Собачья площадка (часть 3)

начало

  – ГЛАВА 8 -

А дом на Профсоюзной буквально разваливался – один подъезд уже расселили, но квартиры давали то в Косино, то в Жулебино. Тем, кому достались квартиры в Митино, считались счастливчиками. Каждый раз, когда устраивали собрание жильцов, возникала надежда. Но когда чихал сосед на 5-м этаже, у них, на 2-м, звенела посуда в серванте, и надежда пряталась опять.
Они с сыном давно уже не пользовались ванной комнатой: там всё было разъедено плесенью и грибком. Даже заходить было страшно и противно. Там давно уже перегорела лампочка, но новую так и не вставили. Как говорят теперь, ванная комната была полностью убита.
Умывались на кухне, а мыться ходили кто куда. Сын с друзьями в сауну, а Катька ездила к сестре Надежде на Сокол. Надежда, по её словам «развела в ванной такую икебану, что просто полный фэншуй». Мыться в такой ванной комнате было приятно. А потом она с Надеждой пила на кухне чай с вареньем, сидя в махровом халате и в тюрбане из полотенца.
Так продолжалось довольно долго, пока однажды, выключив воду, она не услышала разговор сестры с мужем.
– Мне надоело, что она ездит к нам мыться.
– Миленький ты мой, неужто я сестру родную не пущу помыться?
– А, может, у неё грибок или венерические заболевания?
– Это у тебя в мозгах грибок.
Катька услышала звонкую пощёчину и вздрогнула.

Ездить к сестре она перестала. Попробовала ходить в баню, хотя была брезглива. Вспоминала, как ходили они с бабушкой в Виноградовские бани, что были раньше в 1-ом Вражском переулке, который спускался подковкой от Плющихи к Ростовской набережной. Это было целое событие – сборы в баню. Доставались с антресолей оцинкованные шайки, мочалки из липового лыка и веники, за которыми Катин отец езди в начале июня в Жаворонки. Когда шли в баню, брали бидон с квасом. Катя с наслаждением вспоминала те времена.
А сейчас… Сейчас рядом не было ни одной бани, приходилось ездить в центр, а это было дороговато. Так продолжалось несколько месяцев, пока с просьбой потереть спинку к ней не обратилась сухонькая, поджарая бабуля, мывшаяся рядом. Бабуля ополоснулась и, уходя, сказала: «Помолюсь, чтоб мужика тебе хорошего Бог послал. Ты – девка видная, да измаялась одна. Не грусти». И хитро подмигнула своими удивительно синими глазами.
«Ведьма», – подумала Катерина и испугалась не на шутку, даже в баню ходить перестала, боялась опять с этой бабкой встретиться. Нагревала два ведра на газу и в тот день, когда сын уходил в ночную смену, мылась в большом тазу на кухне, плотно занавесив окно, глотая слёзы, оттого что и спинку потереть некому, да вспоминая покойного мужа.

Приближался Новый Год.
Катьке дали премию, и она решила себе купить что-нибудь вкусненького. Особенно она любила рахат-лукум и печенье с корицей.
Сын сказал, что будет встречать его со своей девушкой и приедет только после Рождества, числа 10-го. Ключа от комнаты он не оставил.
А в 6 часов вечера у Катерины сломался телевизор...
Он только показывал, но не говорил. Она, запыхавшись, с трудом приволокла на маленьком коврике из коридора ещё один, точно такой же, приготовленный на запчасти, который, в отличие от первого, только говорил, но ничего не показывал. Еле-еле взгромоздила сверху показывающий, а снизу – говорящий. Включила оба телевизора на одну программу. Стало веселее. Она придвинула стол поближе к кровати. Поставила рядом на пол телефон – вдруг кто позвонит, чтобы поздравить.
Взяв из шкафчика с инструментами маленькую пилочку, срезала пробку с шампанского. Открыть шампанское обычным способом она не смогла, сил не хватило.
Потом наполнила штук десять пластиковых бутылок горячей водой, обложила себя ими. Топили как всегда еле-еле, да и познабливало что-то, видно, плохо укуталась после кухонного мытья.

