Сувенир с Монмартра
Мне кажется, в этих звуках, складывающихся в слово, есть что-то волшебное, И, понятно, хочется этой обволакивающей магии как-то противостоять. – Ну подумаешь, Париж, – громко, на весь троллейбус, говорила крашеная тетка с челюстью. – Правда, нас привезли в Париж ночью, а утром мы поехали дальше, так что видели только ночной город, но в общем Париж нас разочаровал. И потом, на улицах так много... – тут рассказчица понизила голос, и мне оставалось только гадать, кого же так непозволительно много на улицах ночного Парижа.
– Вот Испания – это да! - продолжала крашеная, удивительно четко артикулируя каждый слог. – Такая страна – потрясающая! А Италия – ну что Италия, макароны одни.
Кучка внимающих ей женщин что-то протестующе забубнила, но дидактическая срезала их ловко:
– В музеи? А в Третьяковку нашу вы уже сходили?
Врете вы все, тетя, бормотала я, пробираясь к выходу, и про Париж тоже. Ночной Париж – веселый, милый и обаятельный город, и к тому же почти безопасный.
Но есть там места, где опасно именно днем.
И я знаю, кого в Париже слишком много.
Из своих поездок я вынесла одно правило: если хочешь получить удовольствие, прочь с народной тропы! Совершай в одиночку свое сентиментальное путешествие, но никогда не вливайся в толпу, где уже гогочут американские подростки и щелкают затворами камер серьезные, как кошки, японцы.
Но тут попутал бес, и мы с дочкой по 30-градусной жаре поперлись на Монмартр.
То, что вся эта так называемая площадь искусств в некотором роде есть Крыжопольская межрайонная ярмарка достижений народного хозяйства, я знала уже давно и бесповоротно.
Есть, конечно, на свете места и похуже. Как честный человек и отметая упреки в снобизме, спешу заметить, что, к примеру, в винной очереди образца 1987 года и телесно, и душевно было куда тоскливее, чем на Монмартре, куда нас поднимает сейчас плотно набитый фуникулер.
Цепляться эти художники стали сразу же, но тут же и отваливали, узнав, что мы из России. Те, которые из России, ряженные казаками, целыми днями тут же, на площади, выли что-то зажигательно-жалостное и, по определению, в клиенты не годились.
Как рыбы в аквариуме, медленно плыли мы с Машей вокруг площади, то и дело натыкаясь на предлагающих свои услуги художничков. Палило солнце, кичевое изобилие уже не радовало, и очень сильно хотелось эту бессмысленную экскурсию закончить. И очень кстати подошел мини-автобус, который плавно свезет нас вниз с этого бездарного холма, увенчанного бездарной тушей Sacre-Coeur. Мы ринулись было к автобусику, как вдруг!..
Надо сказать, что ни один из сотни художественных зазывал не упустил случая сказать мне по поводу Маши комплимент. Этот же, начав с традиционного:
– Какая милая у вас дочка, мадам! – повернул неожиданно:
– Какое поразительное совпадение! – вскричал он. – Как она похожа на мою дочь!
Мимо шла невоспитанная молодая особа в черном платье с большими дырками. На все предложения позировать она отвечала односложно и резко, как лаяла: Non! Non! Non!
Тоже мне Европа, подумала я и, не желая выглядеть такой же хамкой, вступила с художником в разговор и поинтересовалась ценой.
– О, вы не пожалеете – ведь это память на всю жизнь, сувенир с Монмартра! А денег я с вас возьму вдвое меньше, чем с других, ведь наши дочки так похожи!
Размер гонорара – 120 франков – он написал на уголке блокнота, потом жирно перечеркнул эту цифру и написал новую: 60 франков. С непонятным восторгом глядя на меня, он продолжил:
– Неужели у вас не найдется 60 франков, чтобы запечатлеть ваше милое дитя?
Как раз час назад милому дитю из соображений экономии не были куплены босоножки, и оно слегка дулось. Эх, подумала я, один раз живем – пусть будет сувенир с Монмартра, раз босоножек не купили.
И тут началось. Он делал картинно широкие мазки, он щурился и откидывал назад голову, он самым артистичным манером закидывал шарф через плечо. И при этом старательно развлекал нас как бы светским разговором, изредка от избытка чувств переходя на международный туристический язык. Понимая, что вляпалась во что-то неаппетитное, я уныло стояла рядом. Присесть было некуда, ребенок смущенно позировал, у меня болели ноги.
