Больничка

…Шоссе уходило влево чуть под наклоном и в горку.
Машина догоняла уходившую грозовую тучу. Капли появлялись и исчезали на лобовом стекле. После грозы стало немного свежее, и лёгкий ветерок, влетавший в открытые окна, приносил с собой аромат омытой дождём зелени, каких-то цветов и… удивительное спокойствие.
Оле казалось, что она попала в сказку. После трёх последних дней её жизни, показавшихся ей адом, дорога, по которой она ехала на машине, могла быть только дорогой в рай…
Она иногда оглядывалась назад, где на заднем сиденье спал её Малыш, обхватив загорелыми худенькими ручонками огромную коробку конструктора LEGO.
Вдоль дороги были чудесные посадки каких-то кустов с удивительно красивыми листьями. Отставший от грозы ветер ещё играл с ними, шелестел. Листья, разрезами напоминавшими кленовые, выворачивались изнаночной стороной, которая была покрыта нежными светлыми ворсинками, будто бархатом.
– Останови, пожалуйста, – попросила Алика Оля.
– Скоро "МакДональдс", там и встанем, – ответил Алик, – ты, наверное, ужасно есть хочешь?
– Угу, – Оля покраснела, и испарина опять выступила на её лбу.
– Ты потом на даче останешься?
– Нет, мне просто надо оттуда кое-что забрать.
– Ну, хорошо… Вот и ресторан. Сворачиваем?
Оля кивнула.
Они остановились у ресторана, поставив машину так, чтобы рядом был столик, и из открытых дверей автомобиля хорошо было видно спящего Малыша.
Алик сделал заказ, и они уселись за столик у самых кустов с бархатистыми листьями. Оля сорвала один листок. Гладкая его сторона была прохладной, а ворсистая – нежная и тёплая.
– Потрогай, – она приложила лист к руке Алика, – такая же, как трава мать-и-мачеха.
Алик взял её руку и приложил, поцеловав, к своей щеке.
– Твоя рука ещё лучше…
Оля опять покраснела.
– Ты не забыла, тебе вечером на перевязку?
 
После дождливого и душного воскресенья понедельник удивил ярким солнцем и легким ветерком, сдувавшим вчерашнюю духоту. Иногда накрапывал дождик.
Оля с нетерпением ждала обхода врача, в надежде, что их с Малышом выпишут наконец-то из этой больницы, которая больше походила на КПЗ. Доживавший последние дни корпус дореволюционной постройки ни разу за прошедшее время не ремонтировавшийся – без вентиляции, с прогнившими канализационными трубами – был скорее не инфекционным отделением, а местом пыток для лежавших здесь детишек и их мам...
В понедельник утром стал известен результат анализов, сделанных Малышу. Никаких болезней, просто объелся немытой смородины и заработал несварение желудка. Оля стала просить палатного врача, чтобы их выписали домой. Она совсем ослабела от голода: мамам детей старше трёх лет не было положено довольствие. Родных у Оли не было. А лучшая подружка не приехала, хотя и обещала. Правда, в воскресенье добрая нянечка с кухни оставила для неё тарелку овсяной каши на воде, да стакан чаю с куском сахара. Да ещё мальчишки в палате угостили печеньем и поделились вечерней порцией кефира…
Врач подготовил выписные документы, предупреждая, что отпускает её под расписку.
Оля взяла на руки ослабшего Малыша и вышла на улицу из отделения. От свежего воздуха и голода закружилась голова. Она присела на скамейку. Посидев немного, пошла к троллейбусной остановке.
У ворот больницы стояла синяя "Вольво", хозяин которой расспрашивал у охранника, где находится инфекционное отделение. Получив ответ, мужчина вышел из будочки, стоявшей между воротами и калиткой на территорию больницы.
Именно в этот момент Оля и вышла из ворот больницы. Мужчина окрикнул её, но голос его растворился в грохоте машин и проходящего трамвая. Подходивший троллейбус загородил Олю, и Алик – так звали подъехавшего – решил, что она села в него. Он развернул машину и потихоньку поехал за троллейбусом, чтобы не выпустить из виду, когда она с Малышом выйдет на нужной остановке. Адреса её он не знал…

