потом, сделав рукой какой-то вражеский жест, он быстренько юркнул в кабину и был таков.
Всё произошло так быстро, что я даже не успела сказать ему тривиальное «спасибо». Ладно, обойдётся без моей благодарности, ведь жил же как-то до этого!
Прошло не меньше двух часов, пока меня обследовали и наложили гипс, подтвердив тем самым предварительный диагноз: закрытый перелом без смещения.
Мой спасатель под номером один ни на секунду не оставлял меня. И только после того, как мне определили палату и выдали больничную пижаму шестидесятого размера взамен моего легкомысленного сарафана в горошек, он робко пожал мою руку и сказал:
– Выздоравливайте, Диана (это моё имя).
– Спасибо, – скромно ответила я.
– Значит, мне можно уходить? – он то ли спросил разрешения, то ли вправду решился уйти.
– Погодите, – остановила его я. – Погодите, прежде чем уйти, скажите хотя бы своё имя. Мне же надо знать, кому я обязана спасением своей жизни и здоровья.
Он замялся, покраснел, но сказал:
– Адам.
– Адам, – не моргнув глазом, сказала я. – Адам, спасибо вам за всё! Что бы я без вас делала! Наверное, так и лежала бы до сих пор в придорожной пыли…
– Ну, что вы, Диана. На моём месте… – и, перебивая сам себя, спросил: – А можно я приду вас навестить?
– Разумеется можно, Адам! Какие могут быть разговоры! – воскликнула я.
А что, вы ответили бы по-другому? Сомневаюсь…

Нет, мне кажется, что с именем при рождении его родители несколько оплошали. Адам – первый человек на земле, и он не мог быть таким невыразительным, таким тонким, таким бледным и просвечивающимся. Хотя сила в нём все-таки есть. Таскал меня на руках вполне пристойно, даже уже с гипсом. А я грешным делом тогда подумала: «Я непосильная ноша. Сломается бедный, как пить дать!»
Ой, какая я отвратительная! Человек помог, спас, на работу, по видимому, из-за меня опоздал, а я позволяю себе иронизировать не по делу. Вот так и проявляется подленькая внутренняя сущность человеческой натуры.
Нас, поломанных, в палате четыре штуки. Мария Пантелеевна, дородная женщина пятидесяти лет, с точно таким же переломом, как и у меня. Только с той разницей, что свою лодыжку она сломала, слезая утром с кровати. Небось, грохоту было! Небольшое землетрясение, наверное, слегка тряхнуло дом, когда она упала.
Дальше идёт Шурочка – перелом коленной чашечки. Упала на работе с библиотечной стремянки.
У окна – Наталья Ивановна. Про себя я сразу дала ей кличку «Кнопка». Из-за роста, разумеется. Уж больно миниатюрна, перелом ключицы. Где и как ей с этим делом повезло, Наталья Ивановна не говорит.
И, наконец, я, Диана Стрельцова. Моя история секрета уже не представляет.
Живём мы в палате довольно дружно. Иногда только Мария Пантелеевна, пользуясь своим старшинством, увлекается и начинает с присущим ей напором и пристрастием воспитывать нас на тему: «Как надо правильно жить!» Больше всех в этом плане достаётся Шурочке. И исключительно потому, что поклонников у неё, «как собак нерезаных». Она так выражается. Грубо, конечно, но истине соответствует полностью.
– А где поклонники, там и разврат! – считает наша уважаемая гроссдама.
Мы все хором отвергаем её точку зрения. Она обиженно умолкает, аж на пять минут, а потом поучения и наставления начинаются по-новой.
Всю свою весьма многочисленную семью Мария Пантелеевна держит в строгости, заставляя безоговорочно повиноваться. Как это выглядит в жизни? Примерно так. Ежедневно, приходя её навестить, кто-нибудь из домочадцев отчитывается о проделанной за текущий день работе, получает новые указания и наставления, иногда «докладчика» хвалят, иногда ему «моют голову» (чаще всего под раздачу попадают совершенно безобидные муж и зять). Не дай Бог иметь в доме такого надзирателя!
