Кризис среднего возраста

Не так-то просто помахать ручкой своей бурной молодости и кинуться в объятия зрелости. Не самые приятные объятия притом. Вдруг вырастает брюшко, прочие части тела планомерно увядают, а волосы – что ж, сложивши буйну голову на баррикадах юношеских безумств, по волосам не плачут. И если бы все дело было только в физиологии, так нет – все гораздо серьезнее. Но бывалые эксперты помогут вам справиться с кризисом среднего возраста. Элементарно. Как нож режет воду.

Тони Парсонс
«Потеря собственных волос не самое значительное событие среднего возраста. Есть вещи губительней. Но если вы научитесь жить скучно, то проживете подольше».

Кризис среднего возраста одолел меня не так давно. Я ждал этого, готовился, но, право слово, не думал, что критические дни при всей силе нахлынувшего на меня состояния окажутся такими земными и скучными. Я всю жизнь был уверен, что сильные ощущения в основе своей сексуальны. Что их придумали для анекдотов. Но настоящая, стопроцентная скука вряд ли годится для того, чтобы обсуждать ее за светским обедом. Печально, но в среднем возрасте индивидуум живет, как и жил, вот только жить ему осталось вполовину меньше. И все эти подтянутые молодчики сорока-с-чем-то-лет, здоровячки в джинсе, коже и с молоденькой девчонкой под мышкой отчаянно дрыгают ножками в пустоте просто оттого, что стоит им остановиться, и Черный человек со свистом раскрутит лассо, и их приберет старуха с косой. Вы помните, как чувствовали себя, впервые узнав о смерти? Сколько вам тогда было – пять, шесть? Как вам задышалось, когда вы поняли, что неизбежно угодите в пропасть, выбраться из которой невозможно? Я лично перестал спать по ночам. Поймите меня правильно, я вообще известный псих и параноик и никогда не смотрю вниз – боюсь высоты собственного роста. Страх смерти был для меня сродни прыжку с вышки в бассейн, наполненный машинным маслом. Со временем страх прошел. Но сегодня я вновь вижу приближающегося ко мне Черного человека, который хочет столкнуть меня с вышки. Каждые прожитые сутки – песчинка, падающая в нижнюю секцию песочных часов, точно отмеряющих твое время. Испуганного юнца спасал тестостерон – в конце концов, зачем думать о смерти, когда еще столько всего нужно сделать? И мысли были прекрасные: коснуться мягкой, женской, дышащей плоти. Но сейчас, когда земная жизнь пройдена до половины, перед глазами только лишь график, согласно которому кривая либидо пришла в упадок: «Век скоро кончится, но раньше кончусь я». Нет, я вправду ненавижу весь этот старческий бред – я плохо переношу взросление. И тот факт, что и молодость моя не была особенно забористой, не облегчает мое теперешнее состояние.
Психоаналитики советуют в минуты уныния подумать о тех, кому живется хуже вашего. Они говорят: «Подумайте о бедных, бездомных или, на худой конец, о жертвах геноцида». Но такие мысли могут помочь лишь извращенцам, вся жизнь которых управляется чувством зависти. Я к таким не отношусь и готов подписаться под утверждением, что юность проходит бесследно и второй молодости не бывает. Вы считаете, что это здорово – быть заводным энергичным попрыгунчиком, по паспорту являясь старым пердуном?
Что ж, тогда вам, вероятно, удастся увернуться от грустных мыслей вроде моих, как лет десять назад ты хлестал перуанскую сливовицу, нюхал стимуляторы родом из стирального порошка, а по утрам чувствовал себя бодро и весело и был уверен, что так будет еще очень долго. В двадцать жизнь строится по линейному принципу: взросление – пубертация – секс, наркотики и рок-н-ролл – брак – значительный карьерный рост (или полнейший в этом деле упадок) – первый ребенок (или первая яхта, или первый «порше»), ну и так далее. Но к сорока годам твари дрожащей подрезают крылья: через каких-нибудь девять лет мой первый половой акт будет от меня дальше, нежели окончание Второй мировой войны. Человечество забыло о музыкальном стиле «новая романтика», но я-то прекрасно его помню! А что уж говорить о хиппи или панках – еще одних свидетельствах моего пенсионного возраста?
Фокус в том, что мне уже никогда не уверовать в важность и необходимость собственной драгоценной жизни. Она не драгоценна, и со временем это все заметнее. И вероятно, скука – единственное средство в борьбе с кризисом среднего возраста. Рутинные занятия, лежалые мысли, затертые воспоминания и четкий распорядок дня – вот главные лекарства. Все мы со временем должны стать чем-то вроде лейтенанта Данбера из Хеллеровой «Уловки-22», который зевотой подавлял в себе страх смерти. «Если тебе скучно наблюдать за разрывами бомб, – говорил себе Данбер, – ты проживешь подольше». Так что если вы зададитесь вопросом, почему недавний бодрячок, достигнув сорока, изо дня в день делает одно и то же, то вот вам ответ: он, как и мы, понял, что спасение в рутинных действиях, и медленно бредет к кладбищенским воротам, в то время как не столь дальновидные его ровесники, любители юных куколок и шампанского «Крюг», мчатся к ним во весь опор.