Малыш заболел ещё накануне. Стояла страшная жара, но, несмотря на всё запреты, он потихоньку прокрадывался к кустам красной смородины и жадно глотал горстями сорванные немытые ягоды. Кусты росли в затенённом месте сада, и ягоды приносили вместе со своим соком долгожданную прохладу. К вечеру поднялась температура, и началась диспепсия. Оля сделала всё, что было в её силах. Но всё-таки пришлось обратиться к одной из соседок по даче, которая была медработником.
Температура спала, Малыш задремал. Но всю ночь почти каждые три часа диспепсия снова и снова возвращалась. Не помогали уже и заваренные гранатовые корки, и другие народные и общепринятые средства.
И вдруг ему совершенно неожиданно полегчало. Прекратился понос, температура упала, и ребенок уснул. Оля изредка будила его, чтобы напоить водой. Соседка успокоила её – уснул, значит выздоравливает.
Но среди ночи Малыш зашевелился и застонал в своей кроватке: «Мамочка, попить! Животик больно!»
Лоб Малыша был как огонь. Мать поила его водой, протирала лоб, дала лекарства, но температура не спадала. Оля побежала в сторожку, где у сторожа садового товарищества был телефон, чтобы вызвать скорую.
За окном уже начало светать.
Неотложка приехала быстро. Врач, пожилая женщина, осмотрела Малыша, заглянула в горшок и сказала: «Мамаша, у ребёнка обезвоживание, он может погибнуть в ближайшие четыре часа! Если не хотите ехать в нашу больницу, везите сами в Москву, примут в любой больнице, я выпишу направление».
Оля, зная, что через три дома у соседей есть машина, и они должны вот-вот выехать на работу, бросилась туда. Сосед, не доев завтрак, побежал заводить машину, а соседка, взяв уже собранную сумку, пошла к Оле, чтобы помочь ей собрать Малыша.

Сосед привёз её в "девятку", что на Шмитовском проезде. Оля сама попросила об этом. Это была их районная детская больница.
Она настояла, чтобы её госпитализировали вместе с Малышом. Очевидно, глаза ее горели таким огнём, что врач не смог ей отказать, хотя мам с детьми старше трёх лет госпитализировать было нельзя. Инфекционное отделение располагалось в старом, дореволюционной постройки, корпусе. При стоявшей жаре и отсутствии кондиционеров можно было подумать, что человек попал в баню. Лежавшие там дети постарше то и дело бегали к титану за водой.
Старшая сестра швырнула комплект белья на видавший виды матрас и сказала: «Постель и довольствие у нас положено только мамам, у которых дети до трёх лет, а вашему – седьмой год».
Оля застелила постель и уложила Малыша. На белых простынях он, такой загоревший на даче, был похож на исхудавшего умирающего негритёнка, которого «любили» показывать в новостях наши сердобольные и сытые международные обозреватели, в разделе «Международная панорама».
Сестра вошла в палату, с грохотом поставила на тумбочку две литровые бутыли с раствором "Регидрона".
– Вы должны в течение часа споить мальчику всё до капли.
И вышла, не дождавшись Олиных вопросов.
Малыш лежал неподвижно. Иногда Оле даже казалось, что он не дышит, и она подносила зеркало к его носу, чтобы убедиться, что ребенок жив. Зубы его были так плотно сжаты, что она не могла влить ему в рот даже чайную ложку лекарства. Мать была в отчаянии, когда в палату перед сдачей дежурства вошла равнодушная и замотанная жизнью и безденежьем докторша. Ей было плевать на остающихся на выходные больных детей, потому что она рвалась на дачу, где от стоявшей жары вяли все её посадки.
– Так! – грозно изрекла она, – Маму удаляю, ребёнку ставлю капельницу! За такие гроши с вами ещё возиться…
Её интересовала только статистика в собственном отделении. Человеческие чувства ей были вовсе не знакомы. Отрицательные показатели не нужны, чтобы не лишиться премии.
– Сегодня пятница, милочка! Я через два часа смену сдаю дежурному врачу до понедельника.
Но тут Оля взбунтовалась впервые в жизни.
– Попробуйте только! Я разгромлю всё ваше поганое отделение! Даже стакана не принесли, чтобы ребёнка попоить, и горшка до сих пор не дали! Зовите главного врача! А про выходные забудьте, попробуйте только смену передать, пока моему ребёнку ни полегчает! Обойдётесь без выходного. А денег мало и я сама получаю, нечего меня упрекать!
Врачиха оторопела. Потом помчалась и сама принесла стакан и горшок, а Оле накапала валокордин и измерила давление.
Оля посадила Малыша на руки. Он не открывал глаза и совсем обмяк. Она зажала его голову, умудрилась пропихнуть свой палец между его зубов и стала по глотку вливать в него новомодное финское средство. За час ей удалось споить ему почти всю первую бутылку. Обливаясь потом, она положила Малыша на кровать. Лицо его заметно порозовело, стали подрагивать веки.
– Мальчики! – попросила Оля лежащих в этой же палате ребят, – присмотрите, пожалуйста, за ним, я сбегаю позвонить, чтобы мне поесть принесли!
– Идите, тётенька, мы приглядим! – Олин строгий окрик на врачиху произвёл на них впечатление.
Оля набрала Светкин рабочий номер. Трубку взяла она сама.
– Светка, меня положили с Малышом в больницу. Здесь мам не кормят, а денег у меня только на обратную дорогу. И принеси, пожалуйста, бинт, лейкопластырь и синтомициновую мазь!
 – Хорошо, хорошо! Не волнуйся, постараюсь всё успеть до отъезда на дачу. Ты что, забыла, сегодня пятница? – ответила Светка.

