Графиня Снежина

Начальник N-ской губернии, князь Алексей Фёдорович пил утренний кофий у себя в кабинете. На просторном отполированном до зеркального блеска столе красного дерева (губернатор не признавал канцелярского зеленого сукна) аккуратными стопками были разложены свежие газеты, депеши, и докладные записки, на серебряном подносе отдельно лежали приватные письма.
Стол украшал только массивный малахитовый чернильный прибор.
Нынче был приемный день, и князь торопился просмотреть корреспонденцию.
Сорокалетний губернатор был редкостно хорош собою от природы: ладно сложенный, белокурый, с высокими скулами, прямым носом, ямочкой на подбородке и свежими четко очерченными розовыми губами, обнажавшими в добродушной улыбке ровные, влажные, сахарные зубы. А военная выправка, бакенбарды а-ля государь Александр Павлович и безупречно сидящий генеральский мундир делали его и вовсе неотразимым по мнению губернских дам. Руки князя со стройными длинными пальцами, овальными розовыми чистыми ногтями были выхолены, a cам князь неизбежно благоухал тем свежим запахом, которым пахнут после бани лишь молодые здоровые мужчины, не употребляющие табаку, только что надев свежее белье.
Белоснежный платок князя переменялся дважды в день и был надушен какими-то тонкими едва уловимыми духами. В общем, губернатор был, что называется, красавец мужчина. На правой руке князя поблескивало массивное обручальное кольцо червонного золота, на левой - драгоценная печатка из черного алмаза.
- Ваше сиятельство, к Вам Полина Алексеевна.
Старшая дочь губернатора, 17-летняя княжна Полина в первый же сезон сделала блестящую партию в Петербурге и должна была скоро венчаться.
Визит княжны в такое время был необычен, и Алексей Федорович чуть встревожился.
- Проси.
В кабинет впорхнула прелестная молодая девушка, в светлом утреннем платье с букетиком колокольчиков, приколотым к корсажу. Толстая светлорусая коса обвивала хорошенькую головку. Личико казалось взволнованным и испуганным.
“Доброе утро, папенька, я не умею сказать, вот, непременно сами прочтите, и чтоб никто не увидел”, - с этими словами она сунула в руки князю розовый запечатанный конверт и бросилась вон.
Алексей Федорович взрезал конверт серебряным ножом и достал сложенное письмо. Письмо было написано по-французски быстрою рукою Полины Алексеевны.
“Мой дорогой батюшка,
Прежде всего, умоляю Вас, простите меня за неслыханную дерзость, но я не могу избежать того, что я Вам скажу.
Скоро моё венчание. Я довольна женихом, но есть одно обстоятельство, которое я должна разрешить до того, как дам супружескую клятву. Как бы я могла сказать словами, если даже перо не слушается меня. Я не могу исповедаться в своем грехе никому, никому...
Я страстно влюблена в одного человека и не смогу выйти замуж и уехать, не принадлежав ему.
Я понимаю, насколько безнравственно это звучит - желание принадлежать другому мужчине накануне свадьбы, но это не самое ужасное. Ужаснее всего то, что по всем законам человеческим моя страсть преступна. Я страстно люблю и желаю человека, которого желать не могу - своего родного отца. Вас, батюшка. Я всегда обожала Вас как отца, или, лучше сказать, как Бога, но когда я выросла из ребенка и стала девушкой, добавилось ещё одно чувство - я страстно полюбила Вас, как любовница. Ах, это ужасно.
Я боролась с собою, но была побеждена. Я погибла.
Временами мне, казалось, я готова была отдать свою душу за один Ваш не по-отечески ласковый взгляд, за один поцелуй, но нет. Все таки душа слишком дорога, и я не смогла бы просто так погубить её; я готова отдать свою душу только за полное обладание Вами, за полное слияние плоти. Если бы Вы могли сделать меня своею возлюбленной… Я умоляю Вас! Это погасит пожирающее меня пламя, я выйду замуж, буду добродетельной супругой и вымолю прощение у Господа. Ведь Он простил дочерей Лота... Вы не будете виноваты, весь грех на мне. Если Вы прогневаетесь и с омерзением отшатнетесь от меня, жизнь угаснет во мне.
Я буду с трепетом ожидать Вашего приговора,
Полина“
Кровь отхлынула от лица губернатора. Он дважды перечёл письмо и закрыв глаза, стиснул виски рукою.
То, о чём дочь умоляла его, было невозможно, немыслимо, но он также знал, как опасна отчаянная страсть для такой пылкой натуры. Только отчаянная страсть могла подвигнуть княжну на такое признание отцу. Её родная тетка Дарья Фёдоровна в три месяца зачахла от несчастной любви, и несмотря на с детства прекрасное здоровье, умерла от нервической горячки в восемнадцать лет.
Алексей Фёдорович сжег письмо и стал мерять шагами просторный кабинет. Часы пробили десять, и князь, не помня сам себя, вышел в приемную. Все так же не помня себя, губернатор скоро принял и отпустил всех посетителей, ровно в полдень он вернулся в кабинет, послав за княжной Полиной.
Несмотря на явственнoe волнение, она казалась изнурённой и даже oцeпенелoй.
Алексей Фёдорович запер дверь и начал тихим голосом по-французски: “Дитя моё, я прочел твое письмо и должен говорить с тобою". Щеки и шея Полины залились краской.
"Поверь, я очень бережно отношусь к твоим чувствам... Полагаю, в тебе говорит неопытная страсть; ты не знала мужчины, и эта твоя детская влюбленность, возможно, естественна, но никак не связана с тем, что, как тебе кажется, ты желаешь".
Полина Алексеевна пробовала протестовать, но князь движением руки прервал её.
"Страх кровосмесительного греха не остановил бы меня, если б от этого действительно зависело твоё сердце. Вот тебе моя отцовская воля: выходи замуж в чистоте девичества. Став женщиной, ты сможешь убедиться, что твои детские фантазии тебе не нужны".
Полина Алексеевна подняла лицо - прекрасные глаза её были полны отчаяния, губы дрожали. Алексей Фёдорович почувствовал, как оборвалось у него сердце.
"Однако, вот тебе моё слово, Полина: зимою я приеду в столицу повидать тебя, и если ты и по ту пору будешь страстно желать того, о чём ты попросила меня в письме, если сердце твое не утешится, я пойду на это”.
Полина едва дышала.
“Но ты должна мне обещать, что ты постараешься быть счастлива в замужестве, я дал тебе отцовское благословление. Даже если... если ты станешь моей возлюбленной, ты все равно должна будешь быть счастлива в супружестве. Посему успокойся, дитя моё, готовься к свадьбе. Ты должна быть покойной и счастливой. Зимою я навещу тебя. Ступай".
Княжна Полина поцеловала отцовскую руку, а он поцеловал её в лоб.
"Благодарю, благодарю вас, батюшка" - пролепетала Полина и вышла вон.
Алексей Фёдорович в изнеможении закрыл лицо руками. Однако, нужно было придти в себя. Он позвонил и велел подать себе прямо в кабинет водки и паюсной икры, и приготовить у себя наверху ледяную ванну.

