Чардаш на Новый Год

рассказ зимней Феи
 
На стояке у сетевого супермаркета творилось что-то невообразимое.
На разный лад сигналили автомобили, сверкали разноцветными огоньками огромные искусственные ели. По периметру всей стоянки, вопреки всем запретам огнеборцев, били фонтаны бенгальских огней и щёлкали петарды в кустах сухой корявой акации, уснувшей на зиму.
31 декабря 2009 года. 14:00.
Предновогодние сумерки.

Рядом со стоянкой была устроена пластмассовая детская площадка. Оттуда доносился хохот, – это очередная компания, взяв в плен Деда Мороза, веселящегося со Снегуркой и детьми на разноцветных лестницах и горках, сверкая вспышками цифровика, делала очередное фото на память.
А дедок был уже весёленький, наугощавшийся в разных компаниях. Мой папа сказал бы: «Не дерябнуть Деду за Новый год – считай, весь год пропадёт!»
И лишь один человек стоял по стойке смирно, в костюме при бабочке и фальшиво улыбался. Очевидно, это был шофёр той машины, в которую собиралась уместиться всё это количество народу. Он был трезв, как стёклышко. Ещё бы! Тащиться через всю Москву, стоять в удушливых пробках… и с такой компашкой! Пропади она пропадом, эта Рублёвка!!!
Меня даже не повеселило, что машина эта была – Хаммер, вызывающе розового поросячьего цвета. С хвостиком-закорючкой, прицепленным к бамперу автомобиля.
Злая на весь белый свет, едва сдерживающая слезы, я перегружала содержимое корзины в багажник. Пакеты, пакетики и кулёчки с бантиками.
Что бы я делала здесь без маминой машины?
А мой Пежо мы продали ещё летом. Без отца нам пришлось затянуть пояса. Я попыталась пошутить на тему похудания но, встретив мамин взгляд, просто язык проглотила.
Я училась на платном дневном, и на четвертом курсе мне подрабатывать было некогда. Чтобы перейти на бюджетную форму, я притащила в деканат все эти дурацкие справки из ЗАГСа после родительского развода. Я была круглая отличница и шла на красный диплом. Так было стыдно!
Пожалели… Перевели.
Поганый кризис и поганый родительский развод. Как обокрали. А меня они спросили, когда пошли разводиться?! Я большая девочка, мне уже двадцать два. Но я почувствовала себя младенцем, забытым в люльке. Голодным и замёрзшим, оставленным на съедение волкам в густой лесной чаще.
Это было так унизительно, что я три дня проревела и ходила опухшая. Даже подружки и ребята из группы не подшучивали.

А народ на стоянке веселился от души. Жаль, что вместо снега под ногами была какая-то скользкая размазня.
Но вдруг, возвращая меня к действительности, какая-то девчонка-малявка запищала с пластмассовой горки: «Папка, смотри, как я с горки щас съеду!»
И я заплакала. Села в машину, руки на руль положила и заревела белугой.
Вдруг вздрогнула оттого, что в окно машины постучали. Это был размалёванный клоун, который корчил мне рожи. Я опрометчиво открыла дверцу и получила в подарок воздушный шарик с привязанным к ниточке леденцом. Размалёванный дядька растянул пальцами свой малиновый рот за уголки почти до ушей и помчался дальше. Осчастливливать народ. Компаниями и поодиночке. Ха-ха!
Подъезжая к дому, я позвонила маме, но она даже не вышла меня встречать.
 
Затащив всё в квартиру, разложила по полкам холодильника, проверила ещё раз, ничего ли не забыла. Уф, Слава Богу, всё, как всегда. И плюхнулась в кресло в прихожей, утирая вспотевший лоб.
Шампанское – полусладкое, Токай Фурминт, две баночки с икрой, финский сервелат, плоский и белёсый, шпроты. Знакомый с младенчества набор.
«Картошка, капустка, морковка, горох… И суп овощной оказался неплох!»
Юлиан Тувим. Классик детской польской литературы.
И я ещё пробую юморить. Нашла время.
Ладно, смотрим дальше. Ну, всё остальное тоже на местах. Майонез, горошек… По крайней мере, с тех пор, как я себя помню. Правда, я для себя ещё прикупила баночку маринованных осьминожков. Но это было единственное отступление от годами установленного меню. Покупая всё к празднику, семейным традициям я не изменила.
Семейные традиции – это святое, как говорит мой дед. А мой обожаемый дед – это что-то. Вот.
Но мама, мама…
Даже ключи от своей машины дала неохотно, когда я поехала за продуктами, просто пожалела меня. Не тащить же в руках такую тяжесть из магазина.
Ей не нужно было шампанское. И икра тоже не нужна. И любимый Токай… Что-то такое, что ещё висело на ниточке внутри, вдруг оборвалось и полетело в бездну. Без папы ей ничего не было нужно.
Она вообще не хотела никакого праздника. Елку не стала наряжать, и мне запретила. Когда я сама достала все коробки с антресоли, мама сказала твёрдо и сухо: «Убери всё сейчас же назад!» И сжав виски пальцами, уткнулась в подушку на своей кровати.
Ёлку мы всегда наряжали втроём. С папаней.
Новый год приближался неотвратимо.
Обычно всеми этими праздничными хлопотами у нас в семье занимался отец, даже нас с мамой не привлекал –  говорил, что от нас одна суета и поросячий визг.
И тепла в нашем доме больше не было. Хоть печку-буржуйку ставь.
Однажды я застала маму, сидящую в кресле у окна. Она, прикрыв глаза рукой, монотонно и заунывно повторяла чьи-то стихи:
«Всё выдует ветер в окно без стекла
В том доме, где нету мужско тепла…»
Как молитву читала. А меня аж зазнобило.
Я тихонько прикрыла дверь в спальню. ИХ спальню. Накинула куртку и, схватив шарф, пулей вылетела из квартиры. Видеть и слышать всё это больше не могла.
Может, к дедусе с бабулей съехать? Не возьмут. Она их дочь. Дед скажет, что я предательница.
Сниму уголок у какой-нибудь старушки с кем-нибудь на двоих или троих, и чтоб подешевле. После Нового года сразу и искать начну. Конечно, если стипухи хватит…

Выключив свет на кухне, я приподняла штору и только сейчас увидела, что, наконец-то, идёт снег. Тихо так порхает при полном безветрии, словно маленькие бело-голубые балеринки танцуют что-то волшебно-новогоднее. Ну, просто балет «Щелкунчик», только музыки через стеклопакет не слышно. Я постояла пару минут в нежных предвечерних сумерках, заполнивших кухню, наблюдая эту красоту за окном, но веселее мне не стало. Вздохнув грустно, пошла в свою комнату переодеваться. Мне всё чудилось, – вот щёлкнет замок, что-то зашуршит, и запахнет свежей ёлкой.
Но в квартире было печально и тихо. Я одинокая маленькая дурочка?!
Всё кончилось. И детство тоже. И как это я прозевала. Ворона!