«Кнопка» – та действует несколько иным способом. Сущность её методы заключается в одной фразе из старого кинофильма «Укрощение строптивой»: «Вся сила в нашей слабости, а слабость наша безмерна».
Я, грешным делом, стала подумывать вот о чём – а не применить ли и мне данный лозунг к ситуациям, которые порой складываются в моей жизни?
Муж у нашей Натальи Ивановны какой-то ответственный работник, чиновник, одним словом. Но вы бы видели, что она из него умудряется делать! С какой виртуозной виртуозностью вьёт она из него самые прочные верёвки на свете! Если Мария Пантелеевна Тиран с большой буквы, то «Кнопка» – «пинчес тиранитос», маленький тиран, но зато вдвое ядовитей и въедливей. Хотя на нас свой яд она не испытывала. Или уж слишком незначительными в её глазах мы были, чтобы тратить на нас эти драгоценные капли. Или же яд был предназначен исключительно только для мужа.
Зато Шурочка – просто прелесть! Ни капли злобы и ни капли яда. Одно сплошное очарование и непосредственность. Как можно было сохранить в себе до тридцати двух лет эти качества, и как можно было её за это не любить – вопрос, подразумевающий ответ. И любили, и восхищались, и обожали! А она, невинно улыбаясь, одаривала то одного, то другого поклонника своим вниманием, нимало не беспокоясь о том, что не всегда она будет так желанна. Что могут наступить иные времена. Но пока эти времена не наступили, Шурочка меняла свои привязанности так, как ей того хотелось. Поклонники, уволенные в запас, узнав о приключившемся с ней несчастии, заваливали «бедную» Шурочку цветами, шоколадом, ананасами, манго, копчёными курами, дорогим вином. А она раздавала эти подношения налево и направо, нисколько не заботясь о том, что же останется ей самой.
Мария Пантелеевна называла Шурочку «раздай-беда», но, тем не менее, регулярно позволяла себе подпитываться, в буквальном смысле этого слова, от Шурочкиного изобилия шоколадом и ананасами, не забывая при этом упрекать девушку в том, что так жить нельзя.
– Знаешь, Диана, – однажды в тихий час мечтательно сказала Шурочка. – Я бы согласилась сломать и вторую коленную чашечку!
– Не поняла. Повтори, – попросила я, удивившись её словам до глубины души.
– Диана, я ведь упала со стремянки не просто так…
– А как? – прошептала я.
– Специально! – заговорщицки подмигнув, прошептала она в ответ.
Брови поползли у меня вверх.
– Не удивляйся, сейчас поймёшь. Мне кажется, Диана, что наконец-таки и я влюбилась, и меня посетило это великое чувство!
– Ты-ы? В кого?
– Его зовут Иван. Ему тридцать пять лет. Он капитан дальнего плавания. Он должен завтра прийти, если…
– Если, что?
– Если захочет, – улыбнулась она.
– А что, разве он может не захотеть? Разве такое может быть? – не поверила я.
– Может! – протяжно вздохнула Шурочка. – Не приходил же до сих пор. Знаешь, когда я его в первый раз увидела, чуть в обморок не грохнулась. Я просто ошизела, если честно.
– Что, так красив?
– Да ты что! – воскликнула Шурочка в полный голос.
– Девочки, пожалуйста, не надо так громко выражать свои эмоции в тихий час! – сонно пробормотала «Кнопка».
– Да ты что! – повторила Шурочка шёпотом. – Наоборот! Он настоящий мужчина! А настоящий мужчина просто обязан быть чуть покрасивее обезьяны, курить трубку, говорить хриплым, простуженным голосом, пахнуть виски и хорошим парфюмом.
– И что, этот твой капитан дальнего плавания соответствует всему, тобой перечисленному? – изумилась я снова.
– Нет, он ещё круче!
– Ещё!? – это был не тихий час, а час душераздирающих и сногсшибательных откровений.