Через две недели княжна Полина Алексеевна была обвенчана с молодым графом Снежиным и уехала в Петербург; убрaннaя яблoнeвыми цветами, она была так юна, так хороша и так трогательна в подвенечном наряде, что многие умилённо прослезились. Прощаясь с семейством, она выглядела совершенно довольной и счастливой.

Зимой N-ский губернатор посетил столицу. В Аничковом Дворце давался Новогодний бал, где молодая графиня Снежина была единодушно признана первой красавицей. Её свежее прелестное личико дышало радостью, большие черные глаза сияли, на нежных розовых щеках играли ямочки, стройная гибкая шея изящно держала прелестную светлую головку, два раза обвитую косою, синее шeлкoвoe платье легко обхватывало её тонкий стан и обнажало плечи и грудь ослепительной белизны; оно было бы просто, если б на корсаже не было вышивки мелкими алмазами. Крупный алмаз, казалось, сам по себе, без цепочки и оправы, трепетал в ключичной впадинке, нecкoлькo алмазов и сапфиров казались небрежно разбросанными по прическе.
N-ский губернатор сделал с графиней Снежиной тур вальса. Алексей Фёдорович спросил, счастлива ли она. Полина Алексеевна уверила его, что да, абсолютно, и сообщила об ожидаемом пополнении семейства. Все устроилось прекрасно, и совершенно успокоенный Алексей Фёдорович вернулся в губернию.

