Белые голуби

Белые голуби – это, конечно, красиво. Но для храма – сущая беда.
И если Федька не перенесет куда-нибудь свою голубятню, то уборку, подобную сегодняшней, придется делать каждую неделю.
А кому? Ревностных, хотя и сварливых помощниц – подвизающихся при храме бабушек – не пошлешь отмывать двухметровую ограду из красного кирпича, украшенную чугунным литьем, которую и облюбовали милые птицы. И на колокольню бабушки тоже не очень-то полезут.
Отец Вячеслав был единственным священником в селе, которое, казалось и Бог забыл, и все вопросы – большие и малые – именно ему приходилось обдумывать, входя в малейшие детали.
Ирине до родов осталось два месяца. Она и так не щадит себя: к престольному празднику собралась делать привычную дорожку из скошенной травы, усыпанной розами. В Пюхтицком монастыре подсмотрела, и терпенья достало повторить.
Прихожане первый раз – ахали, ступить не решались.
– Никак, Владыку ждете?
– Вам, для вас, дорогие, – повторяла Ирина, и манила рукою – идти.
И записи духовных песнопений, что теперь звучат в храме до позднего вечера – тоже ее дело.
Кто бы и когда ни пришел – открыты двери. И тихо, будто – вдали, будто – с небес – мужской хор.
Порой и лучше придти, когда никого нет. Поставить свечу. Сказать, что хотел, Богу. В такие минуты не стоит смотреть в лица.
Он проходил, опустив глаза. Как бересту – огонь, в изгибы, в изломы, в муку – так и тут: все чувства – в неведомой страстной просьбе. Отец Вячеслав никогда не считал, что ему дано многое. Может быть, кто-то и читает мысли…
Правда, плачущий ребенок обычно успокаивался, стоило священнику положить руку на детскую головку. На крестинах у него всегда тихо бывало.
Но какой верно тяжкий и ответственный дар – видеть, что делается в чужой душе…
С чего это он к душе подошел? Начинал-то с голубей…
– А голубям не иначе как…
– Шеи посворачивать, – мягко закончил знакомый голос, – Но лучше – Федьке.
Он быстро повернул голову. В дверях стояла, стояла… но еще время нужно было, чтобы разглядеть.
В последние годы зрение ухудшалось стремительно, вплотную подводя к слепоте. И в областной клинике, где он раз в полгода лежал, с переменами к лучшему не обнадеживали.
– Следующий субботник за мной, – сказал тот же голос, – И рогатку сделаю для Иосифовны.
Вот когда он узнал:
– Славушка!
Это была старая знакомая.
Когда он только получил назначение сюда, во время первых же служб обратил внимании на пару. Бабушка с внучкой стояли обычно близ иконы «Умиление», столь любимой Серафимом Саровским. Белокурая девочка лет пяти еще путала порою руку, которой надо креститься. Бабушка – высокая, худощавая, с интеллигентным лицом, в светлой кружевной накидке вместо привычного женщинам платка. Он тогда еще подумал, присмотревшись к ней, что она знает службу не хуже его.
Славку по осени увезли в город, а дружба с Наталией Сергеевной скрасила им с Ириной несколько лет.
Ее дом был в пяти минутах от храма, возле святых источников.
Когда-то их считали просто родниками – бьют два ключа с удивительно вкусной водой, и березовая роща над ними – красиво. Потом стали замечать случаи исцеления. Кто, хлебнув целебной воды, пьянство оставит, кого желудок томить перестанет, от кого темные мысли уйдут.
Набрали воды, повезли на исследование. Но чудо не объяснишь, узнали только, что в ключах много серебра, будто святили водицу…
Теперь тут всем миром поставили часовню, и начали не только приходить за водою, но и приезжать издалека.
Наталия Сергеевна видела приезжих из окна, и именно ей было первое огорчение – смотреть на брошенные пустые бутылки и прочий мусор. Сама наводила порядок, а летом ей помогала Славка.