Дилан Джонс
«Тридцать лет – роковая отметка в паспорте любого мужчины. Ты по-новому оцениваешь свою жизнь, и приступы паники настигают тебя куда чаще прежнего».

Конечно, мое поведение совершенно банально. За полтора месяца до собственного тридцатилетия я пришел в дикое состояние – превратился в параноика, лунатика, больную обезьяну. Полупочтенный возраст подкатывал, как тюрьма на колесах, и ни один адвокат не способен был добиться моего освобождения под залог. Я находился в глубочайшей депрессии. Хороша ли моя работа? Развиваюсь ли я как личность? Соответствует ли объем моей талии мировым стандартам? Каждый атом реальности кусался. Потом, правда, случился праздник – все-таки мне исполнялось тридцать, и нужно было показать всем этим тварям, на что я способен. Кстати, а на что я способен? В какой ресторан пойти? Кого пригласить? Я волновался так, как будто мне предстояло организовать празднование миллениума на Таймс-сквер. За двенадцать часов до наступления великого события меня одолела простуда пополам с приступом гастрита. «Это у тебя психосоматическое, – спокойно сказала моя подружка. – Это бывает в любом возрасте».
Я понимаю: тревогу, волнение и прочие прелести параноидального окраса – такое иногда бывает, но мне ведь исполнилось тридцать! По-честному, все началось тремя годами раньше – именно тогда я впервые почувствовал себя неприятно повзрослевшим. Отчего-то вдруг захотелось вести себя важно и где-то даже серьезно. Именно тогда я распрощался с клубной жизнью, перестал почем зря терзать собственную печень и выкинул в окно гору ненужных вещей. Но с такой подлостью, как «официальное тридцатилетие», я столкнулся в первый, и надеюсь, последний раз в жизни. Знали бы вы, как отвратительно это выглядит! Во-первых, наступает время истеричного самоэкзамена. Вы начинаете судорожно сравнивать самое себя с друзьями, коллегами и соседями по лестничной площадке. В ход идет все: машины, девицы, зарплата, одежда, темперамент, амбиции, внешний вид, и к своему ужасу вы понимаете, что далеко не идеальны. Вы бежите в спортзал, пытаетесь устроиться на новую работу, на худой конец красите волосы в иссиня-черный цвет. По части амбиций также наметились изменения – с некоторыми из них вы распрощались, а иные подхлестнули посильней.
Но самое поганое в тридцатилетии – знать, что всего через каких-то сто двадцать месяцев, или десять лет, тебя накроет зловещая цифра 40. «Сорокалетие – большое событие, – пишет Мартин Эмис, – но оно вряд ли случится внезапно. К сорока ты подходишь под замедляющийся тик-так биологических часов и с полным пониманием своей смертности». Сорокалетие – внушительный возраст, и к моменту его достижения с вашей одеждой, прической и мыслями должен быть полный порядок, так что тридцать лет – отличный предлог для того, чтобы об этом подумать.
Для многих мужчин тридцатилетие – первый гвоздь, вбитый в собственный гроб. Десятью годами позже они понимают, как все-таки молоды они тогда были и сколько всего могли сделать. Ты так всегда чувствуешь – оглядываясь назад и в восемь, и в восемьдесят лет. Мне было двадцать четыре, когда я понял, что староват для роли поп-звезды. Но я всегда думал, что разговоры о важности тридцатилетия – напыщенный треп. Я был уверен, что буду настолько занят гребаной борьбой за выживание, что даже и не вспомню о своем тридцатнике, и что эта круглая дата так же необходима для моей коллекции воспоминаний, как пляжные тапки в мороз. Но это уже другая история – значительно длиннее этой.