– Ну да, – подтвердила она. – Он курит трубку, не приторный красавец, говорит хриплым простуженным голосом и…
– И…
– И у него нет левого глаза. Вместо глаза у него чёрная повязка, как у пирата. Диана, я просто с ума схожу при виде этой повязки. А он…
– А он?
Шурочка махнула рукой.
– А он мне не верит. Говорит, что я очень избалована, что у меня много кавалеров, что я не смогу сидеть у моря и ждать его возвращения. Вот! – выдохнула она.
– Так выходит, ты специально упала со стремянки?
Она утвердительно кивнула.
– А зачем, можно узнать? Ведь не с целью же сломать коленную чашечку?
– Нет, конечно! – подтвердила она. – Цель была несколько иная.
– Шурочка, говори, не тяни кота за хвост!
Она улыбнулась и сказала:
– Цель была такая: чтобы он отнёс меня на руках в скорую. Я же всё равно зашиблась бы!
– И он отнёс?
– Ну да, – подтвердила Шурочка. А потом добавила: – Только не в скорую, а прямиком сюда, в больницу!
– Он пёр тебя прямо через весь город? – удивлению моему не было предела.
– Ага, – кивнула она. – И даже не вспотел! Сил-то немеряно! Рост метра два, не меньше, торс богатырский, ручищи – во! – и она сложила две свои ладони друг перед другом.
– Шурочка, а ты не боишься…
– Что раздавит? – засмеялась она. – Не раздавит. Лишь бы пришёл, не передумал. А я уж постараюсь, чтоб ничего не случилось! – мечтательно закончила она.
Вот такие дела.

Только что это я всё о других, да о других, а о себе ни слова. Адам ходит каждый Божий день. Да и тот, спасатель под номером два, был уже три раза. Его зовут Никита. Если честно, то я боюсь его немного. Слишком выразительно смотрит, будто раздевает прилюдно.
Адам на его фоне вообще никакой. Мария Пантелеевна, со свойственной ей прямолинейностью, что порой балансирует на грани откровенной грубости, называет моих ухажёров так: Адам – глиста маринованная, Никита – анархист недобитый. И советует дать отставку обоим. Адам, хоть и хороший парень, но уж больно неказист, и на моём фоне… и т.д. А Никитка, хоть и в теле, но нахал и хам, и скрывает свою натуру за «пустобрёхством», которое из него так и прёт!
Я где-то понимаю, что она права, но решиться на решительные (масло масляное) действия не могу. Так пока и существуем в «тройственном союзе».
Но самое интересное заключается в том, что все наши: мои и Шурочкины, существующие и предполагаемые поклонники никогда не встречались у постелей своих «поломанных» дам, то есть нас. Это, по известным причинам, было очень хорошо как для спокойствия самих дам, так и для телесного здоровья их обожателей. Принцип: меньше народу – больше кислороду, был, в данном случае, как нельзя кстати, и действенен, как никогда. В прямом и переносном смысле. Но так вечно продолжаться не могло…
И вот, в тот самый день, когда Шурочка со всё возрастающим нетерпением ждала своего «пирата», неожиданно, словно снег на голову, явился совсем недавно отправленный в отставку капитан уголовного розыска Медведь Вася. А следом за ним, буквально наступая ему на пятки, нынешний фаворит, иллюзионист Сержик Домбровский. Не прошло и пяти минут, как дверь палаты снова отворилась, и на пороге возник «пират».
Вася и Сержик ещё как-то могли мирно сосуществовать в присутствии друг друга. И все потому, один из них был при погонах и с пистолетом на боку – место работы обязывает сохранять олимпийское спокойствие. Другому же его артистическая натура не позволяла опуститься ниже плинтуса и устраивать разборки в присутствии посторонних, то есть всех нас. Но «пират», увидев скопление неизвестного ему народа у постели Шурочки, резко лёг на новый курс. Он сделал поворот аверкиль и пошёл под другим галсом, а именно в мою сторону. Я испугалась. Потому что в лице и походке этого великана не было ничего живого. Живым оставался только его необыкновенной каплевидной формы и цвета переспевшей вишни, глаз. Ужас обуял всё моё существо, до самых мизинцев на ногах. А он, тем временем, подошёл и, нависнув всей своей массой над моим распростёртым и вдавившимся в постель телом, прохрипел:
– Здравствуй!