Олю встретили радостные возгласы мальчиков в палате.
– Тётя! Тётя! Ваш мальчик проснулся!
Оля бросилась к Малышу. Он открыл в первый раз за три дня свои глазки и тихонечко сказал: «Мамочка! Можно, я сяду? Спинка устала лежать!»
Оля села рядом и помогла ему подняться. Он, дрожащий от слабости, привалился к ней и улыбнулся, заглядывая в глаза: «Теперь я не умру?»
Оля заплакала, стала целовать его и гладить уставшую спину. Мальчишки в палате окружили их и стали веселить Малыша. Кто-то показывал книжки, другой протягивал бумагу с карандашами, третий угощал яблоком. Один даже погладил её по голове.
– Тётя, не плачьте, он сказал, что будет пить все лекарства!
Оля увидела яблоко и поняла, как хочет есть. Она не ела ничего со вчерашнего обеда. Живот подвело. Напоив Малыша ещё одной дозой "Регидрона", она побежала опять звонить Светке, чтобы сказать, что врач разрешил принести Малышу бананов и сухого печенья. Рабочий телефон уже не отвечал, а дома был включён автоответчик. Оля наговорила на него все свои просьбы.
Светка не появилась ни в шесть, ни в семь, как пообещала. А после девяти вечера Оля уже перестала её ждать. Малышу полегчало после импортного лекарства, пропала его «синюшность» на лице. Он с интересом разглядывал палату.
Малышу до утра никакой пищи принимать было нельзя. Только лекарство и безвкусный рисовый отвар. Мальчики из палаты пошли за лекарствами и кефиром, который им полагался на ночь. Со смехом вбежали в палату, расселись по своим кроватям, стали доставать гостинцы из тумбочек. Оля сглатывала слюну и не в силах была отвести взгляд от коробочек с кефиром.
Вдруг один из мальчиков, лет двенадцати, перехватил её взгляд. Он встал, взял свой кефир и протянул Оле:
– Тётенька, поешьте!
Оля взяла коробочку и заплакала, даже "спасибо" не смогла выговорить, только кивнула. Другие мальчики повскакали со своих кроватей, каждый протягивал ей печенье или яблоко. Стали гладить по голове.
– Тётенька, не плачьте, ешьте!
Оля глотала непережеванные куски печенья и яблок, запивала кефиром и улыбалась сквозь слёзы, иногда всё ещё всхлипывая. Дороже Малыша у неё не было никого на свете.