Очнулась она, когда телевизор уже просто шипел, все программы закончились. Голова была тяжёлая, бутылки уже остыли, Катю трясло. Она протянула руку к серванту и достала градусник. 39,9.
Из того же ящика она достала анальгин и приняла сразу две таблетки. Еле дотянувшись, выдернула из розетки вилку удлинителя, телевизор замолчал. И опять словно провалилась в сон.
Проснулась она оттого, что кто-то тронул её за плечо. Это была сестра Надежда. Сзади стояла тетя Зина. У них были ключи от её квартиры – «на всякий пожарный», как сказал бы папа…
Они обе примчались утром, потому что никто не поднимала трубку телефона. Катя была уже укрыта вторым одеялом.
– Катюшка, ты где ж так простыла? Так кашляла во сне! Я уж скорую вызвала, – сказала Надежа.
Тётя Зина присела на краешек узенькой кровати, стала ласково гладить по голове, убирая со лба мокрые от пота прядки.
«Чудная она, – подумала в полубреду Катя, – но добрая, как мама».
Вскоре раздался звонок, и в комнату вошли врачи из бригады 03, которых вызвали сестра с тёткой.
Один забрал на кухню тётю Зину, чтобы заполнять документы. Надежда осталась с врачом в комнате.
Доктор внимательно осмотрел и послушал Катю. Потом повернулся к Надежде.
– Думаю, двустороннее воспаление лёгких на фоне общего ослабления организма. Что ж, муж не кормит её совсем, худая какая, просто астеник… А? Слушаю, вас, мадам.
Сестра поджала губы.
– Надежда Васильевна...
– Ну-с, Надежда Васильевна, – хмыкнул доктор.
– Одна она, доктор, живёт. С 27-ми лет вдова. Работает в ЖЭКе. Паспортисткой. С сыном в состоянии гражданской войны, – она кивнула на два составленных вместе телевизора, – Уехал, даже матери свой телевизор японский не оставил. А дверь запер.
Доктор с интересом посмотрел на сооружённую Катей конструкцию.
– Как это? – у доктора взлетели брови.
– А вот так. Жизнь такая. Знаете, песня есть – кому-то всё брёвна, а нам-то всё щепки.
– По вам не скажешь...
Надежда надулась. Это у неё с детства такая привычка осталась. Уж бабушка, а чуть что, так надувается. Катя подшучивала: «Надёк, лопнешь!»
Доктор стал что-то писать в своих бумагах, а Надежде сказал: «Дома я её оставить не могу. За ней уход нужен. Хороший уход. Уколы три раза в день. Есть кому делать?»
Надежда отрицательно покачала головой.
– Ну, вот. Вы пока сумочку-то ей собирайте. Рубашечку, трусики, тапочки. Халатик не забудьте и носочки. Пасту, щётку, чашку. И, пожалуйста, покажите мне, где у вас телефончик.
Катя постанывала, мокрые волосы прилипли ко лбу. Она приоткрыла глаза. Мутные от высокой температуры, они всё равно были необыкновенно зелёными.
Доктор сделал несколько звонков по телефону, потом подозвал женщину-фельдшера, приехавшую с ним, и они стали совещаться. Из всех слов Надежда знала только одно – "психосоматика". Недавно по телевизору слышала, там доктор Бранд говорил.
Она аккуратно собрала сумку и сказала: «Я готова».
– Молоток, – не к месту задорно сказал доктор, который уже вызвонил место в больнице, – Только вот думаю, сама она не дойдёт. Марина, давай вниз за шофёром и носилками. Одеяло не забудь. Бабушка с нами? – обратился он к Надежде.
– Конечно, – сказала Надежда, – Она... чуднАя.
– Это я уже понял. Это от рождения?
– Нет, в детстве упала головой на камень. Доктор, не будем лукавить. В отдельную палату, – Надежда положила ему в карман деньги.
– Спасибо, – доктор переложил их в карман фельдшера, – Мне и так хватает.
Фамилия доктора была Павлов.