– Здравствуй, – пролепетала я.
– Вот я и нашёл тебя! – продолжал он в том же духе.
– Да, нашёл, – голоса не было вообще, сплошной и страшный сип.
– Ну, как ты тут?
– Хорошо, – едва шевеля языком, выдавила я.
Но он не поверил.
– Не обманывай! Знаю я этих костоломов-костоправов! Им только попадись в руки! – его голос, мне казалось, гремел не только на всё наше отделение, но и на всю больницу.
– Да нет же, правда, хорошо! – я попробовала было пролепетать несколько слов в защиту врачей.
– Не спорь, мне лучше знать! – он был непоколебимо уверен в своей правоте.
И тут меня внезапно такое зло взяло, что весь страх перед ним, словно корова языком слизала:
– Буду спорить, – сказала я осмелев и решительно глядя ему в его единственный глаз. – Буду спорить, потому что я тоже знаю, что я права. По двум причинам. Причина первая и самая главная – это не ты, а я лежу тут с поломанной ногой! – я перевела дух.
– Ну, а вторая? – не выдержал он.
– А вторая звучит так – если оставить всё как есть, то всё оно выльется с больной головы на здоровую. А я не хочу быть «козлом отпущения», уж извини. Вот!
– По твоему получается, что этого я хочу? – зарычал «пират».
– Не знаю, может быть! – не отдавая себе отчёта, выпалила я.
В палате повисла почти что осязаемая тишина. Все присутствующие, раскрыв глаза и рот, глядели в нашу сторону и с нескрываемым любопытством ожидали, кто победит. Я первая поняла это и, уже полностью осмелев, взяла его за руку:
– Успокойся, Иван, прошу тебя! Незачем так орать, да ещё стоя. Присядь, давай поговорим спокойно.
Что-то едва уловимое дрогнуло в его лице и он осторожно опустился на прикроватную табуретку.
– Прости, – шепнул он. – Завёлся.
В его голосе было столько горечи, что я растерялась, не зная, как и чем я могу ему помочь.
– Тебя как зовут? – зашептал он, наклоняясь к самому моему лицу.
– Диана.
– Красивое имя. Древнегреческое.
Он с надрывом хрипел эти слова, а я, почти в буквальном смысле, умирала от жалости к этому великану. Говорят, что жалеть плохо, что жалеть нельзя, что жалеют, только слабых. Но я ничего не могла поделать с этим чувством. Оно навалилось на меня и не отпускало.
– Диана, что делать дальше? – снова услышала я его шёпот у своего уха.
– Ещё минут пять посиди, а потом можешь уходить. Только не сиди, словно утюг проглотил. Улыбайся, говори что-нибудь. Продолжай работать на публику. Ты же пришёл меня (я подчеркнула это слово) навестить! – прошептала я в ответ.
Он кивнул, соглашаясь, и сказал, теперь чтобы всем было слышно:
– Жаль, что с тобой приключилось такое несчастье. А то бы мог взять тебя с собой. Мы скоро уходим на Кубу. Я давно собирался тебе это предложить. А вот когда собрался, ты ногу сломала. Видно, не судьба! – он говорил эти слова как будто бы мне, но предназначались они совсем не для меня. И я, сама не знаю почему, вдруг страшно за это на него обиделась.
– Всё, можешь уходить. Пять минут прошло! – не разжимая зубов тихо сказала я.
– Что ты сказала? – очнулся он.
– Уходи! Тебе пора уходить!
– Ах да, точно! – спохватился мой собеседник и встал. – Ну, всё, проведал тебя. Всем до свидания. Выздоравливайте, товарищи женщины! – начал он свой прощальный спич. – Извините, если что не так…
– Иван, – вдруг вырвалось у меня. – Погоди.