Мой однокурсник и воздыхатель Митька ждал меня в метро. Я опаздывала катастрофически, пока все эти свои философии разводила.
Митяй купил два билета на новогоднее представление на катке одного из новых торговых центров где-то сразу за кольцевой. Рекламный буклет обещал столик на двоих, катание на катке, вокруг которого расставлены эти самые столики с угощением и шампанским, (коньки бесплатно всем, предъявившим студак). А в 22-00 – начало концертной программы, посвящённой встрече Нового 2010 года, и приуроченное к ней празднество по случаю открытия этого самого торгового центра. А дальше – танцы до упаду и всякие конкурсы. Устроители праздника предлагали всем нарядиться в карнавальные костюмы.
Пока я возилась, собирая сумку со своим тряпьём, наводила макияж, время проскочило незаметно, и мне надо было торопиться.
Первый раз в жизни я уходила из дома под Новый год.
Нет, неправда.
И сегодня я не уходила, я просто убегала, если не кривить душой перед самой собой.
Из дома, в котором не было больше моего отца, его смеха и шуток. Его умения тончайшими кольцами резать лук. Жонглировать хрустальными фужерами, от чего у мамы замирало сердце.
Фужер разбился лишь однажды. На следующий год я должна была поступать в институт.
И поступила. Просто сдала документы и поступила. И папа сказал: «Не зря я разбил фужер на Новый год!» Не было запаха пекущейся в духовке кулебяки с капустой.
И вот сегодня, 31 декабря 2009 года я ухожу в первый раз в жизни встречать Новый Год не дома…
Мама остаётся одна. Я – сволочь и эгоистка.
Без отца наш дом опустел. Стал тихим и неуютным, несмотря на все мамины старания. Я ходила по компаниям, сидела допоздна в институтской библиотеке, просто бесцельно бродила по улицам, чтобы прийти попозднее, умыться и провалиться в тяжёлый сон. В надежде, что мне не приснится отец.
А, если честно, мне на фиг не нужен был Митька и этот каток с его угощением и концертной программой. В роли своего мужа я Митьку не представляла. Если только в кошмарном сне. Мне просто хотелось сбежать.
Больше всего мне хотелось зарыться с головой в подушку, наплакаться всласть и проспать до вечера первого января, а, если повезёт, то и до утра второго числа. А лучше – до вечера второго числа.
Я могла остаться дома, но боялась этого. Я не хотела поднимать бокал с шампанским под перезвон Кремлёвских курантов за столом, где не было больше моего отца…
 
Шандор, сын друзей моих родителей, моя несостоявшаяся любовь, наверняка, ещё числа 25-го, на католическое Рождество, свалил в Будапешт к какой-нибудь игривой мадьярке. Я была влюблена в него с самого детства, и ходили слухи, что вот-вот наши семейства породнятся.
Но в последние два года мы стали общаться всё меньше и меньше. И я уже решила, что у него завелась в Будапеште невеста. Жених он был завидный. Жгучий красавчик мадьяр. Язык жжёт, словно надкусил перчинку Чили.
А как он однажды танцевал чардаш на моём дне рождения со своей сестрой Маргит! Они устроили целый спектакль у нас на даче. В национальных костюмах. И скрипач был настоящий, мадьярский, у которого эта музыка кипела в душе с самого рождения.
А в конце танца Шандор так браво щёлкнул национальными мадьярскими сапогами, что крыша моя съехала окончательно. И, похоже, навсегда.
Но вот уже почти полгода Шандор не звонил и не появлялся. Татьяна, его мама, сидела в Будапеште, потому что Маргит должна была вот-вот подарить им с Ласло внучку. УЗИ показало.
Наши отцы, может быть, и общались, но нам с мамой это было неизвестно.
Таня, жена Ласло, перед тем, как уехать к дочери в Будапешт, была у нас в гостях.
Они пили с мамой чай в гостиной, и мама, конечно же, всплакнула. Таня сказа ей довольно холодно: «А мой Ласло, думаешь, не загуливает? Ого-го! Это у них в крови. А кровь-то наполовину цыганская. Они просто, между делом говорят, шутя, – Sedin a fejben, a ven bolond (венг.) – ну, седина в голову – бес в ребро по-нашему.
Она так легко сказала об этом, словно шелуху от семечек выплюнула.
– Ну, а ты, Викусь, не бойся! Сынок-то мой полукровка. Я же русская.
А я всё равно представила Шандора и вздрогнула. Но Шандор исчез.
– Только где он бродит, Ваш Шандор-красавчик?
– У них с отцом общий бизнес и в Москве, и в Будапеште. Богатая невеста будешь!
И её будто ветром сдуло. Самолёт в 21-30. Зять будет встречать.

Мой поход с Митькой на этот новогодний каток был и авантюрой и желанием убежать от себя самой. Всегда делаю всё наоборот. Ничем хорошим эта авантюра не могла закончиться. Девчонкам в группе я объявила, что выхожу замуж за Митьку. Это назло пропавшему Шандору.
– За этого Плейбоя?! Он всех девок в соседней группе пере... Подумай ещё раз! Куда твой чернявый мадьярчик делся? Придёт прощения просить – ВСЁ ПРОЩАЙ!!! – подружки по группе отговаривали меня от этой затеи замужества с Митькой. Они его терпеть не могли. Я знала, что половина из них была влюблена в Шандора, после того, как он потанцевал с каждой на институтском вечере, устроенном Единой Россией в честь дня Независимости России.
«Завидуют», – думала я, понимая, что это полная чушь. Но боль от ухода отца из семьи и растворение во времени и пространстве Шандора, которого все считали моим женихом, подхватила меня и понесла бурным потоком по острым камням жизни. Я только успевала вынырнуть на секунду, чтобы схватить глоток воздуха, и грохочущий поток тащил меня дальше.

