Прощание с детством

Первая любовь навсегда остается в нашей душе ярким, чистым и нежным воспоминанием. И неважно, когда она посетила нас, в детстве, юности или взрослой жизни.
Со временем объекты нашей первой любви и наше отношение к ним могут переоцениваться и меняться. Но те первые ощущения, связанные только с этим конкретным человеком, остаются в памяти неизменными навсегда. А вот первая встреча с «женщиной», которая открыла нам познания о самом себе, как о вступающем во взрослую жизнь мужчине, оставляет в памяти совершенно различные воспоминания. Лично я слышал множество историй и анекдотов. Да вы сами вспомните, как это происходило у вас. Вот и я хочу рассказать вам свою историю.

В тот год, когда мне исполнилось 14 лет и я закончил седьмой класс, родители отправили меня, как и многих других ребят нашего двора, на лето в трудовой лагерь. Не знаю, куда ребят и девчат спихивают сейчас, чтобы они не болтались без дел по дворам и подворотням, но тогда это был, наверное, очень даже неплохой выход. Во-первых, мы были заняты полезным делом и не слонялись как неприкаянные. А потом, мы же зарабатывали «деньги», что совсем немаловажно в плане воспитания.
И вот отправили нас большой группой трудиться и отдыхать в деревушку Титовку, за Обшаровкой. Мы разбили настоящий лагерь. Установили палатки, на большом шесте повесили красный флаг, устроились почти как в пионерском лагере. В палатке, где жил я, собрались ребята из нашего двора. Лешка Семыкин, Толик Зорин, я и еще трое наших ровесников. Всего нас было шестеро приятелей. Мы с Лешкой уже целый год занимались боксом. Я на стадионе «Заря», у тренера Демина, а он на «Крылья Советов». Только Лешка был мухач, а я в более тяжелом весе.
Все было замечательно. Днем нас возили в поле собирать овощи, вечером мы разводили костер, и наши воспитатели и вожатые организовывали игры и танцы. Но очень скоро нас стали донимать титовские ребята. Приходят к нам на танцы после самогоночки и достают - и ребят, и девчат, и воспитательниц с вожатыми. Приезжали они на велосипедах, а предводитель их, Сашка Титов, бугай лет 18, на мотоцикле «козле». Наши взрослые воспитатели их побаивались, и мы в конфликт с ними старались не вступать. Но однажды все же «достал» кто-то из них Лешку. Он не сдержался и врезал колхознику, как нас учили. Начался шум, гвалт. Собрались все сельские у нашей палатки, пришел на разборки и Сашка Тит. Мы держимся все вместе, но их, конечно, больше, а Тит сопит и крутит в руке цепь от мотоцикла. А так как я был самый крупный, он наезжает на меня. Чувствую, быть мне битым, а если он еще и цепь применит, не знаю, что со мной будет. И если честно, то не от смелости, а скорее от страха я ему говорю, что, мол, слабо один на один и без цепочки? Деревенские все смеются, Санек, мол, таких, как ты, троих враз уложит. Мне не до смеха, он чуть не вдвое здоровей меня, взрослый, да еще только-только с малолетки освободился. Бросает Тит цепь на землю: «Ну что, выходи». Я выхожу в круг, а самого как в лихорадке колотит. Хорошо еще, что темно и никто этого не видит. Тит размахивается и бьет мне в голову. То ли боксерские навыки сработали, то ли от страха, но я легко увернулся от удара и стою. Он снова бьет и промахивается. Тит занервничал и прет на меня всей тушей. А я почему-то успокоился, встал в стойку и, уклонившись от удара, встретил его прямым в голову. И от этого, первого моего удара, Тит рухнул прямо лицом в землю. Наступила мертвая тишина, даже музыка у костра как специально замолкла. Он встал, ничего не понимая, пошатываясь из стороны в сторону и воя, пошел на меня. А я не стал ждать его удара и как на тренировке по мешку, ударил левой сбоку и правой снизу – двоечку. Сашка опять упал а, поднявшись, подвывая и отплевываясь, побрел в сторону деревни. И вся остальная деревенская «кодла» молча пошла за ним.