Ночью она легла на одной кровати вместе с Малышом, боясь пошевелиться и повернуться, потому что очень болел укус, про который она на время забыла. Он вздулся и стал свекольного цвета. Даже внутри покалывало. Оля поняла, что у неё поднялась температура.
От усталости, нервотрёпки и температуры она то ли спала, то ли бредила.
Оля вспоминала тот школьный вечер по поводу десятилетия окончания школы. Она была рада встретить свою первую любовь, Кольку. Но краснела, как восьмиклассница и не решалась подойти.
В школе Колька был отменным шалопаем. Но после армии женился на своей однокурснице, она родила ему мальчишек-двойняшек, а потом ещё и девочку. Даже институт бросила. Как ни странно, Колька оказался отличным мужем и ещё более примерным отцом. Он окончил институт радио и телевидения, став телевизионным корреспондентом, и Оля частенько видела его репортажи на НТВ. Он даже премию какую-то получил.
Оля сидела с одноклассницами на партах у окна и разговаривала. Кто-то тронул её за плечо. Это был Николай.
– Пойдём, поболтаем!
– Пойдём! – Оля опять покраснела. Она повесила сумку на плечо и подхватила ветровку с парты. Возвращаться в класс ей не хотелось.
Колька взял с учительского стола непочатую бутылку шампанского и два фужера.
– Давай по школе прогуляемся! Поглядим, что тут новенького появилось.
– Ага!
Пройдя по школьным этажам и вспугнув несколько таких же парочек, они очутились у дверей спортзала. Колька включил в зале дежурный свет.
– Ну, надеюсь, тут уж нас никто не вспугнёт… Пошли.
Он взял её за руку и повел в дальний угол зала, где ступенечками были сложены маты. Они уселись так, чтобы их не было видно от двери. И Колька открыл шампанское. Потом высыпал из кармана горсть шоколадных конфет, которые захватил вместе с шампанским.
Шампанское ударило Оле в голову, и она заплакала.
– Ты что, Оль?
– Я ведь совсем одна осталась. Родители в аварии погибли, когда с дачи на машине ехали...
– А замуж почему не выходишь? Тридцать скоро, – Николай обнял её за плечи и стал жалеть, как маленькую девочку, – мои мальчишки в этом году в уж первый класс пойдут.
– Ты – мой «замуж», другого такого не встретила.
В это время, очевидно, кто-то из учителей, следивших за порядком в школе, погасил в зале свет.
– Ну, и слава Богу,– сказал Колька, – подставляй фужер.
Они допили шампанское. Оля по-прежнему всхлипывала.
Колька отодвинул подальше бутылку и фужеры и стал расстёгивать пуговицы на Олином платье. А она не сопротивлялась. Она ждала этого, все эти годы об этом мечтала…
Он ласкал её, шептал ей ласковые слова. И целовал, целовал… Миллион поцелуев.
Потом, замолчал. Вздохнул и откашлялся.
– Я хочу, чтобы ты сегодня была моей… Ой, Оль, прости, что я говорю!
– Да, да, да… Я, может быть, и пришла на эту встречу с такой надеждой…

Он проводил её из школы, поймал машину, сунул водителю тысячу. Было ещё достаточно светло, май месяц…
– Доставить, куда дама прикажет.
На прощанье они крепко обнялись и поцеловались. Никак не могли друг от друга отлепиться.
– Так мы едем или будем ещё час стоять? – спросил водитель.
Колька захлопнул дверь автомобиля за Олей. Машина тронулась. Оля всё глядела назад, пока машина не повернула на перекрёстке.
А Николай, как только машина скрылась из виду, пошёл домой, не заходя в школу. Он по-прежнему жил рядом…

Через пару месяцев Оля поняла, что ждёт ребёнка. Она была счастлива. Но звонить Кольке не стала. Даже Светке не сказала, сколько та ни выпытывала.
В положенное время родился Малыш. Она назвала его именем отца, но стала звать Малыш. И стала мамой-одиночкой…

Очнувшись от бреда-воспоминания, Оля попыталась повернуться, чтобы взять с тумбочки градусник, но в это время что-то как будто щёлкнуло - это опухоль на ноге прорвалась, и Оля почувствовала, что что-то стекает по ноге. Она стащила со спинки кровати полотенце, вытерла им вытекшее содержимое и увидела, что это гной с кровью. Обратиться к дежурной сестре за помощью она не могла, так как понимала, что её тут же выгонят из отделения. Она перевязала ногу полотенцем, надела джинсы и футболку, потихоньку вышла в коридор.
В коридоре горел только дежурный свет, а ночная сестра спала на диванчике, стоявшем на сестринском посту.
Комната, где находились лекарства, располагалась перед самым постом. Оля босиком беззвучно прокралась туда. Она ещё вечером успела всё рассмотреть в этой комнате, когда её поили валокордином. На ощупь она нашла бинт, пластырь и вату. Потом приоткрыла холодильник и взяла оттуда мазь и перекись водорода.
Кто-то прошёл мимо, она притаилась за холодильником. Когда всё затихло, быстро перебежала в палату, пихнула всё в тумбочку. Потом отдышалась, пошла потихоньку в туалет и перевязала вскрывшийся фурункул. От наложенной мази сразу стало легче, и она уснула.
Утром заступившая на смену другая врачиха сказала, что выписать смогут только тогда, когда придёт ответ, что нет дизентерии и сальмонеллеза. Значит, в понедельник или во вторник. Оля ужаснулась, так долго без еды она не продержится.