Меня грызла совесть, что я оставляю маму одну. Я долго боролась со своим внутренним двойником, не зря же я родилась под знаком Близнецов. В результате победа досталась мне. Но какой ценой!
Выйдя в прихожую, я уселась в кресло, чтобы застегнуть сапоги, и услышала, что из спальни родителей доносятся всхлипывания. Подойдя к двери, я постучала: «Ма! Можно?»
– Заходи! – услышала я мамин голос.
Я вошла и увидела, что мама сидит на постели со своей стороны их с отцом двуспальной кровати. Сидит уже тоже одетая к выходу, только почему-то в позапрошлогоднем платье, которое подарил ей мой папан. Ночная рубашка, которую я подарила маме сегодня утром, так и лежала на подушке, даже нераспечатанная.
Сколько себя помню, у нас дома традиция такая, что мы каждый Новый год встречаем во всём новом. Даже ночные рубашки каждый раз покупаем новые и дарим друг другу. Ну, это помимо всего прочего.
Мама повернулась ко мне с улыбкой, но глаза её были полны слёз.
– Мамуль, ну, ты что? Я там всё купила к столу. Как обычно. Я тебе позвоню оттуда, с катка! А утром, часам к десяти уже буду дома! Ты же знаешь, Шандор как в воду канул…
С Шандором мы были почти ровесники и были знакомы с детства. Семейство Калочаи давно уже перебралось в Москву, время от времени наезжая в Будапешт. Ласло занимался коммерцией, и мой папа, засекреченный технарь, звал его в шутку "коммивояжёр". После школы Шандор вздумал на мне жениться, но Ласло быстренько отправил его учиться в Америку коммерческим премудростям, и любовь не состоялась.
Мама не слышала меня. Мои слова о Шандоре повисли в воздухе, как колечки дыма, которые умел делать мой отец, попыхивая своей вишнёвой трубкой. Я даже помахала рукой перед носом, словно прогоняя почудившиеся мне колечки.
– Спасибо, Викуся, – мама обняла меня и прижала к себе, – нет, я поеду к бабушке с дедушкой, составлю им компанию. Я не смогу сидеть одна за столом и встречать Новый год. А 1-го утром... Ты же всё знаешь с детства.
Мама всхлипнула и смахнула слезинку.
Про утро первого января я и забыла. Вернее, постаралась забыть. Мне стало стыдно и больно. И оправдания мне не было. Утро первого января было отдельной песней в нашей семье, но об этом – потом.
– Мам, прости! Но Митька меня пригласил, – сказала я, – и обещал какой-то сюрприз. Может, замуж позовет, ведь мы же на четвёртом курсе. Потом диплом и фрррр! Мам, мне ведь уже двадцать два года!
– Ты его любишь? А как же Шандор?!
– Не знаю, мне плохо без него, все мои поиски напрасны. Я устала ждать… К тому же девушка не должна бегать за парнем, ты сама меня этому учила, – я пожала плечами. – Просто, наверно или только кажется, но мне пора обзаводится курятником. Только вот Митька не кажется мне петухом. Но ведь не успеешь оглянуться, четвертак стукнет.
Как странно и даже страшно думать, что я родилась не просто в прошлом веке, но и в прошлом тысячелетии, пусть хоть почти в самом конце.
Я обняла маму и прижала её голову к своей груди. Потом наклонилась и поцеловала её в щёку: «С наступающим! Я тебя люблю!»
– И я, – мама вымученно улыбнулась, – иди, не волнуйся и веселись от души.
– Постараюсь! Ну, я побежала, а то сегодня такие пробки. Не хочется опаздывать. Фотик я взяла. Потом всё сама увидишь! Ну, пока!
Я захлопнула дверь, за которой ничего не напоминало о встрече Нового года. Шмыгнула носом и, не дожидаясь вызванного лифта, побежала вниз по лестнице.

Подъезжая на маршрутке к торговому центру, мы издалека увидели переливающиеся огни и вспыхивающие то тут, то там фейерверки. Пробравшись от остановки такси через забитую машинами стоянку, мы устремились к двери, на которой висело объявление, что 1-го января 2010 года торговый центр не работает. Толпа весёлых и смеющихся людей подхватила нас с Митькой и внесла вовнутрь этого светящегося и искрящегося стеклянного куба.
Кое-кто, я думаю, припозднившись, ещё только прибежал сюда за подарками. Не люблю оставлять покупку подарков на самый последний момент.

Сдав одежду в гардероб катка, мы разошлись по разным раздевалкам, чтобы переодеться в карнавальные костюмы, договорившись заранее о месте встречи, чтобы не потеряться в толпе.
Переодевшись и найдя Митьку на условленном месте, я встала в позу фотомодели перед камерой на фото-сессии.
– Да-а, мать, ну, ты даёшь! – Митька восхищённо разглядывал меня, обойдя, словно вокруг новогодней ёлки.
Мужчины всё-таки инопланетяне. Я не думала, что этот китайский ширпотреб произведёт на него такое впечатление. А что бы сказал Шандор?
Ещё летом, после сессии, когда по Москве пронёсся слух, что Черкизон закрывают навеки, кто-то из нашей группы принёс известие, что в некоторых палатках у китайцев можно прикупить что-нибудь интересненькое почти за копейки. И мы с девчонками рванули туда после экзамена.
Какие наши годы! Это было любимое папино высказывание.