  – ГЛАВА 9 -

Больше месяца провалялась Катерина в больнице. Совсем осунулась. Волосы хвостиком стала завязывать. Вообще так похудела, что, готовясь утром к обходу врачей и надевая лифчик, с ужасом увидела, что в лифчик ей просто нечего вкладывать. И это при её, вообще-то, совсем немаленькой груди.
Ночами она практически не спала. Сказала врачу об этом. Стали давать феназепам на ночь, но сон не приходил. Она лежала и смотрела в окно.
Крупная звезда появлялась на небосклоне вечером в левом верхнем углу окна. Катя ворочалась с боку на бок. За ночь звезда переходила в правый нижний угол окна и незаметно гасла на светлеющем утреннем небе. Соседки сладко сопели, а ей – хоть глаза платком завязывай.
Она уже знала, как только погаснет эта ночная звёздочка, у нянечек будут пересменка, раздатчица будет греметь кастрюлями, собираясь ехать за завтраком. А заступившая в смену сестра войдёт в палату, бесцеремонно включив свет, и гаркнет: «Женщины, градусники разбираем!»
Катерина сказала палатному врачу на обходе, что таблетки ей не помогают. Врачиха фыркнула: «Так надо ж, милочка, вставать уже. Садиться хотя бы. Походить по палате».
После ухода врачей Катя села на кровати.
Голова закружилась. И вдруг так зазвенело в ушах и потемнело в глазах. Дальше Катя ничего не помнила.
Очнулась оттого, что кто-то ватку с нашатырём по нос пихал. Это была дежурная сестра.
Ночью Катя опять не спала. Она лежала с открытыми глазами, но, словно, и не видела ничего. Да и звезда на небе не появилась. Небо было затянуто тучами, и крупными хлопьями валил снег.
И тут она услышала чей-то разговор.
Два женских голоса. Говорили явно о ней. Она оглядела палату, соседки крепко спали. Одна даже похрапывала с посвистом.
А разговор всё продолжался.
«Откуда они всё знают обо мне?» – подумала Катя.
А женщины всё говорили и говорили. Монотонно так бубнили и бубнили до утра. Лишь с рассветом их голоса умолкли.
Щёлкнул выключатель, сестра сунула градусник под мышку.
Катя достала влажные салфетки и стала протираться. Встать к умывальнику она не решалась. Боялась, что  опять закружится голова, и она упадёт.
Нянечка, молодая ещё женщина, пришедшая протирать пол в палате, сказала: «Ты вставай потихоньку, дорогая. Залёживаться нельзя. Вот ведь как доктор наш Павлов говорит – положи на две недели здорового в постель, будет больной. Давай-ка, провожу до раковины. Хоть умоешься по-человечески, а то всё салфетками трёшься и трёшься. А водичка-то все печали-болезни смывает, если с молитвой умываться. Молитвы-то знаешь?»
Катя кивнула: «Отче наш знаю».
– Ну, так помолись и вставай. Хоть по коридору прогуляйся.
Наступивший день не принёс никаких новостей. Выйти в коридор Катя так и не решилась. Голова очень кружилась.
День за окном стал постепенно угасать, и Катя вспомнила про голоса, которые слышала ночью. Стало зябко и неприятно.
И опять всё повторилось, как прежде.
На следующее утро в смену заступила старенькая нянечка Кирилловна. Когда она протирала пол у Катиной кровати, Катя подозвала её и тихо спросила об услышанных голосах.
Кирилловна перекрестилась. Помолчав, опустив глаза в пол, она, наконец, сказала: «Это девонька, не тётки какие-то говорили. Это, – нянечка перекрестилась ещё раз, – души умерших тут между собой общаются. Ты знаешь, сколько на этой кровати народу перележало. Мож, кто и помер. А кто-то помер на соседней койке. Э-э-э, девонька, не к добру это».
Она подхватила швабру и ведро и быстро вышла из палаты, не оглядываясь.
Мнительная Катя приготовилась умирать.
Но прошёл день. И ещё день.
И за это время к ней никто так и не пришёл: ни сестра с тёткой, ни сын. И с работы никто не приходил проведывать. В самом начале, когда Катю только госпитализировали, ей принесли две или три передачи, но даже без записки.
Катя сначала загрустила, поплакала в подушку. Газеты все и журналы у соседок перечитала. И напал на неё молчун. Ни в каких разговорах не участвовала. Просто лежала и смотрела в потолок. И всё мазалась кремами, которые Надежда ей в сумку напихала. Соседки по палате сообразили, что творится с Катериной, и лишний раз к ней не обращались.
Когда приходили посетители к другим больным, она отворачивалась к стене и накрывалась с головой одеялом.
Соседки потом подкладывали ей на тумбочку яблоки, конфеты.
А она ела их потихоньку ночью, под одеялом, чтобы никто не видел. И запивала собственными слезами.
 