– Ну что за варварство, – повторяла Наталия Сергеевна, когда отец Вячеслав с матушкой приходили в гости.
В ее доме – деревянном, которому было уже наверное, лет сто, все содержалось в отменном порядке. Никогда не скажешь, что воду сюда носят ведрами, из колонки. Белизною горели полотенца, завораживали сложным узором кружева.
Это не составляло стержень жизни, просто нельзя иначе, надо «держать тон». А действительно дорогое сердцу – это книги. Большая библиотека, которой они с Ириной с радостью – по согласию Наталии Сергеевны – начали пользоваться.
– Когда была война, и прежде, когда – революция, никто из нашей семьи книги не продавал. Все продавали – украшения, одежду, бронзу... А о книгах и тогда мечталось – о тех, каких не было. Мама моя переписывала Диккенса от руки, – Наталия Сергеевна вздыхала, – Может, если бы папа успел…
Это была семейная легенда.
Еще во время гражданской, ее отец, бывший при прежнем режиме начальником почты, спрятал где-то довольно внушительную сумму – золотыми монетами, чтобы возвратить в казну, когда кончится «смута».
Арестовали его неожиданно. Когда уводили, он не успел сказать домашним, где находится «клад».
Были б эти деньги в руках, легче жилось бы семье в последующие годы. А так все держалось только на неустанном труде, с утра до поздней ночи.
Наталия Сергеевна стала учительницей в сельской школе, преподавала литературу, дома ее ждали свои дети и все возможные женские хлопоты, начиная с огорода и заканчивая вязанием кружевных воротничков дочкам к школьной форме.
Славка уже формы не носила. Она росла с на глазах отца Вячеслава, проводя в деревне все каникулы, и совпадение их имен было поводом для домашних шуток. Мол, так они сроднились, что даже имя поделили пополам.
Ныне Славке… двадцать два… двадцать три уже… Нет на свете Натальи Сергеевны, и в прошлое лето Славка к ним не заглядывала, а теперь вот…
– Да где ж поселить тебя? К нам с матушкой пойдешь?
Была еще при крестильном помещении комната с громким названием «гостиница» – на две кровати, но там сейчас разместился Женя – молодой художник, приехавший расписывать храм.
– Да ни за что… Вы мне от бабушкиного дома ключ дайте.
Умирая, Наталия Сергеевна отказала церкви и дом, и библиотеку свою.
– Славушка, – смущение было на лице отца Вячеслава, – Не сможешь ты там жить сейчас. Там у нас в последнее время старушка жила одна, немощная совсем. Богадельни ж нет у храма. А тут я болел, и к ней не ходил никто. В общем там, самое малое, ремонт делать надо.
Славка могла возмутиться… да что угодно могла. Но она засмеялась.
– Вот и займусь. Я на несколько дней всего к вам. Ну, что успею…
– Отдохнуть здесь хочешь?
– Не-а. Вы мне расскажите, что у вас на Купалу происходит…
Ясно. Только вот как докатились до города вести о том, что каждую ночь на Ивана Купала в селе то пожар случается, то человек пропадает, и бывает – не находят его? А Славка, как была любительницей страшных сказок, так и осталась.
– Ты же знаешь, что для меня это не может быть иным, как суеверием. Совпадением. Недавно одну старушку хоронили, даже я ее ведьмой назову. А Федька гонял как раз голубей. Ну, один и завис в небе, как раз над покойницей. Так местные бабушку тут же в святые и произвели.
Славка снова рассмеялась. Но идея ее не отпускала:
– Все равно я тут до Купалы поживу и посмотрю. Ну, дайте ключ… Ну, никого не боюсь – ни грязи, ни крыс, ни призрака бабушки Наташи…
Священник поднялся.
– Пойдем тогда к Тамаре Иосифовне. Она, как староста, по ключам главная у нас.