Машин портретист был живописен. Сразу становилось понятно, что это настоящий художник. Но тот, что через пару минут подошел ко мне, тянул на роль самого главного художника в опере «Богема». Он был весь опутан алым шарфом, за плечами у него развевалась настоящая крылатка, а черный бархат костюма дивно сочетался с его черными глазами и черными кудрями до плеч. Надо ли говорить, что он был изящно, с проседью, бородат?
– Но почему, почему вы не хотите, чтобы я вас нарисовал, пока вы ждете вашу дочь – кстати, какая она у вас миленькая! – напирал он.
Я была с ним честна: мол, ненавижу позировать, а также фотографироваться, вообще не люблю свое изображение, не нравится оно мне.
– Не беспокойтесь, мадам, я сделаю вас красивой! – прервал он мое вежливое бормотание.
– Наконец, у меня просто нет денег! – выложила я свой последний козырь.
– Ну что вы, мадам, цена будет чисто символической, я же понимаю, вы из России, у вас там сейчас трудно. Я в курсе ваших проблем – у меня ведь жена полька, – а сам прикрепил лист бумаги к планшету и уже что-то рисует, подлец!
Смирившись с обстоятельствами, которые бывают сильнее нас, я все же вяло попыталась объяснить простодушному варвару некоторую разницу между Польшей и Россией, втолковать ему, что негоже путать две культуры, два разных – хоть и родственных – языка, но успеха не имела. Охваченный неистовым вдохновением, он меня уже не слышал.
Так мы и стояли, пока эта пытка не кончилась. Я протянула машиному портретисту бумажку в 100 франков. Приветливо улыбнувшись, он спросил:
– Это для нас двоих?
Я пожала плечами. Больше всего на свете хотелось немедленно очутиться за много километров отсюда.
Продолжая приветливо улыбаться, M’sieur le peintre сказал:
– Тогда с вас еще 20 франков, чтобы было для меня и для моего друга.
Мне до сих пор стыдно вспоминать, как неприлично долго он искал сдачу с моих 50 франков.
Наконец мы спустились вниз, к людям, и присели за столик какого-то кафе. Подул ветерок. Мы пили холодный сидр и приходили в себя. Зеленый негр зеленой метлой радостно сметал мусор, и наблюдать за ним было очень приятно.
– Давай посмотрим все-таки? – вздохнув, предложила я.
И мы развернули – каждая свою трубочку.
Машин портрет был выполнен цветными мелками в той манере, в какой поселковый художник рисует рекламу заграничного фильма, копируя героиню с наклейки на турецком мыле. В нашем
случае это была интересная блондинка с пронзительными голубыми глазами. Таких интересных блондинок еще иногда изображают на самодельных картах.
Жгучий муж польской дамы предпочитал простой уголь.
– Так больше экспрессии, – объяснил он мне во время сеанса.
Завершив свои труды, прежде чем свернуть изделие трубочкой, он заботливо переложил его папиросной бумагой, чтоб не осыпалось. Тем не менее я вся измазалась углем, пытаясь разобраться, почему неизвестно чей фоторобот называется портретом и при чем тут я. Впрочем, чего зря придираться. К верхней части лица маэстро пририсовал очечки, чтобы родные и близкие не сомневались...
Если бы подобная история произошла, скажем, где-нибудь на Арбате, то не стала бы я ее так сладострастно описывать, это точно. А впрочем, на Арбате она бы и не произошла.
Оставьте свой отзыв
По вопросам публикации своих материалов, сотрудничества и рекламы пишите по адресу privet@cofe.ru
Spasibo Irina!!! Poluchila ogromnoe udovolstvie ot vashego rasskaza! Lyublyu chitat realnie istorii is shisni! Ochen pouchitelno dlya menya, potomu chto ya toshe vosmoshno kogda-nibud viberus v Parizh.
Hotelos bi pobolshe takih istorii, chtobi ne vlyapatsa i ne udivlyatsa potom » Kak takoe moglo proisoyti so mnoy?»
Prostite sa latinski shrift, prosto na moei klaviature net russkogo.
Udachi vam!!!