Последний романтик


– Ну что с тобой сегодня? Жутко смотреть. Не морщи лоб, Тоня. Ну вот, так лучше. Улыбнись!
– Егор, не приставай. Не будет сегодня ничего. Не хочу я, не могу...
– Тонь, я не понимаю – что происходит? Столько лет мы знаем друг друга. Я люблю тебя, клянусь. Ты напрасно считаешь, что для меня самое главное – наша физическая близость. Посмотри сама, последние два года почти ничего между нами. И я мирюсь с этим. Наши отношения выродились.
– Почему «выродились»? Не выродились, а переродились. Переросли... в дружбу. Разве это так уж мало?


Беседа, повторяющаяся с определенной регулярностью, уже даже не раздражала Антонину – скорее, утомляла. Любовная связь, которая началась много лет назад и была тогда для Антонины всего лишь небольшим романтическим приключением, как-то незаметно привязала ее к сумбурному и непрактичному Егору. Постепенно он стал для нее самым близким другом, и эта роль теперь настойчиво вытесняла Егора-любовника. Поначалу он сопротивлялся, пытаясь отвоевать свой, как ему казалось, законный клочок пространства, именуемый им Счастьем. Но после нескольких серьёзных ссор с Антониной, пригрозившей ему полным разрывом, сдался, не теряя все же надежды на то, что его любовь и страсть рано или поздно возвратят ему самую желанную на Земле женщину всецело. Было совершенно очевидно, что сей долгожданный миг сегодня не наступит. Егор уже хорошо знал, что если Тоня расстроена, лучше набраться терпения и дать ей выговориться. Но что-то другое, чего он не видел раньше, в лице и голосе его любимой подгоняло необъяснимую тревогу к его сердцу и шумные приливы крови к ушам.
– Ладно, Тонь, забыли. Говори. Говори, что не так! Ты же знаешь мою теорию о том, что всем положено время от времени плакать.
– К черту твою теорию. Я не люблю плакать. И ты прекрасно это знаешь. И теорию твою не признаю. От слез стареют. А у меня всегда болят виски... Но я расскажу, конечно. Прости, что ничего не говорила раньше. Не считала это значительным, что ли. Но сегодня...
Ее глаза увлажнились. Дрогнул подбородок. Проглотив ком, подступивший к горлу, и после глубоко вздохнув, она продолжала:
– Это произошло... Нет, это произошло намного раньше. Помнишь, я тебе про одного мальчика из моего класса рассказывала? Он еще был влюблен в меня.
– Да, что-то такое припоминаю. Его, кажется...
– Максим. Максим его имя. У него это что-то вроде первой любви было. Еще в шестом классе он мне подложил в дневник маленькое картонное сердечко с надписью «Я люблю тебя». Потом даже стих сочинил, неуклюжий такой, но искренний. Впрочем, это не было для меня чем-то сверхъестественным или важным. В то время все мальчишки нашего класса «вразноголосицу» влюблялись в меня. Приятно, конечно, было. А вообще я интересовалась ребятами постарше.
– Вот все вы такие – неблагодарные, – Егор широко улыбался.
Тоня мечтательно продолжала:
– Да, мы уже были в восьмом, а Максим все так же густо краснел, когда мы с ним разговаривали или танцевали на какой-нибудь школьной дискотеке. Однажды мы собрались всем классом на день рождения моей подруги у нее дома. Ее родители великодушно предоставили свои скромные хоромы в распоряжение «детишек». Так что мы отрывались, как могли – поднакатили слегка шампанского, танцевали, бесились... Так разошлись, что я даже, шутя, поцеловала Максима. Он был близок к помешательству от такого подарка судьбы и тоже, немного расхрабрившись, поцеловал меня в ответ. Он не знал, глупенький: то, что можно мне, ему было непозволительно – тем более, при посторонних. Я отреагировала на его смелость звонкой оплеухой. Все, кто тогда находились рядом, на мгновение замерли, направив в нашу сторону настороженные взгляды.