Стены, выходящие в коридор, были из стекла, и однажды, проходя по коридору, Павлов увидел Катю. Вспомнил зелёные глаза, пирамиду из телевизоров и завернул в палату, хотя и торопился на совещание. Он несколько раз вспоминал Катерину, но больничная текучка заедала. Да ещё подрабатывал на скорой. Чтобы одиночество не съело его совсем. Бывшая жена не разрешала видеться с дочкой. И он очень страдал от этого.
А вчера вдруг дочь позвонила сама – она собиралась поступать в "мед", просила помочь подготовиться. Павлов шёл по коридору и напевал себе под нос. Очень он любил свою Нинику. Так дочь называла себя в детстве.
Он удивился тому, что Катя лежит в общей палате. Поздоровался со всеми и присел на краешек кровати.
Катерина засмущалась, зарумянилась. Соседки в палате примолкли.
– Ну, как наши дела, – спросил Павлов, – Почему в общей палате? Сестра с бабулей часто приходят?
Катя опустила наполнившиеся слезами глаза. 
Женщина с соседней кровати сказала: «Молчит она. И никто к ней не ходит. Мы уж узнавали, родные есть у неё. И сестра, и сын».
– Кто ваш лечащий доктор? – спросил Павлов, взяв Катерину за руку.
Катя прошептала.
– И ещё, доктор, какие-то духи умерших на моей кровати ночью обо мне говорят. Я ведь всю ночь не сплю. Нянечка Кирилловна мне так сказала.
Соседки переглянулись.
Павлов хлопнул в сердцах бумагами для совещания по коленке. Пулей он выскочил из палаты, а Катя накрылась, как обычно, одеялом с головой и затихла.

А за окном уже вовсю барабанила капель, и приближалось 23-е февраля. Самое любимое Катино время, когда природа просыпается, прихорашивается перед 8-м марта. А иногда уж и снег где-то совсем сойдёт и к вечеру пахнет подмёрзшей землёй. И хочется влюбиться совсем не к месту.
Вот и вчера уж пахнУло. Павлов накануне вечером закрывал машину, и вдруг потянуло этим волшебным предвесенним духом. И какие-то странные предвкушения, нет, скорее, предзнаменования высекли слезу из глаз. Он понял, что скоро в его жизни что-то изменится. Но непонятно, в какую сторону. И от этого становилось тревожно, душа вибрировала, как будто туго натянутая струна.

На весь больничный коридор было слышно, что в ординаторской закипело и вот-вот сорвёт с котла крышку. Павлов сам даже не ожидал, что у него такие голосовые данные. Лечащий врач Кати, Максимова, сидела, съёжившись за своим столом. Ординаторши сбились в стайку на кожаном диване.
Павлов знал, как замотали Максимову её 16-летние дочки-двойняшки, перетаскавшие в свой гардероб все её приличные вещи. Да муж был любитель приложиться к мерзавчику после работы.
– Я ведь много раз говорил, – напоминая себе Зевса-громовержца, грохотал Павлов, – пока душевного контакта с больным не будет, то и результата не будет. Почему вы не узнали, что у Лукошиной есть родные, почему не созвонились? Женщина в тяжелейшем депрессивном состоянии. Голоса какие-то по ночам слышит, потому что не спит совсем. Я как раз её сам на скорой из дома забирал. Она – астеник. А сейчас и вовсе в скелет превратилась. Как и куда мы будем её выписывать? У неё даже верхней одежды нет, и не принесут, уж если и яблок не принесли.
Даю вам полчаса на подготовку бумаг. Она поедет в 20-ю больницу, в кризисный стационар. Место я выбью. И перевозку не забудьте заказать. Хотя... Хотя я сам её отвезу, у меня в машине тепло, – ординаторши переглянулись, – И я, как зам. главврача, по идее, должен, поставить вопрос о вашем пребывании на этой должности. Но редкий Павлов поступил бы так, позабыв о ваших детях. И ещё. Кирилловну, как заступит, ко мне срочно. Я таких предсказательниц буду без суда и следствия увольнять. Такое больному человеку наговорить! Удумала, старушенция…
И, собрав свои бумаги, Павлов вышел.
Это прозвище, "редкий Павлов", появилась у него ещё в школе, когда Гоголя проходили, да так и осталось с ним на всю жизнь.