Алик вернулся с дачи вечером в субботу, потому что ему предстояло работать с группой немцев в воскресенье, везти их в Загорск. Он по привычке включил автоответчик, чтобы узнать, не было ли важных звонков. И прослушал, что наговорила на плёнку для Светки Оля. Желваки заходили у него на щеках. Коварная Светка даже словом не обмолвилась, что надо заехать в больницу к подруге.
Утром он позвонил секретарше в офис и попросил её обзвонить все детские больницы Москвы, чтобы выяснить, где лежит Оля с Малышом, потом заехал магазин игрушек за подарком для Малыша и повёз своих туристов в Загорск.
Вернувшись вечером в воскресенье, он обнаружил мурлыкающую под музыку Светку дома. Она была в его махровом халате и с чалмой из полотенца на голове. Она кидала виноградинки в рот и прихлёбывала токай прямо из горлышка бутылки. И читала очередной глянцевый журнал, их она обожала.
У Алика желваки заходили по щекам.
– Ты почему ничего мне про Олю не сказала?
– Ой, – Светка оторвалась от чтения, – какие мы жалостливые! Ну, забыла…
– Забыла, что подруга голодная в больнице сидит?! Забыла, что ребёнок у неё тяжело заболел, а денег у неё нет?!
– Что это ты ребёночка пожалел? Уж не ты ли его ей заделал?! Ха-ха! Она ж у нас мать-одиночка.
Алик схватил Светкину бутылку и разбил о край раковины.
– Это ты, гадина, ответишь мне, от кого Витюшку нашего нагуляла. Ну!
Светкин кураж как ветром сдуло. Она стала отступать к двери, чтобы выскочить с кухни.
– Аленька, как ты можешь так думать! Ты его отец!
– У меня не может быть детей… Не веришь?
Алик принёс из комнаты документы.
– Читай, грамотеиха. Вот заключение. А это результаты генетических проб. Я Витюшку в институт возил, и там всё подтвердили. Он не мой ребёнок.
Он швырнул документы на стол, а горлышко отбитой бутылки в мусорное ведро и вышел с кухни.
Светка босиком подкралась к мусорному ведру и, вытащив отбитое горлышко, выбросила его в окно, не задумываясь, что может ранить проходящего под окнами.
Она села за стол, поранив ногу стекляшкой от разбитой бутылки, но даже не обратив на это внимание, углубилась в принесённые Аликом бумаги.
В это время в дверях показался Алик. В руках его был большой чемодан на колёсиках.
– Ты думаешь, я не знаю, что та, давняя, вечеринка устраивалась, чтобы меня с Ольгой познакомить. Только подруженьки твои доложили, как ты её обманула и сказала, что никакой встречи не будет. Бог тебя простит, и я прощаю. Но жить с проституткой больше не могу. Можешь подавать на алименты, Витюшку я не брошу. Прощай.
Дверь за ним захлопнулась…
Он уложил чемодан в багажник в багажник машины и уехал в отель, где его хорошо все знали, так как там останавливались обычно его туристические группы.

Оля, не услышав Аликиного крика, пошла к остановке.
До дома можно было доехать на троллейбусе, всего остановок пять-шесть. Как раз подходил нужный номер.
Оля с Малышом на руках попыталась догнать его, но водитель захлопнул двери перед самым носом. И хотя стоял ещё пару минут – на светофоре был красный свет, дверей не открыл. От бега лицо ослабевшей Ольги покрылось капельками пота, слезинки, выкатившиеся от обиды и бессилия смешались с потом. Она полезла в карман за платком, чтобы вытереть пот с лица. Вместе с платком из кармана выпали две последние десятки, сложенные пополам.
Стоявшая рядом на остановке хитроглазая, смуглая женщина с авоськами быстренько поставила на выпавшие деньги свои сумки, сделав вид, что руки устали.
Тут же подошёл следующий троллейбус, и Оля, тяжело дыша, влезла в него по неудобным ступенькам. Мальчик у двери уступил ей место. Она села и стала искать по карманам деньги, чтобы купить талончик. Денег не было. Лоб опять покрылся испариной. Сердце заколотилось. Троллейбус встал у очередного светофора. Тут же от последней двери раздался гортанный голос.
– Билетики приготовили, проездные предъявляем…
У передней двери встал второй контроллёр – этакий амбал с равнодушным лицом.
Контроллёр тронул Олю за плечо. Она подняла на него глаза, полные слёз и тихо сказала: «У меня нет билета. Я потеряла деньги. Только утром выписалась с ребёнком из больницы. А встретить меня некому».
Мужчина ехидно усмехнулся.
– Ещё скажи – сами-то мы не местные.… Выходим, гражданочка, на следующей остановке!
Пассажиры одобрительно закивали: «Понаехали всякие на нашу голову!»
Оля заплакала: «Вот мой паспорт! Я в Москве родилась и живу здесь всю жизнь!»
– Как эти паспорта покупаются, мы знаем, – сказала дородная тётка с малиновыми губами на густо напудренном лице. – Пусть в Отделении проверят, какая она москвичка. Бродяжка и попрошайка, наверное, да ребёнок-то, наверняка краденый!
– Что вы такое говорите! Как не стыдно!
– Мне стыдно? Тебе должно быть стыдно, воровка! И ребёнок-то, точно, чужой…
– Ма-ама! – Малыш вцепился в Олю намертво и плюнул в сторону напудренной тётки.
Троллейбус открыл двери на остановке, и два дюжих молодца вынесли Олю под руки на улицу.
– Так, платим штраф, гражданочка, или пройдёмте в отделение! – угрожал ей один из них, сверкая золотой фиксой, что делало его похожим на уголовника.
У Оли кружилась голова, во рту пересохло, и ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание и уронит Малыша, который стоять сам не мог, так ослаб после диспепсии.
– Вы глаза-то не закатывайте, знаем мы эти штучки, – продолжал золотозубый.
– Подожди, – прервал его напарник, – она, правда, с московской пропиской. И выписка вот из больницы сегодняшним числом. Давай, сажай её на лавочку, а то потом не отмоешься… Пошли, наш маршрут подходит.
Он впихнул Оле в руки паспорт и выписку. Быстренько они впрыгнули в подошедший троллейбус.