Славка все-таки не ожидала такой степени запустения. Это вам не паутина по углам. Впечатление было такое, что дом немножко начали ломать, но потом передумали. В спальне из наслоившейся на полу грязи начал расти молодой клен. Стекла кое-где были выбиты, еще кое-где отодраны доски.
Вряд ли это сотворила немощная старушка. Скорее всего, после ее смерти из опустевшего дома стали тащить все подряд все, кому не лень.
Сил у Славки было много. Но тут уборка предстояла по полной. Что там говорил отец Вячеслав о гостеприимстве матушки Ирины?
Часа через четыре она напоминала себе лошадь, ту самую, которую легче пристрелить…
За это время было принесено несчитанное количество ведер с водой, прозрачней хрусталя, а потом все заросли в огороде она поливала чем-то иссиня-черного цвета.
Там же в огороде выросла куча хлама, который предстояло еще порубить, а потом уже аккуратно сжечь, чтобы не оказаться виновницей очередного купальского пожара.
Итогом усилий стала комната, которая обрела почти жилой вид. То есть бомж или переселенец счел бы ее вполне даже достойной. Окна Славка затянула полиэтиленовой пленкой.
Мутный полиэтилен и не позволил ей увидеть мелькнувшую черную рясу.
Она отворила на стук – распаренная и такая грязная, что как понимала, ее саму уже полагалось брать двумя пальцами и окунать в емкость с водой.
– Живая? – она не могла еще привыкнуть к взгляду отца Вячеслава – сквозь нее – и мимо. В этом сумраке он, наверное, вообще ничего не видел. – Ну, идем к нам ужинать… У Ирины пироги с вишнями…

– Неужели и правда – всю ночь? – не поверила Славка.
Худенький юноша, с которым они час назад познакомились и пили чай, рассказывал вещи: ей – неожиданные, ему – привычные. Матушка Ирина им обоим сунула с собой по огромному куску пирога в газете, тут же пропитавшейся вишневым соком, а отец Вячеслав велел Славку до дому проводить.
Говорил юноша о том, что расписывает храм по ночам. А как же? Днем – люди, ночью – никто не мешает, спокойно работается. Не страшно ли? Да место же – святое…
– Гроб с панночкой, между прочим, тоже в церкви стоял. И она вставала и ходила, – напомнила Славка. И добавила мечтательно, – Завтра поищу в сундуке бабушки Наташи какой-нибудь антиквариат, возьму у Иосифовны свечек, и явлюсь тебя пугать.
– Не надо, – серьезно ответил Женя, – У меня всего лишь старые козлы, ненадежно. Тянешься повыше, чтоб прописать, забудешь обо всем… тут над ухом в ладоши хлопни – и все, загремишь…
– Ладно, живи, – разрешила Славка, – И ты весь год так?
– Летом, в основном. Зимой дома иконы пишу, а летом в храмы зовут. По мне, лучше б дома сидел. Хорошо у нас там, тихо… Яблони… Без суеты работается. Голову подымешь – деревья, небо… И будто рукой твоей кто водит, будто не сам…
Славка вспомнила свой «спальный район», раскаленный колодец двора, скандальную соседку. Когда отец в прошлый запой заснул прямо на лестничной клетке, эта баба…
– Слушай, а это что? – вдруг остановилась она.
– Где?
– У источников…
А там стояли машины – белая и сиреневая. Славка в моделях не разбиралась, но это были явно не наши, иномарки. Вовсю шло веселье. Не было поблизости мест краше, чем у родников, и, видимо, разудалая компания это оценила. Хохот, мат и такая музыка, что через пару шагов земля начала вздрагивать под ногами.
Женя не успел удержать Славку – она ринулась вперед. В полутьме он заметил только, что она нагнулась – не иначе, подняла что-то с земли.