А. А. Джиль
«Кризис среднего возраста не стоит шума, который вокруг него поднимают. Вы можете получать удовольствие и на пороге сорокалетия, и на краю могилы».

Короче говоря, на прошлой неделе я ел персик, прекрасный белый персик. Я ел его, и меня настигло просветление, эдакое персиковое просветление по дороге в Дамаск. Аккуратненько придерживая персик салфеткой, я разрезал его надвое, а затем разделил еще надвое – каждую половинку. Четвертинки отделились от косточки с влажным всхлипом, и я почувствовал себя потрошителем, увидевшим свое сексуальное величие, своего рода «инуэндо», в том, как белая персикова плоть окрасилась почти что кроваво-красным. Я коснулся плоти губами – большинство продуктов вы хватаете руками и жадно заталкиваете в рот, но персиковую сочность вы почтительно вбираете в себя. Я, по крайней мере, ем персики именно так. Правда, так было не всегда. Было время, когда я жрал персики с яблочной легкостью – захватывал плод рукой, давил сок, пока он не переполнял глотку, стекая по подбородку и измазывая пальцы.
Я подумал: «Когда же я стал есть персики другим манером? В какой момент я перестал жадно вытягивать их содержимое и стал целовать их, как руку вдовствующей герцогини?» Это случилось, когда я достиг так называемого среднего возраста. Когда тебе исполняется тридцать, жизнь становится похожей на гардероб с цитатами, и каждая норовит ухватить тебя в плен. Я попал в лапы Томаса Стернза Элиота, точнее, его цитаты из «Любовной песни Альфреда Прафрока»: «Смогу ли персик съесть?» Тех, кто по возрасту моложе моего, могу смело упредить, что Т.-С. Элиот в трех словах обозначил самую суть средних лет; слова эти на носовых платках надо бы печатать. И ответом Элиоту будет: «Да, я смогу съесть персик. При условии, что немного перед тем подумаю и мне подадут персик чистым, с необходимыми столовыми приборами и желательно не абы где, но за столом уютного кафе».
Возрастной кризис наступает в тридцать–сорок, не раньше, симптомы его известны и даже в самом серьезном случае нелепы. Как правило, лекарства от болезни прописывают самые дурные, настоящая панацея в этом случае – старение. Ни на секунду не променял бы кризис среднего возраста на подростковые пубертатные мучения. Жизнь, как мне кажется (все тридцатилетние начинают свою речь с сакраментальных слов «Жизнь, как мне кажется...»), подобна тектоническим пластам, смещающимся в сторону землетрясения невидимо, но неотвратимо. Как правило, это понимаешь, достигнув «серединной» отметки. Я собираюсь остаться «средневозрастным» вплоть до последнего часа и на смертном ложе узнать, что был старым уж не счесть сколько лет. И вот еще одна отличная вещь – с возрастом вкус персиков становится лучше и лучше. То, что на твою долю их осталось не так уж много, делает их бесценными, в то время как в молодости они достаются за бесценок. В молодости ты ешь их без конца: персиков больше, чем звезд на небе и девчонок под ним. Теперь все мои персики четко пронумерованы. И где-то есть уже дерево, на котором зреет самый последний – и я съем его, в который раз прочитав «Любовную песнь Альфреда Прафрока». И в последний раз кинув взгляд на чей-то аппетитный зад, так похожий на персик. И испытаю невероятное наслаждение. Которого вам, молодые идиоты, пока еще не изведать.

поделиться

06.07.2007