Сколько времени Оля просидела на остановке, не помнит. Малыш задремал, постанывая на руках у матери. Прохожие делали вид, что не замечают их. Мало ли бомжей бродит по городу.
Стал накрапывать дождик. Народ на остановке не задерживался, стараясь до сильного дождя добраться домой.
К остановке подъехала оранжевая уборочная машина. Рабочий в ярком дорожном жилете подошёл к остановке, чтобы забрать полную урну и поставить чистую. Оля сидела с закрытыми глазами.
– Эй! – рабочий потихоньку дотронулся грязной рукавицей до Олиной коленки. – Тётка, ты живая?
Оля открыла глаза.
«Не пьяная», – сказал сам себе мужчина.
– Ты где живёшь-то?
Оля сказала.
– Давай-ка, садись в кабину, я всё равно мимо еду по этому маршруту. Довезу. Эх, что за люди! Совсем совесть потеряли. Тётка, может, помирает, а не подойдет никто…
Оранжевая поливалка доставила Олю прямо к подъезду. Оля растерянно посмотрела на шофёра и сказала: «Я не могу заплатить вам, я деньги где-то потеряла».
– Что ж я, прохиндей что ли какой бессердечный, чтоб с тебя денег требовать! Иди и не думай. Ребёночку лучше что-нибудь поесть купи. Бывай!

Оля открыла квартиру, не веря, что она дома. Телефон надрывался. На определителе был номер Светланы. Она подняла и быстро опустила трубку. Потом закодировала телефон на Светкин номер.
Голова кружилась так, что ей пришлось лечь… Незаметно она задремала с мыслью о том, где взять денег на еду.
Малышу полегчало уже оттого, что он был снова дома. Он нашёл на кухне в пакете несколько сушек с маком. Съел две и остальные положил перед уснувшей и заплаканной Олей. Потом пошёл к себе в комнату, подставил стул к книжному шкафу, чтобы достать с полки свою заветную копилку-свинку, куда он складывал деньги на новый велосипед «Кама». Копилка была достаточно тяжёлая. Он не удержал её, и она с грохотом разбилась.
Оля вскочила от грохота, не понимая, что произошло. Побежала в комнату к Малышу.
Он сидел на полу среди черепков, оставшихся от копилки и старательно складывал монетки и бумажки по кучкам, чтобы потом ему легче было посчитать.
Оля опустилась на пол рядом с ним, обняла его и опять заплакала.
А телефон всё звонил, звонил и сбрасывал звонки…
Смолов остатки риса, которые нашлись в шкафу, в кофемолке, Оля приготовила рисовый кисель, накормила им Малыша. Сама попила чаю с оставленными для неё сушками.
Так и улеглись они спать.
Малыш, лёжа в своей кроватке, вздыхал: «Мамочка, как хорошо дома!»
– Спи, милый, спи! – и Оля выключила свет.

