Разлуку играют…

Как бы мы ни стремились удержать свою любовь, однажды она уходит, оставляя нас своими рабами. Или героями? Наверное, это зависит от того, как на себя посмотреть...


* * *
- Я тебя ненавижу! - Крикнула она, врываясь в сонную комнату, где тихо работал телевизор, лениво осыпался пепел с кое-как приткнутой к блюдцу сигареты. Вокруг было нервно, больно и опасно.
Глядя на этого развалившегося на маленьком диване огромного старого человека, она машинально отмечала побелевшие за последний год волосы, отросший живот, вечное назидательно-повелительное выражение глаз. Она чувствовала бунт, устав его бояться. Почему-то ей не приходило в голову удивиться, что она любила именно такого человека целых два года, что его старость когда-то ей даже нравилась. Точнее не старость, а то, что она могла заставить его забыться, зажечься, вспомнить юность или просто одолжить у нее кипучую энергию молодости.
В нервном припадке она встала в дверях, широко расставив ноги, подбоченясь, закинула голову и расхохоталась:
- Ты вечно твердил, что хотел мне только хорошего. Возомнил себя
Мефистофелем? - У нее сжалось горло и защипало в глазах. Чтобы слезы не выкатились, она продолжала выкрикивать свою ненависть, прищурившись.- Я часть той силы, да? Ненавижу! Ты испоганил жизнь не только себе, но и остальным. Кому? Да твоему любовнику, который годится тебе в сыновья. Сделал из него гея на радость себе, а что он сдохнет или от СПИДа, или от одиночества, забыл подумать, увлекшись радостями анального секса?
Она знала и умела делать ему больно, но впервые перестав бояться его,
испугалась себя. Никогда у нее не набиралось достаточно смелости, чтобы и он тоже узнал, на что она способна.
Развернувшись на каблуках, она выскочила в кухню, схватила телефон и сумку.
Потом мелькнула мысль, что ТАК не прощаются:
- Ненавижу! - Спокойно, скорее удивленно сказала она и тихо закрыла за собой дверь.
Проходя мимо его машины, она едва удержалась, чтобы на гладкой полированной холодности, воплощающей его снобистскую натуру, не нацарапать камешком слово, выражающее всю ее ненависть.
Уже в такси до нее стали доходить какие-то обрывки его слов. Безобразно
ныла рука, голова просто раскалывалась. Завернув рукав, она скорее
почувствовала, чем увидела, следы его пальцев.
- Ненавижу! - Крикнула она телефону, таксисту, ему, пустоте двора,
двухгодичному рабству мысли и самой себе. - Не желаю его видеть никогда, слышите? Ни-ког-да!

Прошло еще два года. Ее полудетская угловатость, стеснительность и
импульсивность спрятались под слоем тональной пудры, под безлико-взрослой прической, под длинными ухоженными ногтями.
Сидя за столиком, она ждала его и смотрела за сигаретой, которая перегорала, превращалась в пепел и просто переставала быть. И вот она растянула губы в вежливую улыбку, глаза же сохранили серьезно-сосредоточенное выражение под стеклами темных очков.
-Ненавижу? - Попыталась она прислушаться. Нет! Она постаралась заставить себя встряхнуться, накрутить, вспомнив подробности той ночи, но в этом усталом, циничном, некогда сильном человеке ничто не могло вызвать у нее сильных чувств. Даже жалости. Даже брезгливости.
Через десять минут она докурила очередную сигарету, вежливо попрощалась и побрела вдоль улицы к другому, с седыми висками и умным взглядом. Она
оглянулась. Наблюдая за ним издали, она поняла, что вряд ли когда-нибудь сможет его ненавидеть. Наверно, он просто недостоин, подумала эта странная молодая женщина, выбрасывая в урну безобразно старую бумажку с полустершимися буквами НЕНАВИЖУ, зато в его взгляде она увидела то, чего хотела так давно...



* * *
Еще с утра у него в голове вертелись строчки: "А я говорю вам: Не смейте, не смейте играть про разлуку на маленькой флейте", словно припев навязчивой детской песенки. Он мучился ими, мучился собой, тенью прошлого, надменным Исканием и чужеродными каменными уродцами на мостах. Он уехал из Москвы с очередной девчонкой, не слишком умной, зато с красивым ухоженным телом, пахнущим большими деньгами. Он уехал из своего города, чтобы убежать от ноющей липкой тоски по тому, что не сбылось, туда, где все это было. Но город без нее казался пустым и бездушным. На второй день он купил билет и отослал свою временную подружку, поняв, что проиграл.
Он никому не хотел звонить, хотя знал, что многие обрадуются его звонкам. Он никого не хотел видеть, понимая, что его бессильная ярость может прорваться в любой момент. Но город смотрел на него ЕЕ прикосновениями и улыбками: вот тут она любовалась Невой, а там смеялась от сырого ветра, путавшего ее волосы.
Он помнил тихий голос, глубокий и ласковый: "Разлуку играют на океане, на звездах, на далях, на осени мрачной, на туче седой, на любви неудачной". В глазах тогда светилась мудрость мира и все слезы вечности. Предощущение разлуки. Неизбежность расставаний. "Не надо, не надо! Ни вспышек огня, ни скрипучего лада, разлука огромнее звука и света, когда докричаться нельзя до ответа, когда ты повален тоской черноликой".
Быстро стемнело, на Невском вспыхнули огоньки. Еще издали он приметил толпу на тротуаре. В стеклянном аквариуме, выходящим в город, работал ди-джей одной из радиостанций, плотный, неопрятный мужик с грязыми волосами. Остальное пространство за этой будкой занимали ресторан и клуб. Да, именно в этом пошловато-роскошном заведении был их главный разговор: среди грохота музыки, пьяных воплей и шумной толпы. Внезапно ему захотелось побыть там.
Он сел на ее место и неосознанно погладил стол. В ресторане тихонечко тренькали, настраиваясь, гитара и контрабас, а за стеклом бушевала толпа, бесясь под ритмичную песню: "Ты мне не снишься, я тебе тоже - и ничего мы сделать не можем". Наконец-то принесли водку и еду. Ему пришло на ум, что она не любила, когда он пил. И ей назло он опрокинул рюмку, морщась даже не от вкуса, а от "зла". А по радио надрывалась Земфира: "Меньше всего мне нужны твои камбэки".
И снова всплыл ее голос: "Разлуку играют на боли великой, на бурях, в которых не молкнут раскаты - два сердца разбиты, две жизни разъяты".

Половины его самого и четверти бутылки уже не было, когда бармен выключил радио, а музыканты заняли свои места, упираясь взглядами в единственного странного посетителя. Джазовые ритмы, приятный голос мальчишки-гитариста умиротворяли и успокаивали. Одна мелодия сменяла другую. И вот кто-то третий достал флейту и заиграл что-то томно-пронзительное, грустно-тоскливое, как ноябрьский полдень в проклятом Богом Питере. "И я говорю вам: не смейте, не смейте играть про разлуку на маленькой флейте",- застучало у него в висках.
Рывком он поднялся, швырнул деньги на стол, выскочил на улицу, не дожидаясь официанта, и почти побежал. А из колонок радиостанции он еще долго слышал: "Чужие губы тебя ласкают, чужие губы шепчут тебе, что ты одна, ты такая - чужая стала сама себе". поделиться

Анна

25.05.2001