Я гордо стояла, высоко подняв голову, выпрямив спину и уперев руки в боки. Я умею носить одежду, это умение мне от мамы по наследству досталось. Горжусь!
А Митька всё ходил и цокал языком, то и дело щёлкая фотоаппаратом. Я же обещала маме, что она увидит, как здесь весело.
На мне был костюм эльфийки. Фисташкового цвета трико от запястьев до щиколоток, переливающееся под светом многочисленных мигающих огоньками елок. Поверх трико была накинута полупрозрачная, золотистая туника, с наклеенными на неё золотыми звёздами и звёздочками. Туника была подпоясана плетёным золотым ремешком, на котором висели ножны, в них был вставлен короткий сверкающий золотой фольгой меч (сам-то меч – я рассмотрела дома внимательно – был из толстого картона). Эх, китайцы-выдумщики!
Волосы через лоб были повязаны такой же, фисташкового цвета, лентой, усыпанной золотыми пластмассовыми звёздами. И вся эта красота завершалась эльфийскими нежно-розовыми ушками, которые приклеивались какой-то липучкой к ушам. Мне пришлось распустить волосы, чтобы выставить наружу эти милые заострённые ушки.
Боже мой, и за всё это я заплатила всего сто рублей! Вот как важно оказаться в нужном месте в нужное время!
Для себя Митька не стал придумывать ничего оригинального. Он был в костюме ковбоя. По бокам висели пистолет и лассо, а голову венчала роскошная ковбойская шляпа. Нижняя часть джинсов была из рыжей замши с бахромой и шпорами. Ну, вроде, сапоги ковбойские.
Чудная из нас получилась парочка.
«Твикс» называется. С малиновой карамелью. Кто не пробовал, советую, поднимает настроение. И напрочь губит все пломбы, если у кого они есть. Это не реклама, это я просто предупреждаю. Слава Богу, у меня с зубами всё в порядке.
Мы взяли напрокат коньки и пошли к входу на каток.
У самого льда всех гостей встречал Дед Мороз, объявляя вновь прибывших гостей.
Мы вышли на лёд. Слава Богу, катаемся оба прилично, в детстве родители замордовали нас обоих секцией фигурного катания. Так хоть теперь не стыдно. Спросив наши имена, Дед Мороз гаркнул в микрофон: «Ковбой Дмитрий с эльфийкой Викторией!»
Мы сделали пару кругов по катку, сорвав аплодисменты, и Снегурочка, взглянув на наши билеты, проводила нас к зарезервированному за нами столику.
Я уселась на стул, вытянув уставшие с непривычки ноги в фигурных коньках. Давненько не каталась.
Митька протянул мне бокал шампанского. Я отхлебнула и подумала, что, может быть, вся эта праздничная суета-мишура хоть чуть-чуть прикроет тоску, иглой сидевшей в моём сердце.
От шампанского я повеселела, и печали мои отступили на второй план. Но, увы, это был не второй план. Они просто затаились на некоторое время, чтобы перегруппироваться и напасть на меня с той стороны, где я меньше всего этого ожидала. Ах, если б мы знали всё наперёд!

Дед Мороз предложил поиграть в фанты. Повеселевший от шампанского народ с радостью принял его предложение. Ох, чего мы только не насмотрелись. Но подошла наша очередь. Нам предстояло сплясать «Калинку», максимально повторяя танец Родниной и Зайцева. Что уж там у нас получилось, судить не мне. Но мы выиграли ещё две бутылки шампанского и огромную коробку конфет. После чего Снегурочка объявила перерыв.
Запустили попурри из дискотеки 80-х.
Кто-то остался за столиками, но многие пошли танцевать, забыв, что у них на ногах коньки, а голова уже весёленькая после пары бокалов шампанского. Перед нашим столиком постоянно крутилась уже изрядно хватившая шампанского голенастая костлявая девица на кривоватых ногах. Голые и жилистые её руки были густо напудрены мерцающей пудрой. Сквозь пудру всё равно просвечивали чёрные волоски. На ней была балетная пачка, на голове – веночек из белых перьев. Она пыталась изобразить фуэте, но постоянно падала, веночек съезжал ей на глаза, и девица, поднимаясь, шумно сопела и ворчала под нос себе какие-то ругательства.
Наконец, она устала и повисла на ажурном бортике, отделяющем лёд от расставленных праздничных столиков. Митька тоже с интересом рассматривал «балерину». Лет девице было под сорок.
– Эй, ты кто? – нахально спросила я у голенастой.
– Я? – девица отцепилась от бортика, встала в позу одного из «маленьких лебедей» и басом сказала, – я Одетта. А можно пригласить вашего кавалера на танец?
И опять повисла на бортике, не сводя глаз с нашего столика и строя Митьке глазки. Не успела я отшить её, сказав своё любимое: «Будешь проходить мимо, проходи!», как её подхватил проезжавший по кругу Арлекин, и девица растворилась в толпе пляшущих, кто во что горазд, гостей. Я вздохнула с облегчением.
До Нового года оставалось два с половиной часа.
Митька повесил свою шляпу на спинку стула, налил нам полные бокалы шампанского: «За нас! С наступающим!»
В это время среди танцующей толпы появились Дед Мороз и Снегурочка.
– Прошу вас, дорогие гости, занять свои места.
Каток опустел, на минуту погас свет, а когда включился, по периметру катка стояли наряженные и сверкающие игрушками ёлочки.
И тут Митяй вскочил, схватил меня за руку и вытащил на середину катка к Деду Морозу. Я и охнуть не успела!
– Вот и гости у нас! – не растерялся и радостно воскликнул дед. – С чем пожаловали?
Митька отобрал микрофон у Снегурочки и сказал, обращаясь к Деду Морозу и гостям:
– Я хочу представить вам свою однокурсницу и невесту Викторию!
Зал взорвался аплодисментами, а я покраснела, опустив глаза. Не ожидала такой прыти от Митьки.
– Сегодня, здесь на этом празднике я ещё раз хочу признаться в любви моей Виктории, – тут Митька преклонил колено и взял мою руку в свои ладони, – и попросить её руки!
Зал затих, ди-джей приглушил музыку.
Глядя прямо мне в глаза, Митька страстно, но тихо и нежно, сказал в микрофон: «Виктория Владимировна! Я вас люблю и прошу быть мой женой!» И надел мне на безымянный палец колечко с изумрудом.
Я справилась со своим смущением, засмеялась и подняла руку с колечком высоко вверх.
– Молодые! Круг почёта! – закричали гости.
А Дед Мороз стал что-то быстро говорить в сотовый телефон, подталкивая Снегурочку к выходу с катка.

Ой, что тут началось! Полетели на лёд букеты и коробки конфет. Диджей запустил марш Мендельсона. Народ веселился от души.
Собрав всё, что нам набросали на лёд, две девочки в костюмах ангелочков сложили всё горочкой у нашего столика и покатились навстречу Снегурочке, которая толкала перед собой две большие коробки, перевязанные золотистыми бантами.
– Ну, принесла наши подарки? – спросил её Дед Мороз.
– Да, дедушка. В верхней коробке твой подарок. Ой, как интересно!
– Посмотрим, посмотрим, – дед приоткрыл коробку и вытащил оттуда белую шубку из норки с капюшоном. Он потряс шубкой, чтоб все гости могли разглядеть её, и накинул мне на плечи.
– Ну-ка, невестушка, повернись!
Я повернулась вокруг своей оси и тут только сообразила, что надо сказать «спасибо». Так я была удивлена, думала, крыша моя съезжает окончательно.
– Тепло ль тебе, девица, тепло ль, красавица? – спросил Дед Мороз фразой из фильма.
– Тепло, Морозушка! – не растерялась я. Фильм этот я любила и знала наизусть с детства.
– Ну, внученька, теперь твой подарок! – сказал дед Мороз.
Снегурка развязала бант, сняла крышку и вытащила из коробки что-то такое зефирно-воздушное, белоснежное. Это было необыкновенной красоты свадебное платье с несколькими рядами нижних юбок из сеточки, чтобы придать пышность платью.
Зал охнул и закричал: «Ура молодым!»
Захлопали пробки шампанского. Публика была в восторге.
А я подумала: «Вот уж не ожидала! Это ж надо – так вляпаться!» И подумала, что сказал бы отец, узнай он про всё это. Замуж за Митьку я пойду только под дулом автомата. Караул!