Заснула наша палатка только под утро, мы ждали возможного продолжения и возбужденно обсуждали происшедшее. На следующий день, вернувшись с полевых работ, мы сидели у своей палатки в ожидании ужина, на душе у каждого было неспокойно, ждали продолжения этой истории. Послышался треск мотоциклетного двигателя, и прямо к палатке подкатил «козел». Тит опустил на землю мотоцикл и, не глядя на остальных ребят, как-то смущенно улыбаясь, подошел ко мне и протянул руку.
С этого дня началась моя дружба с Сашкой Титом. Я стал часто пропускать полевые работы, зато меня постоянно могли видеть на окраине деревни, в компании Сашки и других его ребят. В это лето я научился ездить на «козле» и стрелять из одноствольного ружья. Сашку я тренировал наносить прямые удары и уклоняться, не закрывая глаза. Деревенские теперь почти не приезжали на танцы, а когда приезжали, все было спокойно.
И вот однажды Тит мне говорит: «Хочешь, я тебя познакомлю с Манькой, она классная и всем дает».
Разве мог я ему сказать, что в свои 14 лет, выглядевший гораздо взрослее за счет высокого роста и спортивного сложения, я, можно сказать, даже не дружил с девчонками?!
Манькой была шестнадцатилетняя девушка, с лица которой почти не сходила улыбка, с ямочками и румянцем на круглых щеках. Она была обычной деревенской девчонкой - круглолицая, крупнотелая, вся в веснушках и уж точно не красавица. Этим вечером она вместе с нами каталась на мотоцикле и веткой шевелила угли в маленьком костерке.  Костер совсем затух, Тит уехал на своем мотоцикле, а мы с Манькой до темноты сидели на бревне и грызли семечки. 
Когда совсем стемнело, она встала и сказала: «Aйда». Мы вышли за околицу. За последним сараем Манька села, а затем легла на густую траву и поманила меня к себе. Я подошел и сел рядом. Тишина стояла оглушительная, только изредка свиристели кузнечики или сверчки. Я сидел не шевелясь. Мне казалось, что шорох травы при малейшем движении разносится на всю деревню, и на этот шорох обязательно кто-нибудь придет. Может быть, мне было страшно оттого, что кто-то подойдет и нас увидит, а быть может, было неловко оттого, что я не знал, что мне делать. Манька задрала на грудь юбку, я увидел контур ее белых ног и черный треугольник в промежности. Мне было стыдно и душно. Она схватила меня за руку и завалила на себя. Манька почему-то часто и громко дышала, а сама шарила у меня в шароварах. Я лежал на ней, весь напряженный, и не дышал. Потом ее рука нащупала-то, что искала, и Манька впилась своими губами в мои губы. Я пытался снять с себя шаровары, но запутался и отчаянно задрыгал ногами. Кое-как мне это удалось. Манькина рука проделывала у меня между ног какие-то манипуляции, от которых в голове моей мысли путались и "вставали дыбом". Двигая задницей, я помогал Маньке изо всех сил. Наверное, все произошло, потому что Манька вытащила руку и, обхватив меня обеими руками за спину, подбрасывала на своем животе. Именно в этот момент в мой, бесстыдно оголенный зад, впился первый комар. И началось... Комары налетели на мой бедный зад целой стаей. Я поочередно обеими руками колошматил себя, как мог, по ногам и заднице. Скоро Манька прекратила дрыгаться и выпустила меня из объятий.
Через овраг, по поляне, в темноте я бежал в лагерь, в свою палатку. Когда я в нее ворвался, все уже давно спали. Я тормошил Лешку, Толика и вопил: «Что было, что было, вставайте, я вам расскажу!» Не знаю, как и что я им рассказывал, но Лешка, обозвав меня вруном и сказав, чтобы я не мешал спать, залез с головой под одеяло. Толик сделал то же самое. А мне было очень обидно, что никто не поверил и не признал во мне уже по-настоящему взрослого мужчину.

Не помню, как и когда я заснул, но разбудил меня старший воспитатель. Он зашел в палатку, где кроме меня уже никого не было, разбудил и объявил, что меня из лагеря отчислили, и я должен быстро собраться потому, что нужно успеть на электричку. Мы вместе с ним и завхозом, которой по делам нужно было в город, добрались до Обшаровки и на электричке уехали в Куйбышев.