  – ГЛАВА 10 -

Вечером он ехал домой. Стоял, как всегда, в пробке на набережной Кремля, матерился про себя и всё вспоминал, вспоминал...
Вспоминал, как женился на профессорской дочке, Эллочке, уже на 2-ом курсе. Избалованной и капризной. Но этим она его и привлекла. Он любил потакать женским капризам. Любил покупать и дарить дорогое бельё, всякие безделушки по поводу и без. Водил её по разным интересным компаниям, редким выставкам. Носил на руках в море в Паланге. Массировал уставшую от сидения в библиотеке спину. Она принимала это, как должное.
Летом перед ординатурой он уехал в стройотряд вместе со студентами. В Норильск. Там платили хорошо. А он копил деньги на Арбатскую квартиру.
Не прошло и двух недель, как он получил из Москвы письмо от Эллы, с одной единственной фразой – часы остановились – это у них пароль был такой на крайний случай. Это означало – милый, я беременна. Приезжай.
Он написал письмо будущему тестю, успокоил, потому что предполагал, что Элла может устроить истерику. И не ошибся. Тесть ответил ему, что когда Эллочка ВДРУГ! забеременела, стало тошнить, тяжело дышать, хотела сделать аборт. Рыдала. Дети ей были не нужны. Она сама себе была ребёнком. И он ходил, не отпуская дочь из виду. Тесть просил Павлова не задерживаться в стройотряде, а к свадьбе они с женой всё подготовят.
А как он мог задержаться, когда будущий тесть, профессор, назначен был ему руководителем в аспирантуре.
Под Новый, 1978 год, они с Эллой поженились.
Потом была истерика страха перед родами и поиск хорошего гинеколога для кесарева сечения. И, наконец, появилась Ниночка. Нашли хорошую няньку.
Жена была счастлива, что от неё отстали. Она была вся в научных трудах, ей дела не было до мужа и дочери. Всё повторялось. Саму Эллочку вырастила няня, потому что мама с папой решали проблемы глобальной иммунизации населения Земли.
А потом... Были коньки и санки.  Велосипеды. Разбитые коленки. Артек и 1-ый класс.
Атласы, контурные карты. Корь и ветрянка. Колесо обозрения в парке Горького.
Морская свинка и черепаха, спящая всю зиму под ванной.
Щенок, проживший у них один день, потому что написал на ковёр в гостиной, и у жены от этого была истерика и неотложка.
И между всем этим – работа, кандидатская, докторская. Подработки на скорой. Платные операции. Частный приём на дому у пациентов.
Студенки-первокурсницы на первой парте в аудитории, глядевшие на него с обожанием, забывая писать конспекты.
Они жили в профессорской квартире напротив СЭВа. Павлов был счастлив. Совсем рядом была исчезнувшая навеки Собачья площадка, его Родина.
В 1991 году, когда вокруг Белого дома стояли танки, жена и тёща не смогли его удержать. Он был со всеми на баррикадах.
А в 93-ем году, когда расстреливали Белый дом, тёща легла у двери и сказала: «Только через мой труп. Не хочу, чтоб дочь вдовой осталась».
Они все вместе лежали в коридоре на полу, потому что вокруг шла такая стрельба! А шальная пуля, как известно, страшней прицельной.
В такой круговерти пролетело 15 лет.
И, как гром среди ясного неба, брошенная с безразличием фраза: «Я ухожу к другому. Он художник, богемный человек. Дочку не отдам, не мечтай».
Уходит… няню берёт с собой. Не для дочки, для себя.
Всё. Приехали. Абзац.
Возвращение к матери в Перово было самым страшным испытанием. Он ушёл к жене совсем молодым, а теперь возвращался солидным человеком, чуть лысоватым даже. С аккуратной шкиперской бородкой. И с одним дипломатом. С собой не взял ничего. Он не считал, что оставляет это жене. Он оставил всё ЭТО дочери. А она не должна ни в чём нуждаться.