Всю ночь Оля металась в бреду… Ей, после стольких лет, опять снился Колька, её первая и единственная любовь...
Они шли с ним от школы обычным путём к метро. Конец апреля, пальто нараспашку, шапки в кармане. После первого дождя каждая почечка на дереве или кусте лопнула, и в воздухе стоял аромат первых листьев, чуть с горчинкой. И от него так кружилась голова.
Весна выдалась на редкость тёплая. Молодая травка уже покрыла все газоны, от которых, казалось, шёл пар, потому что земля была ещё довольно сырая. Только дорожки и тропинки просохли уже и были все засыпаны тополиными липкими почками.
Они остановились под огромным тополем и стали целоваться. Потом долго стояли, обнявшись, а Колька выбирал из длинных волос Оли липкие тополиные почки. Он взял её лицо в свои ладони, пахнущие горькими почками тополя… Счастливее этого момента не было в Олиной жизни.
Мимо них проходила какая-то странная бабка, которая, вдруг, ни с того ни с сего, ударила Олю своей клюкой по ноге.
Оля вскрикнула и проснулась. Фурункул на месте укуса опять прорвался, и вся повязка была мокрой от крови и гноя. Пришлось встать и перевязать ногу.
Малыш спокойно спал в своей кроватке и чему-то улыбался во сне.
И вдруг Оля вспомнила, что с отпускных денег отложила сотню на всякий случай. Она полезла в шкаф, – деньги были на месте.
На лбу появились капельки пота. Она села и заплакала. Горько, как маленький ребёнок. Она знала, что на всём белом свете нет человека, который пожалел бы её. После смерти родителей прошло уже девять лет, и Оле иногда казалось, что они были её сном. В реальности она их уже не могла представить. Даже голоса почти забыла. Лишь, снимая телефонную трубку, она частенько, по привычке, начинала набирать номер родителей. Спохватывалась и, глотая слёзы, нажимала на рычажок.
Оля стала прикидывать, чего и сколько она сможет купить на эти деньги. Продукты, закупленные для отпуска, остались на даче. Так, всхлипывая, она незаметно уснула в кресле.
Разбудил её яркий солнечный луч, который бил в глаза из-за угла соседнего дома. Оля посмотрела на будильник. Уже восемь, можно идти в магазин. Она написала Малышу, который уже умел читать по слогам, записку, чтобы он не испугался, что проснулся в квартире, и потихонечку вышла, тихонько прикрыв за собой дверь. Купив всего понемножку, она быстро пошла домой. Малыш ещё спал.
Стараясь не греметь посудой, она готовила Малышу завтрак. Босые ножки прошлёпали по полу, и Малыш обнял её сзади.
Вздохнув, он сказал: «Мамочка, как хорошо дома. А на дачу мы поедем? Там велосипед…Только старый…»
Она повернулась к нему, присела и обняла крепко: «Сначала мама сходит ко врачу. У неё ножка болит, доктор должен посмотреть. Может быть, ты поиграешь один, я быстро».
– Нет, нет, – в глазах Малыша проскочил ужас, он вдруг вспомнил, как вчера Оля сидела на остановке, привалившись к стене, а лицо её было покрыто испариной – я тебя одну не отпущу!
Оля покормила Малыша, сама попила чайку с хлебом, и они стали собираться в поликлинику.
Поликлиника была недалеко, в трёх остановках, но Оля пошла пешком, денег на билет не было. В регистратуре было на редкость мало народу – август, отпуска. Оле нашли карточку и дали талон к хирургу.
Поднявшись на этаж, Оля увидела, что очереди нет. Она постучала в кабинет.
– Заходите! Фамилия?
Оля ответила.
– Так вашу карту ещё не принесли. Что у вас?
– Фурункул… Уже два раза прорывался.
– Так чего ж вы ждали? Заражение крови получить хотите? – докторша явно была не в духе. Выходите в коридор. Там кабинет 514. Карту принесут, я туда подойду.
Оля вышла. 514-й был напротив. На нём была табличка «Грязная перевязочная».
Но Оля была такая измученная, что даже сил бояться не было.
Через пару минут врач появилась с картой: «Пойдёмте, только ребёнку туда нельзя»
– Милый, посиди здесь, никуда не уходи. Мне ножку доктор посмотрит, перевяжет и всё. На, держи мою сумку.
Взяв материну сумку, Малыш немного успокоился и сел тихонечко на стульчик у кабинета.
Оля вошла, сняла джинсы. Медсестра разрезала ей бинты и охнула.
– Милочка, так у вас карбункул величиной с грецкий орех. Пойду за врачом. Вскрывать надо.
Оля потихонечку плакала от страха, спрятав лицо в ладони.
– Вскрывай, Лазаревна, потом меня позовёшь, – сказала подошедшая врачиха.
Сестра подхватила пинцетом тампон, намочила его в спирте и обработала кожу вокруг карбункула. Оля застонала.
– Уж терпи! Рожавшая, а ерунды боишься.
– А анестезию можно сделать?
– Не положено!
И сестра крест накрест полоснула скальпелем. Оля закричала, как раненый зверь.
На Олин крик вслед за вбежавшим хирургом в кабинет вбежал Малыш и набросился на врача с кулачками.
– Не смей моей маме делать больно, не смей!
Лазаревна выглянула в коридор и крикнула: «Эй, мальца придержите, кто-нибудь!»
А Оля потеряла сознание. Ей пихнули ватку с нашатырём под нос и стали обрабатывать рану. Потом забинтовали ногу, помогли надеть джинсы и вывели к Малышу в коридор.
– Сама-то дойдёшь до дома?
– Добегу, чтоб вас не видеть.
– Видеть-не видеть, а завтра с 15 до 19 на перевязку. Вот, возьми больничный.