Постом Алексею Фёдоровичу стали сниться странные сны. Ему виделся бал, огни отражающиеся в зеркальном паркете, музыка, вихрь вальсирующих пар, и Полина, прижимающаяся к нему в вальсе, обвивающая его шею руками, целующая его в уста; и вот она уже тянет его в самый центр залы, и спускает платье с плечей, обнажая молодые высокие груди, и требует: "Возьмите меня, батюшка, ведь мы же на балу, так оно и надобно", и все вальсирующие вторят: ”Надобно, ваше сиятельство, надобно, ведь первая красавица просит".
Алексей Фёдорович просыпался с колотящимся сердцем. Потом ему перестал сниться бал и снилась одна Полина. В простеньком утреннем платьице, затканном колокольчиками, она льнула к нему, целовала его и опускалась перед ним на колени, жаждя самых смелых ласк. Алексей Фёдорович чувствовал сладкий спазм и просыпался, обрызганный собственным семенем.
Из Петербурга приходили самые утешительные известия, Полина Алексеевна писала, что чувствует себя превосходно, а на Троицу пришло известие, что графиня Снежина благополучно разрешилась здоровым мальчиком, котoрoгo нарекли Алексеем.

Минуло пять лет, у графини Снежиной родился второй сын, всё забылось, в губернии всё шло своим чeрeдом.
На Маслянной губернаторские сани непостижимым образом угодили в полынью - и кучер был трезв, и лед крепок - насилу выбрались, да покуда добрались до дому, закоченели. У Алексея Фёдоровича сделался жар, потом жестокий кашель. Ни травяные отвары, ни обертывания, ни докторские снадобья ничуть не помогли. Князь умирал. В Петербург послали за Полиной Алексеевной. Графиня Снежина вмиг собралась и домчалась до губернского города в два дни. Раскутываясь на ходу, она бросилась к отцу, выставила всех вон, заперла дверь и опустилась на колени в изголовье. "Батюшка, Господи, батюшка" - повторяла Полина, осыпая исхудавшую отцовскую руку неистовыми поцелуями. Всю ночь она простояла на коленях в изголовье, горячо шепча что-то по-французски на ухо больному.
К утру жар спал, и на третий день стало ясно, что Алексей Фёдорович вне опасности. Графиня Снежина сама бессменно ходила за отцом. На пятый день губернатор встал. Хотя и в Пост, болящего отпаивали мясными бульонами и тёплым кагором с мёдом и корицей.

По установившемуся обычаю после обеда князь пошел к себе прилечь, а Полина Алексеевна читала ему вслух. В этот раз она читала из Мольера, Алексей Фёдорович слушал с улыбкой, от кагорa приятно клонило в сон. И вот французский выговор Полины и наплывающая дремота сложились в какое-то неясное, но остро-приятное воспоминание, сладкая истома охватила Алексея Фёдоровича, ему почудилось, что он слышит и другие слова, как будто говорили две Полины, одна где-то в отдалении читала из Мольера, а другая, внутри, шептала о своей страстной любви к нему, о ласках, которых она жаждала, и просила, и обещала, и описывала такими ясными простыми словами, что Алексей Фёдорович так живо представлял себе её поцелуи, её прикосновения, её страстные объятия, её открытую влажную плоть, как будто осязал. Мужская плоть мучительно восстала, сладко содрогнулась и излилась, сама собою, князь исторгнул тихий стон наслаждения. Полина оборвала чтение и сияющими глазами смотрела на него. И Алексей Фёдорович вспомнил тот больной вечер, когда лихорадка доедала его, и голос Полины, всю ночь шептавший ему о своей страсти и любви, и как сквозь лихорадку и боль в груди в нём снова проснулось желание, которое терзало его пять лет, и смерть отступила.
Алексей Фёдорович благодарно приник губами к руке дочери. Более о любви они не говорили. На Святой графиня Снежина оставила совершенно выздоровевшего и окрепшего губернатора и вернулась к своему семейству в Петербург.

поделиться

Алёна Емельянова

<a href=mailto:aemelyanova@list.ru>aemelyanova@list.ru</a>

03.06.2005