Снегурочка наклонилась ко мне и сказала на ушко: «Девушка! Очнитесь! Надо пойти переодеться и сделать круг почёта с женихом! Вы в норме, или совсем уже отключились?»
– Да, да, я уже иду. Всё нормально, – я прижала платье к себе и поехала к выходу с катка, чуть придерживая шубку на плечах.
Оставив норку на спинке стула, я взяла свою сумочку и пошла в дамскую комнату.

Платье пришлось мне впору. Просто по косточке, как говорит мамина подруга, которая её обшивает. Минут сорок, наверное, крутилась перед зеркалом. Я понравилась себе. Думаю, Митька обалдеет. Шампанское сделало своё дело – комок, который стоял у меня в горле, куда-то исчез.
Свой эльфийский костюм я без сожаления бросила в мусорный бак. Стёрла влажной салфеткой грим и оторвала наконец-то эти противные эльфийские ушки, бросив их вслед за костюмом.
Припудрила нос, чуть подрумянила щёки и накрасила губы.
Когда я вышла из дамской комнаты, было тихо. Торговый центр уже закрылся для продаж, даже охранников не было видно. Только издалека с катка доносилась музыка, там уже начали выступать приглашённые артисты. Наверняка какие-нибудь никому неизвестные «звездуны» и «звездульки».

Уже подходя к катку, я услышала какую-то возню, глуповатый женский смех и мужское страстное сопение. Так, наверное, сопят бегемоты во время брачных игр. Любопытство моё взяло верх, и я заглянула за угол…
Там была моя судьба.
В овальной нише, где стояла прежде красивая ваза, чьи осколки валялись рядом на полу, мой Митька тискал голенастую старую тётку-балерину. Его правая рука была запущена по локоть в вырез на ее груди, а левая ловко и жадно шарила в трусах под балетной пачкой. «Одетта», прикрыв глаза, постанывала от нетерпения.
– О, как меня здесь ждут, – сказал Митька каким-то странным голосом. Он застонал, запрокинув голову с закрытыми глазами и резко подавшись вперёд.
У меня потемнело в глазах, и я прислонилась к стенке, чтобы не упасть.
Мне захотелось смыть с себя всю увиденную и услышанную грязь. Я пожалела, что в моих ножнах меч из китайского картона. Рука бы не дрогнула!
Собрав силы, я развернулась и влетела, как ужаленная, в дамскую комнату. Разрывая молнию на спине, содрала с себя ненавистное зефирное платье, с которого осыпались дождиком пришитые бусы из искусственного жемчуга. Достала из помойного ведра свой эльфийский наряд и напялила его на себя.
Взяв брезгливо это произведение марьяжного искусства, вышла в коридор. Любовнички были в самом трансе.
Голова у голенастой девицы болталась на тощей шее, как у придушенного курёнка. Она сидела на широкой полочке у зеркала, что висело рядом с нишей. Ноги её были неприлично разведены. Она дёргалась в такт Митькиным движениям.
Наконец, Митька обмяк и удовлетворённо выдохнул: «У-у-у-ух! Ну, теперь и женюсь с чистой совестью, отгулял своё!»
И он грязно выругался в адрес несчастной «Одетты», которая была в отключке и не услышала его.
"Бегемот, конь, кобель" – вертелось у меня на языке. Меня стошнило, и я утёрлась никому ненужным теперь платьем.
– Веник электрический! Ненавижу! – крикнула я и закусила я губу до крови.
Митька обернулся, услышав шум за спиной, и увидев меня, попытался улыбнуться. Но тут же получил по морде моей сумкой.
– Гад! Лосяра вонючий!
Сумка моя была достаточно увесиста. Ухватив её за длинную ручку посредине, я размахивалась и методично целилась Митьке в его бесстыжую морду.
От каждого удара из сумки что-то вылетало. Помада, расчёска, ключница. Ударившись о плиточный пол, вдребезги разлетелся мой цифровик. Потом вылетел футляр с мобильником.
Митька выпустил из рук девицу, «Одетта» сползла с полочки и села прямо на пол, стараясь натянуть на себя трусики и колготки.
А он молча сносил удары, лишь стараясь прикрывать рукой глаза. Но нос я ему всё-таки разбила. Кровь потекла тонкой струйкой, капая с подбородка на светлую рубаху и шейный ковбойский платок.
Я вдруг почувствовала, что силы оставляют меня. Нагнувшись, подобрала ключницу, кошелёк и мобильник, содрала с пальца подаренное колечко и нацепила его девице на кончик её тонкого острого носа. А потом, встряхнув свадебное платье, надела его на голову этой…
Ну, нет у меня здесь слов!
Платье опустилось парашютом на «Одетту». Из-под пышных юбок торчали только голенастые ноги в фигурных коньках.
А я развернулась и пошла на каток.
Слава Богу, на меня никто не обратил внимания. Все уже и думать про нас забыли. Я вытащила свёрнутый Ашановский пакет из своей сумки (удивительно, что он не вылетел, когда я дубасила Митьку). Поставила в него всё шампанское со стола, запихнула штуки четыре коробки конфет. Потом накинула на себя подаренную норковую шубку и нырнула в глубину леса наряженных ёлок, окружавших столики по периметру катка. Но вскоре наткнулась на прозрачную пластиковую стену, которая отделяла каток от торгового зала. Так я и побрела вдоль этой стены, пока не наткнулась на стул и кожаное кресло среди этих фальшивых капроновых деревьев. Очевидно, кресло и стул забыли здесь, когда наряжали ёлки.
Как мне они сейчас были кстати! Я задвинула кресло и стул между ёлок, чтобы меня не было видно. Но у меня самой обзор был хороший.
А меня трясло! Но, естественно, не от холода. Вытащив из пакета начатую бутылку, я одним махом выпила её до дна и поставила на пол под ёлку. Запихнула за щеку пару шоколадных конфет. Голова у меня «поехала». Знаю, что шампанское могу только пригубить, но сегодня у меня точно крышу сорвало. Да и весь уходящий год принёс столько боли и слёз. Обид, злости. Столько неприятностей. Хотя, это мягко сказано.