Но тут Павлов вспомнил о Кате. Вспомнил разваливающуюся пятиэтажку, пирамиду из телевизоров и зёлёные глаза, полные слёз. Худенькая, как девочка. Как сиротка.
Ему захотелось взять её на руки и укачивать, как маленького ребёнка. Он даже замурлыкал под нос себе какую-то колыбельную.
Катя. Катерина. Она, наверное, и понятия не имеет о капризах. Вот как долго он брёл по этой жизни, пока не встретил свою половинку. Как долго бродили они оба, пока не встретились. Вот и не верь после этого в судьбу!
Он отберёт у жены Ниночку, и втроём они будут счастливы. Жильё есть у него, тётка завещала квартиру на Яузе. Он вовремя начал ремонт. Да и Арбатская квартира на подходе, если риэлтор не прокатит…
О том, что у Кати есть родные, сын и сестра, он забыл.
Или хотел думать, что забыл.
Или просто не хотел думать.
Павлов повеселел. Как раз включился зелёный свет, и он, повернув в свой переулок, поставил машину у подъезда. Постоял, попринюхивался к весеннему запаху и вошёл, улыбаясь, в подъезд. Как хорошо, когда в подъезде не пахнет кошками.
Редкий Павлов не заметит такую мелочь...

  – ГЛАВА 11 -

Всю ночь Павлов курил, сидя у окна.
Накануне вечером ему позвонил риэлтор и сообщил, что квартира, которую он хочет приобрести – чистая. Сумма такая-то. И, если он не передумал, завтра можно оформить сделку.
Завтра.
Так долго мечтать, копить деньги, искать и ждать. И, вдруг, всё уже завтра.
Неужели так и сбываются мечты?
И он будет жить в этом доме на Арбате с рыцарями на фасаде?! В этой квартире с наборными высокими дверями. И будет эта гостиная, в которую ведут такие же, но двойные двери с красивыми рифлёными стёклами. Конечно, там придётся всё так отчищать, чтобы и следа не осталось от бывшей коммуналки. Входную дверь он сделает под красное дерево и обязательно повесит медную табличку – «Доктор медицины Павлов В.А.»
Кольнуло сердце. Он помассировал грудь рукой, а в голове пронеслась мысль: «Так и помрёшь от радости. Как раз такой возраст, когда мужики мрут, как мухи. И больные, и здоровые. Кардиограмму снять, что ли, завтра? Надо не забыть забежать перед сменой».
Он плеснул себе виски в стакан и вышел на балкон с трубкой, покурить.
Как же поворачивается жизнь! То ютился у мамы после развода, один, как перст. Та же старая деревянная кровать из чешского спального гарнитура 1960-го года, в очереди на который его мать отмечалась целых пять лет. Школьный ещё, письменный стол. Да колченогая радиола.
Он сделает себе кабинет. Купит велюровый халат. Кожаное удобное кресло, какое было у его прежнего тестя. И зимними вечерами, покуривая свою вишнёвую трубку, он будет заканчивать докторскую диссертацию. А любимая женщина принесёт ему чашечку хорошего кофе с корицей.
Любимая Женщина. Это отдельный вопрос его жизненного плана.
Тёткину квартиру, доставшуюся по наследству, надо переоформить на дочь. А пока просто будет сдавать внаём.
Утром он позвонил риэлтору и сказал, что сегодня он занят на операциях, а завтра – в любое время.
Павлов соврал. Никаких операций у него не предвиделось.
Он должен был всё продумать о Кате. Конечно же, он принял уже твёрдое решение, но всё-таки взял себе день, чтобы была возможность сыграть отступного.
 