В душе я не сердилась на Максима, весело рассмеялась, все облегченно вздохнули и снова погрузились в беззаботно-шумное состояние. Максим же, обрадованный тем, что пощечина была «ненастоящая», тоже улыбался, поглаживая бурую пятерню на своей щеке.
– Доброжелатели... Как же без них? – снова продолжала Антонина, подперев подбородок ладонью и глядя куда-то в сторону. – Пожалуй, это был первый случай в моей жизни, когда я узнала, что стоит за столь «добро-коренным» словом. На следующий день Максим был необычайно молчалив и угрюм. «Кто его знает, что у других на уме», – я не придавала большого значения его настроению. И подшучивала над ним, как ни в чем ни бывало, на большой перемене. Максим сидел, насупившись, нарочито отворачиваясь от меня. А потом еле слышно пробубнил: «Как ты могла?! Я тебе верил. А ты...» «А что я? Не оправдала высокое доверие?», – я по-прежнему пыталась развеселить его, даже не догадываясь о том, что своими шутками только усугубляю его обиду и недоверие ко мне. «Я думал, ты просто так... А ты поспорила на меня!», – он задрожал всем телом, и скулы его живо задвигались невидимым внутренним скрежетом зубов. «Ха-ха! Было бы на кого спорить!», – не унималась я. Еще одно мгновение, он стоял рядом, а я... еле успела уклониться от «ответной» пощечины. Такое отрезвит кого угодно. Обрывистые мелкие вопросы, наперебой пульсировавшие в моем мозгу – «Почему? Зачем? За что?» – сливались в один большой «Что произошло?».
После этого случая Максим замкнулся в себе, и из всех его редких «знаков внимания» мне, как правило, доставалось «дура» или «отстань». Хотя я к нему и не приставала, – тоже обиделась.
Так тянулось довольно долго. И это долгое двухлетнее напряжение было снято на удивление легким и быстрым примирением на выпускном вечере. Потом мы разъехались по разным городам, а небольшая переписка между нами, оборвавшись по каким-то причинам, больше не возобновилась. Казалось, мы взаимно исчезли из жизни друг друга навсегда. Правда, я иногда вспоминала историю пощечины, все думала: «Где он теперь? Чем занимается? Женат, конечно. Дети...»
Так вот, примерно полгода назад (я тогда была в отпуске и, выпроводив своих в школу и на работу, сладко отсыпалась) меня разбудил телефонный звонок. Звонила мама. Я бы, пожалуй, меньше удивилась, услышав о приземлении инопланетян, чем от услышанного от нее: «Тонечка, угадай, кто здесь у меня сидит. Подскажу. Красавец-майор. Высоченный, – думала, что в дверь не войдет. Еще не поняла? Да, Максим, одноклассник твой. Он на неделю в отпуск приехал, первый раз за двадцать лет на родину. Вот пришел ко мне. Хочет тебе два слова сказать. Тоня, говорит, что любит тебя, что всегда любил. Боится вон трубку брать». Потом мама передала ему трубку. Я пыталась расспросить его о том, где он теперь, как... Но все без толку. Он без конца перебивал меня: «Тоня! Какая ты?! Какая ты?! Все равно лучше тебя нет...» Из всей нашей короткой и бессвязной беседы я только успела выхватить, что он был женат два раза, что хотел дочку назвать Тоней и что прикомандирован сейчас в Чечню – часто туда мотается по работе.
А сегодня..., – Антонина утирала слезы, размазывая тушь и щурясь от жжения в глазах, – сегодня я снова говорила с мамой... Его больше нет. «Погиб при неясных обстоятельствах». Вот так вот, коротко и ясно... Это был последний романтик, – уперевшись пустым взглядом в пол и уже не всхлипывая, Антонина закончила свой рассказ.
– Нет, Тоня. Это был не последний романтик..., – Егор присел на корточки, пытаясь заглянуть Антонине в глаза, и поглаживал большой теплой рукой ее ссутуленные плечи.

поделиться
Татьяна Калашникова
07.09.2007

Оставьте свой отзыв

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ознакомлен и принимаю условия Соглашения *

*

Использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения редакции.
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу privet@cofe.ru