Придя в себя, Оля похромала домой, держась за Малыша.
На автобус денег у Оли не было, пришлось три остановки, хромая, морщась и постанывая, брести домой.
Издалека ещё Оля заметила синюю Вольво у своего подъезда. Номера машины Алика она не знала, поэтому не придала этому особого внимания.
Лишь когда они повернули на дорожку к подъезду, из машины выскочил Алик и, подбежав, подставил Оле своё плечо.
– Оленька, здравствуй! Здравствуй, Малыш! Ты молодец, маме помогаешь! Что с тобой, Оля?
– Фурункул вскрывали. Завтра опять на перевязку. Фашисты, а не врачи, даже заморозку не сделали.
Они поравнялись с машиной.
– Подожди секундочку, – попросил Алик. Он достал из машины корзину с фруктами, печеньем. Среди всего этого стояли детские бутылочки с рисовым отваром.
– Это я на молочной кухне купил у себя, в соседнем дворе. Я ведь прослушал твои записи на автоответчике.
Оля опять покраснела.
– Пойдём, я помогу тебе подняться домой!
В прихожей он помог Оле снять кроссовки и поставил корзину на стол в кухне.
Оля прилегла на диван в большой комнате. Эти три остановки пешком отняли у неё последние силы.
Алик присел рядом на стуле.
– Сейчас мне нужно будет уехать, я встречаю группу туристов из Австрии, а завтра я выходной. Тебя отвезти куда-нибудь?
– Да, да, – Оля приподнялась на локте, – на даче кое-что забрать надо.
– Отлично, значит, ждите меня к 12-ти часам.

Малыш так и не проснулся, пока Алик с Олей перекусывали в МакДоналдсе. Они потихоньку сели в машину и поехали дальше, на дачу к Оле.
– Ты иди, собирай, что хотела взять с собой, а я пока в машине покопаюсь, да и Малыш ещё не проснулся. Как он ослаб! Надо его выводить из этого состояния…
Оля вошла в дом и стала собирать продукты, которые были закуплены на отпуск. Она складывала их горкой на стол.
Потом принесла сумку, с которой ходила на оптовку, и стала их укладывать туда. Она не видела, как вошёл на кухню Алик и как он наблюдает за ней.
– Ты что делаешь? – наконец спросил он.
– Продукты забираю. Мы теперь из-за моей ноги всё равно уже сюда до конца отпуска не приедем.
– Разбирай сумку и клади всё на место. И давай, поехали обратно. Ничего не спрашивай.

У МКАД они свернули в ближайший "Ашан". Малыш уже проснулся и с интересом наблюдал, как дядя Алик паркуется у магазина.
Они вышли из машины, взяли корзину на колёсиках со специальным детским сиденьем и поехали в торговый зал.
– Выбирай, всё, что тебе нужно. Я за всё заплачу.
– Я не могу… У меня денег нет.
Тогда Алик пошёл вдоль рядов, наполняя корзину продуктами. У себя дома это было его обязанностью, ездить в супермаркет, поэтому он хорошо знал, что надо брать.
Потом Алик повёз Олю на перевязку. Они вместе с Малышом уселись ждать её у кабинета.
Оля, которую трясло от страха, улеглась на кушетку. Но стоило только медсестре дотронуться до её ноги, она вскрикнула.
– Чёго орёшь, как блаженная, я только бинт разрезаю.
Оля заплакала навзрыд.
Алик взял Малыша на руки и резко вошёл в кабинет.
– Нельзя сюда, мужчина. Да ещё с ребёнком.
– Я не мужчина, я её муж. Аккуратнее, пожалуйста, да анестезию сделайте, – Алик положил сестре в карман 500 рублей.
Они вышли с Малышом из кабинета. Мальчик крепко держал Алика за шею.
Потом отстранился и спросил: «А ты кто?»
У Алика пот выступил на лице. Он ещё крепче обнял мальчика и сказал: « Я твой папа…»

поделиться

Рута Юрис

22.02.2008