Потом он услышал ее голос, высокий, в крик срывающийся:
-…Не свалите отсюда, этим вот камнем все стекла на ваших тачках… Из клоповника? Да, из клоповника… Посмотрю, как пожжешь… что ты мне… да я своих приведу…
Когда человек пребывает в такой степени ярости, что готов, не задумываясь, бить стекла в машине, а схвати его – пустит в ход и зубы, и когти и каблуки, чтобы продолжить отдых, надо этого человека или убить или, по крайней мере, выключить из действительности.
К такому развитию событий компания из трех парней и двух девок, видимо, не была готова. А тут еще подбегал Женя. И не смотря на новую волну мата, и попыток сгрести за грудки, стало ясно, что праздник придется отложить.
– Я пойду, я всех подниму, – кричала Славка, и ее трясло. Женя не знал, то ли ее тащить отсюда, то ли тех не подпускать к Славке. – Мы ваши тачки… мы вас…
Женя тащил ее, а она еще норовила пнуть импровизированный стол на траве, и попасть по бутылке, и по тем рукам, что к ней тянулись… И локтями – в Женю, чтоб отпустил, и она снова на тех кинулась…
Потом они слышали, как стихла музыка, но еще звучали голоса… И еще потом – шум заведенных моторов.
– Вот я ночью в храме ведьм не боюсь, – говорил Женя, кутая Славку в свою летнюю тонкую куртку. – А ты? Ведь измордовать могли до последней степени…
Зубы у нее начали стучать только теперь.
– Ты говорил, что твоей рукой кто-то водит… Может, я не сама… Может, тоже понесло…
– Тогда ты должна была не кидаться на них с кулаками, а встать рядышком, и как Вячеслав говорит – вразумлять…
– Ага… прямо кино – «расскажи мне, студент, как наши космические корабли… бороздят Большой театр…»
Они сидели неподалеку от села, на пригорке, заросшим мелкими, пушистыми цветами, днем – желтыми. А сейчас они ощущали только медовый запах от них…
– Глянь, зарево, – вдруг сказал Женя, – Костер или…
Он приподнялся.
– Да эти гады тебе дом подожгли… Бежим!

Как водится, пожарная машина из райцентра добралась только к утру, когда можно было по пальцам сосчитать уцелевшие головешки. И это был уже не пожар, а цифра для статистики.
Двое молодых ребят в форме на пепелище и не сунулись. Постояли, покивали сочувственно, посоветовали сходить к участковому и написать заявление: «Ущерб-то для вас значительный, аль нет?…»
Одна Славка побрела на пожарище неизвестно зачем – вернее всего, смотреть – не уцелело ли хоть что на память.
Через несколько секунд Женя решил двинуться следом – там же гвозди обгорелые, то да се… хоть за локоть эту помешанную поддержать…
– Смотри, – оторопело сказала Славка.
Пожар обнажил то, что никогда не открылось бы им. Заржавленную крышку никому не ведомого погреба. О котором знал когда-то, наверное, только прадед Ипатий.

– А я-то думала, здесь – невесть что, на виллу на Канарах и белый Мерседес хватит.
– Фу, как пошло…
Перед отцом Вячеславом стояла объемистая, позеленевшая от времени шкатулка. Открытая крышка позволяла видеть тускло поблескивающие золотые монеты.
– Это ведь твое…
– Ну да, еще… бабушка Наташа все вам отдала. Может, ради этого как раз… Чтобы нашли… Не знаю, как на Мерседес, а на ограду вокруг источников вам точно хватит. С воротами. И ключ – Иосифовне.
Славка собиралась на автобус. На этот раз без рюкзака. Джинсы ее перемазаны золой. Женя сидел рядом, и ждал, чтобы проводить.
– Да, – сказала Славка, вставая, – Если там останется какая-то мелочь – Федьке, на новую голубятню, и на самой что ни на есть возможной окраине.
Голуби, это, конечно, классно, да только гадюки они, эти голуби…