Началось с того, что в конце февраля от нас с мамой ушёл отец. Ни слова не сказав, собрал небольшой чемоданчик, взял свой навороченный ноутбук и тихо прикрыл за собой дверь.
«Слезайте, граждане, приехали, конец! Охотный ряд, Охотный ряд…»
Они очень дружно жили с мамой. Знакомы были с пионерского лагеря. Правда, в разных школах учились. Но потом моего деда, генерала танковых войск, отправили командовать полком в Венгрию. В город Сольнок. Там мама познакомилась с Ласло, сыном мэра того городка, где расквартирован был дедов танковый полк.
С отцом они потеряли друг друга. Встретились потом случайно в метро в Москве, когда ехали на вступительные экзамены. В этот же день, сдав экзамен, договорились встретиться на Чистых прудах. Пошли и сразу подали заявку в Грибоедовский дворец. Было им по восемнадцать лет.
А Ласло, пострадав немножко по моей маме, женился на дочке советского вице-консула. И у них родился сын. Шандор Ласло.
Следом родилась и я, когда мои родители уже институты свои закончили.

В уходящем году мои предкам стукнуло по сорок пять. Но это было после ухода отца, и никаких праздников мама не устраивала. Передумала. Звонил ли ей папан, я не знаю. Сама она не говорила, а спросить я не решилась.
Это всё было так непонятно, больно и обидно. Мамины подружки, конечно, набежали толпой. Варили, пекли, стряпали что-то. Но мама так ни к чему и не притронулась. Да и подарки убрала на антресоль, даже не посмотрела.

Когда мне было лет четырнадцать, я услышала в кино слово "папаня". Мне так оно понравилось! Я так и стала звать отца, а потом и мама присоединилась.
Но после его ухода слово это превратилось в горький обрубок – "папан".

И тогда я решила искать женщину, к которой он ушёл. Мне хотелось посмотреть в глаза той, на которую он нас променял. Пыталась караулить отца, когда он идёт с работы. Напрасно.
И вдруг решение пришло само. Я просто проснулась с мыслью, что знаю, как поступить. Дома у нас стоит большой и мощный компьютер. А к своему ноутбуку отец никогда никого не подпускал. Он работает в каком-то секретном институте, который занимается Интернетом и мобильной связью. Вернее, их безопасностью.
Я влезла на mail.ru. Это был его несекретный ящик. И я знала к нему пароль. Папан просил меня иногда посмотреть, нет ли каких писем. А писали ему много. Листая страницу за страницей, я наткнулась на письмо, в котором сообщалось, что у него есть новое сообщение на Одноклассниках. Письмо было датировано серединой января прошлого года.
Я попыталась выйти на сообщение по ссылке, но противная программа, почуяв неладное, запросила пароль. Я его не знала. Каких комбинаций я только не перепробовала. Программа вышвыривала меня, как через чур любопытного котёнка.
Но вечером, когда я почти уже заснула, словно кто-то шепнул мне в ухо: «Папаня…»
Я вскочила и бросилась к компьютеру. Программа запросила пароль, и я, перекрестившись, набрала «papanja».
Вуаля! Мне открылась страница отца на одноклассниках.
Переписка шла у него с некой Светой.
Вернее, она первая написала ему, что счастлива, что хоть теперь может признаться ему в любви, потому как в школе он её не замечал, считая за малявку. А теперь дети выросли, разлетелись, дама она свободная. И любовь первая ещё не заржавела. Может, встретимся?
Фотографии хорошие.
Фуфло!
Ну, я вам сама с помощью фотошопа из Квазимодо Алена Делона сделаю.
Вот на это всё и купился наш папаня. Стало быть, мы с мамой ему надоели. Свобода его прельстила. И фотошопная Света, свободная женщина.
Абзац и пробел.

На катке стало тихо, и я услышала, как президент читает поздравление Российскому народу. Потом зазвучали куранты, а я еле-еле успела открыть вторую бутылку шампанского. Ого, розовое!
Ну, с Новым годом тебя, папан. А Света твоя обойдётся.
Когда я проснулась, было почти совсем темно и тихо. Над катком были погашены лампы, и никого из гостей не было. Только я, среди ёлок в кресле.
Голова у меня раскалывалась. Я посмотрела на часы и ужаснулась. 18-30 первого января 2010 года. Надо скорее звонить маме. Я полезла за телефоном и увидела, что угробила его, когда била морду Митьке.
Опустилась в кресло и отхлебнула шампанского. Ноги ломило в жёстких фигурных коньках. Я сняла их, застегнула шубу на верхнюю пуговицу и пошла к выходу босиком. Хорошо хоть там пол был застелен ковролином.
О, ужас, каток был заперт снаружи. Я прижалась носом к стеклянной стене в надежде увидеть хоть одного охранника. Пусто. И тут я вспомнила, что все мои номерки из гардероба остались у Митьки.
А мне хотелось есть. Селёдки под шубой, бородинского хлеба с маслом и колбаской. Конфеты в меня уже не лезли.

Милая моя мама, как она, наверное, с ума сходит, не зная, где я. Митькин телефон, наверное, оборвала.
Обычно первого января мама вставала первая, чуть рассвет забрезжит. Обходила нашу большую квартиру, подолгу стояла у каждого окна в новой ночной сорочке, наблюдая за беззвучно падающим снегом. Потом открывала холодильник и доставала огромное блюдо с салатом Оливье. Блюдо было таким большим, что папаня прозвал его "тазик". Взяв две вилки, Токай и фужеры, поставив всё это на специальный столик для трапезы в кровати, она будила папаню. И они, плечо к плечу в своей уютной постели начинали уничтожать этот волшебный салат, который так любила моя мама.
Когда я была совсем маленькая, я залезала к ним в кровать, садилась между ними и начинала уминать этот салат за обе щеки, хитро поглядывая на своих любимых родителей.
Но это было давно.