Он вздрогнул и снова опустился на табурет.
– Иван, не делай поспешных выводов, не руби с плеча, подумай. Бывает намного хуже! – лепетал мой язык, а глаза искали взгляд его единственного глаза.
– Это всё?
– Нет, не всё! Люди прощают друг друга и за гораздо более страшные проступки. Тебя ждали. Это просто стечение обстоятельств, поверь.
Он ухмыльнулся.
– Верю. Я тебе верю. Но ещё я верю своим глазам, вернее глазу! А ты, оказывается, защитница обездоленных! О себе подумай, а то, как бы себя не пришлось защищать! – столько яду и одновременно горечи было в его словах, что мне стало не по себе.. И вдруг он добавил:
– Что ты можешь знать, а уж тем более понимать! Не с твоим умишком!
– Я знаю точно, что ты дурак и дураком останешься, если не прислушаешься к моему совету! – лучше бы я промолчала.
– Что!? – захрипел он. – Что? Кто ты такая!
– Уходи, Иван, прошу тебя! И как можно скорее. Иначе мы убьём друг друга! – заявила я, глядя на его багровеющее лицо.
И тут подала голос Мария Пантелеевна. Я боялась этого больше всего. Но, чего боишься, то в итоге и получаешь.
– Дианочка, что на тебя нашло! Я тебя не узнаю просто! Всегда такая милая, спокойная девочка. Человек к тебе с любовью, цветами, а ты как его встретила? Даже не обняла, не поцеловала, а с порога и сразу в крик. Разве так можно?
– О, вы совершенно правы! – непонятно чему вдруг обрадовался мой гость. – Да, Диана, почему ты меня не обняла, не поцеловала. Не чужие ведь люди!
– Не заслужил! – буркнула я, на чём свет стоит ругая в душе сердобольную соседку.
– Ну, хоть на прощанье-то можно! – недобро усмехнулся он.
– Иван, не делай этого! – зашептала я беспомощно, увидев написанную на его лице каменную решимость.
Он склонился над моим телом, что пыталось расползтись по кровати.
– Почему? – зло прошептали его губы.
– Я ни в чём перед тобой не виновата, чтобы так меня обижать.
– Все вы одинаковые! – но поцелуй, в отличие от его слов, был нежен и приятен и длился почти минуту. Или мне так показалось?
Потом, когда время посещений прошло, мне пришлось сочинять легенду о старинном знакомом, с которым, мол, сколько себя помню, столько и воюю.
– Это не что иное, как любовь, девочка. Просто вы об этом ещё не догадались! – подвела итого сказанному мной Мария Пантелеевна.
– Не сердись, Диана, я тоже полностью на стороне Марии Пантелеевны. Прислушайся к её словам, она мудрая женщина! – неожиданно вмешалась в разговор «Кнопка», капнув мёдом на выдающиеся добродетели гроссдамы. Та прямо воспарила от радости.
Только Шурочка молчала. А это было горше всего. После произошедших событий она вообще перестала меня замечать. Меня для неё не стало.
А через два дня она и вовсе выписалась. Забирал её Сержик Домбровский. На пороге они остановились и она, оглянувшись, как будто для всех, сказала, но я всем нутром почувствовала – эти слова звучат для меня одной.
– Желаю счастья! – и они закрыли за собой дверь.

Прошло полгода. Я часто вспоминаю свою больничную эпопею. Иногда в центре встречаю «Кнопку», Наталью Ивановну с мужем. «На воле» она совсем другой человек. «Пинчес тиранитос» она стала от вынужденного безделья. А в жизни она умная, деловая женщина. Директор самой дорогой в городе гостиницы, это вам не абы что! При встрече всякий раз приглашает меня к себе на работу администратором. Говорит – сколько можно сидеть с бабой Зиной на пару на проходной хлебокомбината. Наверное, она права. Но для учёбы (я учусь заочно в пединституте на последнем курсе) с моей занятостью, скажем так, времени остаётся гораздо больше. Да и Адам против. Боится, что уведут. Зря боится. Если бы захотела, то и с проходной бы увели.