Купив цветы в метро для Кати, он подрулил к приёмному отделению. Картина, представшая его глазам, называлась банально.
Три грации.
Очевидно, Максимова дозвонилась всё же до Катиной сестры, чтобы та привезла Кате верхнюю одежду.
Первой грацией была Надежда в норковой шубке-клёш и задорной шляпке. Коротенькая шубка открывала стройные не по возрасту ноги, а платформа её сапог говорила о том, что о возрасте она не желает думать. Павлов вспомнил и посчитал: «Нам с Катериной по сорок три, значит Надежде – полтинник. Ничего, ухоженная дамочка».
Другой грацией была нянька из приёмного отделения, Матильда, по прозвищу «профурсетка», женщина неопределённого возраста с сизым носом и фиолетовым румянцем на щеках, из чего было понятно, что она злоупотребляет алкоголем, и уже очень давно. Матильда была в подаренной кем-то списанной куртке скорой помощи. Чулки на её ногах, как всегда, были перекручены.
Посредине стояла Катерина. Полупрозрачная, худенькая и бледная «грация» в куцем пальтеце на рыбьем меху, таким же мехом отороченном, и самосвязанной шапочке. Две вышеупомянутые дамы держали её под руки.
Павлов вышел из машины, поздоровался. Забрал Катину сумку из рук Надежды, а саму Катю посадил на заднее сиденье, где лежал купленный для неё букет. Оставив в недоумении сопровождающих, они отъехали.
Павлов раздумывал, куда бы заехать, чтобы купить Кате одежду. Потом вспомнил свою одноклассницу Тамару, которая держала небольшой и недорогой магазинчик и всех приглашала к себе за покупками, когда они встречались в прошлом году на 60-летие своей школы.
Павлов вошёл в магазин один, увидел одноклассницу, и очаровал всех возгласом: «Редкий Павлов не залетит в такой уютный магазинчик!»
Поцеловав Тамаре руку, он сказал ей томно и тихо: «У меня в машине дама сердца. Обуть и одеть снизу доверху. Томочка, пожалуйста. Лишнего не спрашивать, человек из больницы, поняла?»
Потом они заехали в парикмахерскую, накупили гостинцев, и Павлов повёз Катю в реабилитационный центр. Её поместили в отдельную палату с телевизором и душем. Всё это время она молчала. Павлов помог Кате переодеться в спортивный костюм и сабо. Видя, что она очень устала, уложил её и велел спать, сказав, что придёт завтра.
Когда он уходил, Катерина тихо сказала: «У меня ведь дома кошечка одна осталась. Сын её может выгнать, если уже не выгнал, а она ведь у меня 8 лет уже живёт».
– Вас понял, – ответил Павлов и понял, что отступного играть поздно. И это его обрадовало.
Решение для себя он принял окончательно.

Ему не нужна была женщина-кандидат наук. Ему хотелось уюта и тепла и, самое главное, чтобы почувствовать себя всемогущим, сильным и щедрым. Ему нужна была женщина, которую надо было защищать и лелеять, как нежный цветок. И чтобы в квартире уютно пахло супом и пирогами.
Утром следующего дня, проснувшись, Катя увидела дырчатую коробку с розовым бантом. Из коробки раздавались весьма характерные звуки. Женщина развязала бант, и ей на грудь прыгнула её любимая Муся. В углу палаты Катя заметила тазик-туалет и миску для воды и корма.
В палату с лечащим врачом, улыбаясь и пряча за спиной цветы, входил Павлов.
А по вечерам Катя долго не засыпала. Всё думала о нём. Думала постоянно. Особенно на обязательных полуторачасовых прогулках по дорожкам больничного скверика.
Павлов приезжал каждый день, с цветами и гостинцами. На 8-е марта подарил платье от Сони Рикель. И не скрывал своего отношения, хотя Катерина была молчалива.
Он и не торопил её.

Щучка сказала бы: «Он на тебя запал, лови момент».
Как у неё всё просто! Сама-то она всегда держала нос по ветру. И сколько раз она изменяла Димке! Уж Катя-то знает. Ленка, не стесняясь, рассказывала всё подробно ей, той самой, у которой вся жизнь из-за неё, Щучки, пошла под откос. И почему, она, Катя, не перестала с ней дружить? Надеялась на что-то? Но она видела, что Димка оказался подкаблучником до такой степени, что много раз сам на машине забирал Ленку от очередной «подружки». Он был совершенно слепым котёнком, которым Щучка крутила и вертела в зависимости от обстоятельств. Стоило ли так переживать из-за этого? Конечно же – нет, Катя поняла это, но слишком поздно. Сколько слёз пролила, оставшись вдовой. И непонятно, из-за кого больше плакала.
Так незаметно прошло шесть недель. Катя принимала какие-то лекарства, ходила на массаж, плавала в бассейне и занималась аквааэробикой. Незаметно вернулся сон. Пока ещё чуткий такой, поверхностный.
Но однажды Катя поймала себя на мысли о том, что каждое утро ждёт Павлова. Чтобы он вошёл и сказал: «Редкий Павлов не заглянет с утра пораньше в этот терем!»
И она решила сдаться. Сыграть отходную никогда не поздно. Но она не подумала, чего может стоить такая отходная. Павлов так ухаживал за ней, что она расслабилась окончательно, и эта мысль даже и не пришла ей в голову.
Не сговариваясь, они думали оба об одном и том же.
Нет, назад уже нельзя.
Наконец, Катю выписали, и Павлов, поторапливающий рабочих с ремонтом тёткиной квартиры, увёз Катерину на Кипр.

продолжение