Пока я вспоминала обо всём этом, на воротах катка щёлкнул замок. На лёд выехала машина, которая должна была привести в порядок лёд на катке.
Бросив коньки среди капроновых ёлок, я потихоньку вышла в торговый зал. Босиком.
Свет везде был приглушён. На витринах бутиков опущены жалюзи, закрытые на замки. Эскалаторы выключены. Только хрустальный лифт иногда спускал и поднимал кого-то.
Я вошла в лифт и нажала на самую последнюю кнопку. Обычно администрация сидит на самом верхнем этаже.
Как только я вышла из лифта на последнем этаже, увидела табличку «Управляющий торгового центра». Но стоило мне войти в секретарскую, тут же сработала сигнализация. Я знала, что это такое. Это объёмный датчик. Если в пустом помещении что-то или кто-то появляется, срабатывает сирена. Это мне папан объяснял, он у меня по всяким таким штукам спец.
Словно из-под земли появились охранники и с двух сторон схватили меня за руки.
– Ай-ай-ай! Больно же! Отпустите меня! – заверещала я.
– Документы! – сказала фигура с непроницаемым лицом.
Я достала из сумки паспорт, изрядно помятый об Митькину физиономию.
– Я могу увидеть дежурного управляющего? Я всё объясню!
Непроницаемый заглянул в кабинет и что-то сказал.
– Заходите! – повернулся он ко мне.
Я поправила волосы, насколько это было можно сделать без расчёски, и вошла. Пахло кофе и дорогими кубинскими сигарами.
Спиной ко мнев высоком кожаном кресле сидел мужчина. Мне была видна только рука с сигарой. Он смотрел новости на плазме в проёме между окон.
– Здравствуйте… Можно войти?
Кресло скрипнуло и повернулось в мою сторону. В кресле сидел… Шандор.
У него округлились глаза.
– O, Istenem! – воскликнул он (О, Боже мой! – венг.), – Вика! Как ты здесь оказалась? Что на тебе надето? Почему ты босиком?!
Он бросился ко мне и обнял меня: «С Новым Годом! Ты откуда здесь взялась?»
Сумка и пакет выпали из моих рук, и я без сознания упала Шандору на руки. Последнее, что я слышала перед тем, как упасть, был топот тяжёлых солдатских ботинок. И решила, что сошла с ума окончательно.
– Виктор! Чего ты стоишь? Fene (чёрт – венг.)! Рот закрой и вызывай скорую! – кричал Шандор непроницаемому, у которого глаза вылезли на лоб. – На, возьми, здесь телефон моей страховой компании, – и он протянул ему пластиковую карточку.

Я очнулась оттого, что кто-то нежно гладит меня по волосам и потихоньку дует на лоб.
Так делал только один человек на свете. Мой отец. И я боялась открыть глаза, чтобы не обмануться.
– Вика! Викуся! – услышала я голос отца, и из моих глаз потекли слёзы.
Не открывая глаз, я села и обняла крепко того, кто гладил меня.
Запах, такой знакомый и любимый, окутал меня. С первой минуты, как я помнила себя в детстве, я всегда купалась в этом запахе. Это был запах любви, запах моего папы. Я открыла глаза и стала целовать его. Тысячи поцелуев.
Отец обнял меня крепко и тихо сказал в сторону: «Вольно! Отвернулись к стене!»
Я огляделась. По периметру комнаты отдыха Шандора, куда меня, очевидно, перенесли из его кабинета, и в дверях стояли крепкие парни в униформе и чёрных масках на лице, направив стволы автоматов в пол.
– Кто это, папаня? И как ты меня нашёл?
Папа вытащил из моей, изрядно помятой о Митькину физиономию сумки, разбитый мобильник.
– Ты забыла, где и кем я работаю? Сегодня уже вечер второго января. Ты обещала вернуться к дети утра первого числа. Мама с ума сошла, не зная, куда ты пропала. А ночью был мороз под двадцать градусов. Она решила, что ты замёрзла насмерть. Митька твой на звонки не отвечает, а родители не подзывают его к телефону.
– Какой Митька? – у Шандора брови сделались домиком.
– Папаша, попрошу вас, у девочки и так стрессовое состояние! – пожилая женщина-доктор, приехавшая по вызову, аккуратно оттеснила папу от меня.
Папа подозвал к себе Шандора, и они вышли в кабинета. На прощанье отец сказал мне: «Мама утром ждёт тебя дома!»
Доктор уложила меня, измерила давление. Спросила, какой алкоголь я пила. В это время в комнату вернулся Шандор.
– Так, молодой человек, – изрекла женщина-доктор, – прежде всего, контрастный душ. Вызовите горничную, чтоб могла помочь. Потом крепкий мясной бульон, минералка без газа. Алкоголь – не более 100 мл, белый сухой. Никакого кофе и чая. Лёгкая закуска и крепкий сон до утра. Понятно? Проводите меня, пожалуйста, всего доброго, – доктор повернулась ко мне. – Приходите в себя!