Да, Адам. Теперь у меня есть свой собственный Адам, первый человек на земле. Отношусь я к нему хорошо, но не более. Не изменяю. Хотя предложений поступало и продолжает поступать море. Взять хотя бы того же самого Никитку. Но я не делаю этого. И, пусть это не покажется несовременным, не сделаю. Через месяц у нас с Адамом намечается торжественное сочетание браком. И всё будет хорошо: я окончу институт, а он тем временем заработает недостающие деньги на приобретение собственного жилья. Его и мои родители подкинут мебель, тряпок и посуды надарят на свадьбе. Живи – не хочу! А с Адамом жить можно.
Подумаешь, Синди Кроуфорд Мценского уезда, обожающая итальянскую обувь на высоком каблуке! Особенно зимой, в гололёд, как сейчас! И, желательно, после второй смены, ночью, на полупустой, продуваемой всеми ветрами остановке автобуса. Корова на льду, да и только! Если сейчас не поймаю такси – завтра же пойду и куплю себе кирзовые сапоги. Ладно, не кирзовики, что-нибудь бескаблучное.
– Такси! – кричу я и изо всех сил призывно машу рукой.
Машина, светя зелёной табличкой на крыше, сперва проезжает мимо, но затем останавливается и медленно катится назад. Я крадусь по совершенно стеклянной дороге к её спасительно распахнутой дверце.
– Уф! – с облегчением опираюсь я.
– Вам куда? – слышится из тёплой утробы салона голос водителя.
– Домой! – отвечаю я, и называю адрес.
– Садитесь, – разрешает таксист, и добавляет. – Вот только пассажира номер один доставим по назначению, а потом и вас. Согласны?
«Я на всё согласна! – думаю я про себя. – Лишь бы только не торчать на холоде!» Не оборачиваясь, усаживаюсь на сиденье рядом с водителем. Он осторожно трогает машину с места.
– Ну, здравствуй, Диана! – слышу я за спиной тихий шёпот и от мгновенно охватившего меня страха с ног до головы покрываюсь гусиной кожей.
На ум тут же пришли всякие дикие истории об изнасилованиях, убийствах, загадочных исчезновениях наших граждан и гражданок.
– Здравствуйте! – отвечаю я, не находя в себе сил обернуться.
– Диана, ты что, испугалась? – вновь слышу я вкрадчивый шёпот. – Ты даже не обернёшься?
– А зачем? – тупо спрашиваю я невидимого собеседника.
– Чтобы увидеть, кто с тобой говорит.
– А что тут непонятного! Убийца и насильник!
И, повиснув на руке шофёра, умоляюще кричу:
– Остановите машину, выпустите меня, пожалуйста!
Таксист, видимо, ожидал чего-то подобного. Потому что сбросил скорость до нуля и лёг лицом на руль. С заднего сидения слышатся сперва какие-то квакающие звуки, а затем раздаётся такой хохот, что кажется, в машине повылетают стёкла.
– Иван! – меня словно током подбрасывает вверх и я, наконец, оборачиваюсь.
– Кто же ещё! – плачет водитель. – Ну, ребята, вы даёте! Думаю, вам есть что сказать друг другу, а я пока перекушу в баре напротив.
И он выходит, вытирая на ходу «заплаканное» лицо.
– Здравствуй, ещё раз, Диана! – уже серьёзно повторяет он своё приветствие, при этом пристально вглядываясь мне в глаза.
– Здравствуй, Пират! – так же серьёзно отвечаю я.
И отчётливо понимаю, что из этой машины сейчас (или через час, какая разница) я выйду или абсолютно счастливой, или самой несчастной, третьего не дано. И что случай даёт мне возможность испытать всю силу своей слабости…

поделиться

Альбина Алиновская

25.05.2009