Через минут десять появилась горничная, и я пошла в душ. Руки-ноги – ходули и плети. Горничная накинула на меня тёплый махровый халат и высушила волосы феном: «Вы не волнуйтесь, утром придёт парикмахер».
Я была настолько ошарашенная всем происшедшим, что юмора моего не осталось совсем. Диван, на котором я лежала, был застелен уютной постелью. Я отвернула краешек одеяла и юркнула под него испуганной ящеркой.
У постели был накрыт небольшой столик. Там было всё, что посоветовала женщина доктор. Я поклевала всего помаленьку и без сил опустилась на подушку.
Шандор прикрыл меня хорошенько и сказал, поцеловав в лоб: «Спи, дорогая! Утром я сдаю смену и отвезу тебя домой. Ночник я не буду выключать. Горничная будет в соседней комнате, позови, если что. А Митьку этого я прибью».
– Угу, – сказала я и, закрыв глаза, провалилась в сон. В сон сумасшедшего.
У моей постели на скамеечке сидела «Одетта» и пела колыбельную. Рядом с ней стояла фигура Митьки из белого шоколада. Она раздражала меня. Я встала, взяла «сладкого Митьку» и, открыв окно, выкинула на улицу. Но Митька ожил, схватил меня за руку, и мы полетели вместе.
Я угодила прямо в мусорный контейнер у двери с кухни ресторана. Какая-то шелуха попала мне прямо в лицо, и я стала тереть глаза руками.
И вдруг поняла, что уже не сплю. Солнечные лучики отблёскивали на красивом панно напротив дивана. Мне было мягко, уютно и спокойно. И ни о чём не хотелось думать.
Я повернулась на бок, потянулась и увидела, что в кресле лежит моя новая одежда.
– Шандор! – позвала я. Но вместо него появилась горничная.
– Доброе утро! Господин Калочаи передаёт смену после праздничного дежурства. Вам помочь одеться?
– О, нет, нет, я сама.
– Хорошо. Через полчаса я вызову парикмахера. Вы что-нибудь выпьете с утра?
– Да, зелёный чай, пожалуйста, с мёдом и лимоном.
– Слушаюсь, – горничная вышла.
Я умылась и стала одеваться. Изысканное бельё и чулки на кружевной резинке. Трикотажное розовое платье с чуть проступающим рисунком вязки в виде квадратов. Тончайшее и оригинально задрапированное, словно обсыпанное мельчайшими жемчужинками. От платья чуть слышно исходил аромат неизвестных мне духов.
Вскоре после ухода парикмахера появился Шандор. За ним внесли корзину нежных роз.
– Доброе утро, милая! Ты готова ехать домой?
Мне стало грустно. Ведь все сказки когда-нибудь кончаются. Вот и эта закончилась. Страшная сказка со спасителем рыцарем на белом коне. Только бы не заплакать. Вот-вот и карета превратиться в тыкву.
– Да, дорогой, но откуда всё это? – я показала на свою одежду, – мне неловко.
– Ты ведь знаешь, открылась новая сеть гипермаркетов «МИКЛОШ». У нас с отцом бизнес fifty-fifty. Этот гипермаркет – мой. А это – мои подарки к новому году. Давай не будем о делах. Чего-то не хватает у тебя к платью.
– Мне кажется, все к месту, – ответила я.
– И всё же, – Шандор вытащил из кармана пиджака длинную бархатную коробочку и открыл её.
Мне показалось, что я ослепла. В коробочке была длиннющая нить розового жемчуга, браслет и серьги.
Я взглянула в зеркало, и мне показалось, что я ослепла.
– Но у меня нет помады!
– И прекрасно! Я хочу целовать тебя, а не есть косметику.
Он открыл шкаф и вытащил оттуда манто из розовато-бежевой норки с капюшоном, отделанное по всему кругу таким же норковым воланом.
– Садись, сказал мне Шандор, – давай ноги!
И вот я уже стою в замшевых сапожках под цвет шубки. Даже зажмурилась. Открыла глаза, – нет, это не сказка, и это я такая красивая. А рядом со мной – любимый, которого, я уже решила, что потеряла. Никогда не хватает терпения. Придётся учиться. У мадьяр очень мудрые жёны. Да, вот только замуж меня пока никто не звал.
– Ну, пожалуй, всё! Пошли! – он взял корзину с розами.
В кабинете было несколько руководящих сотрудников гипермаркета. Я поднапряглась и почти без акцента сказала: «Boldog ujevet!» (С Новым годом – венг.)
Шандор остановил меня.
– Минутку, господа – знакомьтесь, моя невеста Виктория!
Я сделала книксен, и мы пошли к служебному лифту. А внизу…
Внизу меня ждал сюрприз из сюрпризов. Я знала, что Шандор коллекционирует машины, знала, какие у него самые любимые, но и подумать не могла, что он решит везти себя на этой, самой любимой.
Непроницаемый Виктор открыл мне дверь. Красная дорожка была постелена к розовому «Кадиллаку-Флит-вуд-60». Точно такому же, который когда-то давно подарил своей маме Элвис Пресли.
Я завизжала и запрыгала, как маленькая девочка. Мы тронулись потихоньку, провожаемые восхищёнными взглядами. Машина охраны двинулась за нами.

В наш двор мы въехали, когда сумерки уже опускались на Москву.
– Машину отгонишь в гараж, – сказал Шандор охраннику, – вызову, когда понадобишься. Отдыхай.
У двери я замешкалась.
– Если наберу код домофона, пропищит трубка в квартире, а я хотела появиться неожиданно и обрадовать маму.
Шандор кашлянул и достал из кармана мою ключницу. Эге!
На связке был ключик-таблетка, позволяющий войти в подъезд бесшумно. У квартиры я попросила у Шандора свои ключи. Я умела незаметно открывать дверь, когда мама отдыхала.
Мы на цыпочках вошли в квартиру. В прихожей и холле было темно. Что-то скрипело под ногами. С кухни падал приглушённый свет, и слышен был тихий разговор. Значит, мама не одна.
И тут, в полутьме холла я увидела стоящие бок о бок отцовский кейс и его чемодан с вещами. Мне пришлось закрыть рот рукой, чтобы не закричать от радости.
Мы с Шандором положили свои вещи и подошли поближе к кухонной двери. Здесь, в полутьме я разглядела, что скрипело у нас под ногами, – это было бесчисленное количество алых роз, рассыпанных по всей квартире.
– Оленька, – сказал папаня маме, – если ты сможешь простить меня, то прости дурака. Я жить без вас с Викой не могу. Мне не нужны чужие внуки. Я ненавижу солянку с сосисками и картошкой. Не могу вскапывать клумбы на чужой даче. Но я терпел. А 1 января понял, что не могу больше.
Он обнял маму за плечи и положил ей голову на плечо.
– 1 января Света спала почти до шести вечера. А я всё думал, как ты ходишь по квартире в новой ночной рубахе, а потом одна ешь Оливье. Пока Оля спала, я сделал салат, но она, увидев его, закричала, что ненавидит этот пережиток с детства. А это же не пережиток. Это – семейные традиции, дело святое, как говорит твой папа. Я собрал вещи и уехал в гостиницу. Не хотел друзьям настроение портить.
А потом позвонила Таня из Будапешта и сказала, что Вика пропала, а ты не знаешь, что делать. Ты простишь меня? Я без вас не могу. Вика – моя единственная и любимая доченька!
– Конечно, глупенький ты мой!
И тут мы с Шандором вваливаемся в кухню с корзиной роз.
– С Новым Годом!
Мама вскочила и обняла нас обоих: «Дети мои!»
А папа уже раздвинул стол, включил все лампы в кухонном светильнике.
– Оленька, давай встречать молодых!
Мама повернулась к холодильнику и достала полное фарфоровое блюдо Оливье. Папа принёс Токай и фужеры из бара.
– Ничего не надо больше! – сказал Шандор, – я же с детства ваши традиции знаю!
Папа наполнил золотистым токаем фужеры, и тут Шандор достал маленькую коробочку из внутреннего кармана пиджака.
– Милые мои тётя Оля и дядя Володя! Я прошу у вас руки вашей дочери Виктории!
Он открыл коробочку. Там было золотое колечко с таким же жемчугом, какой я получила утром в подарок. И он надел мне колечко на безымянный палец.
Мы подняли бокалы.
– С новым годом, мадам Калочаи! – сказал мне папа.
Мы уселись плечом к плечу и начали уничтожать наш любимый Оливье.

Ой, я то-то я с вами засиделась! У фей столько дел в Новогодние праздники! И, может быть, кому-то нужна моя помощь. Я посидела ещё несколько минут на краешке приоткрытой форточки на кухне и полетела в кафе «Шоколадница». Там всегда на Новый год собираются феи, чтобы выпить горячего шоколада и рассказать друг другу свои истории.