Что-нибудь придумаем

Егорова собралась изменить мужу. Не бог весть что, конечно, но если учесть, что происходило это первый раз в жизни, – приключение грандиозное.
Рассуждая формально, началось это дело с Фунтиковой, которая пустилась во все тяжкие уже на второй год замужества. Гуляла Фунтикова часто, легко и без последствий. В отношения вступала без особого ража, а, скорее, с улыбкой сострадания несовершенству мужчин. Когда ухажеры начинали плести веревки обольщения, Фунтикова как-то по-особенному роняла кисть приподнятой руки и произносила:
– Да ладно, речистый, не уговаривай, сама хочу.
А после того как все заканчивалось, она кокетливо заводила глаза к потолку и томно чирикала:
– Что-то сомлела я, – и потом безо всякого перехода добавляла: – Только ты мне домой звонить не вздумай!
О близости Фунтикова рассказывала подробно и с юмором. Ее повествования были полны коротких и выразительных определений, а каждую волнительную подробность, снижая сексуальный пафос, она оттеняла какой-нибудь дурацкой деталью.
– Ты представляешь, – неторопливо и негромко излагала Фунтикова, – он разделся и говорит, что познакомит меня с таитянской любовью, а я как нарочно захихикала и говорю: вы бы, Сергей Борисыч, носки для начала сняли...
Слушая Фунтикову, Егорова всегда испытывала множество сильных чувств. Причем чувства эти были совершенно противоположного свойства. С одной стороны, фунтиковское распутство ее возмущало, а с другой – восхищало. Брезгливость боролась с вожделением. Уже много раз Егорова давала себе слово, что больше не будет выслушивать это похабство, и каждый раз как привязанная тащилась за Фунтиковой в дальний угол кафе и, словно наркоманка, вдыхала ее истории. В общем – сплошной раскосец.

С чего же все это тогда началось? Да с того же самого кафе. Машинально облизывая чайную ложечку, Фунтикова рассказывала о том, как ее возили на диспетчерский пункт войск ПВО и как из-за нее чуть не подрались полковник с подполковником. Они, собственно говоря, драться уже и начали, но Фунтикова их разняла и сказала:
– Прекратите хулиганить, мальчики, я что-нибудь придумаю.
И ведь придумала! Полковник потом подарил ей новую генеральскую шинель, а подполковник – старинный эбонитовый телефон, по которому разговаривал еще сын Сталина Василий.
– А как ты после этого домой приходишь? – спросила Егорова, привычно теряясь в противоречивых эмоциях.
– Нормально прихожу. Только почему-то ем всегда много. На жор пробивает, – легкомысленно пожала плечами Фунтикова.
– Да я не про это, – поморщилась Егорова, – ты ведь, что-то говорить должна, Ваньку по головке гладить, в постель с Игорем потом ложиться... ну и вообще.
Фунтикова задумалась, но не смутилась.
– Знаешь, привычка вырабатывается. Когда возвращаешься, конечно, свербит что-то, но я Ваньке игрушку покупаю, а Игорь... ну, устрою ему ночью праздник урожая, а потом неделю улыбается и посуду моет. Так что кругом
одни удовольствия.
Вот так. У Фунтиковой сплошные удовольствия. А у нее семь лет замужества, пять безвылазных лет между плитой, стиральной машиной и пылесосом, а летом такая же безвылазная дача, зеленка на коленях и локтях сынка Леньки и нескончаемые поучения свекрови. Правда, последний год, когда Егорова вернулась на работу, стало повеселее. Голову начала мыть через день, шмоток прикупила. Подруга появилась. В смысле – Фунтикова. Мужики шоколадки дарят и кофе угощают. Понятно, что не совсем бескорыстно, потому как работает она завкабинетом, но все равно приятно.
Был, естественно, и муж. Борис. Компьютерщик. Кормилец. С третьего курса он мучился над какой-то гениальной программой, которая должна была встряхнуть компьютерный мир и принести материальную стабильность высокого уровня. К большинству окружающих людей он, не скрывая, относился высокомерно, искренне веря в свое неординарное предназначение. На остальных смотрел снисходительно. Егорова скромно занимала свое местечко среди остальных. В сексуальном плане Борис был мужчиной достаточно активным, но, отдаваясь мужу, Егорова постоянно испытывала чувство неполноценности. Как будто он был хорошей служебной собакой и брал из ее рук еду, которую брать у чужих не положено. Жрать жрет, но рычит оттого, что вынужден это делать. Короче, ни о какой гармонии говорить не приходилось.

Егорова об интимных проблемах распространяться не любила, но с Фунтиковой отмалчиваться не получалось. Она задавала много вопросов, и эти вопросы звучали так, будто их задавал врач-гинеколог. Услышав очередной такой вопрос, Егорова краснела: – Ну, ты вообще...
А Фунтикова недоговоренностей не переносила и строго прикрикивала:
– Так, ну-ка, прекрати эти глупости, мне, что ли, это нужно?
Так было и в тот сумасшедший день. Фунтикова говорила до странного мало, а только поедала пирожные. Егорова инициативы, как обычно, не проявила. Наконец Фунтиковой надоело молчание, и она спросила:
– А ты вообще-то кончаешь часто?
Егорова поперхнулась и укоризненно посмотрела на подругу.
– Ты что, по-русски разучилась? – повысила голос Фунтикова, не услышав ответа.
– Ну, ты вообще, – прогудела Егорова.
– Что, вообще никогда? – поразилась Фунтикова.
– Почему никогда, – отвела глаза Егорова, – так… редко.
 – А вот это, между прочим, неправильно, – заговорила Фунтикова, об этом даже в "Мурзилке" пишут. Психика страдает. Давай колись, как там все у вас происходит? Только очень подробно. В этом деле мелочей не существует.
Мямля и не договаривая фразы до конца. Егорова отвечала на уточняющие вопросы Фунтиковой. Она раскраснелась, взмокла и, чтобы передохнуть от этого допроса, направилась к стойке бара за очередными чашками кофе. Отсутствовала Егорова не больше трех минут, но когда вернулась, решение Фунтиковой уже созрело.
– Вот что я тебе скажу, подруга, – строго произнесла она, едва Егорова опустилась на стул, – срочно под мужика.
– Под какого мужика? – обомлела Егорова.
– Под хорошего, – объяснила Фунтикова исчерпывающе.
– Тебе нельзя пить столько кофе, – восхищаясь твердостью своих интонаций, сказала Егорова, – он отрицательно действует на твои умственные способности.
Но Фунтикова этих глупостей уже не слышала.
- Петров, – внятно выговорила она, – Петров – это как раз то, что
тебе нужно.
Ох и ведьма эта Фунтикова. Откуда она только угадала про Петрова. Ведь ни одним словом, ни одним взглядом... Словом, ведьма.

Петров на кафедре объявился совсем недавно. Он состоял в штате какой-то финансовой организации, а преподавал на четверть ставки только для того, чтобы иметь педагогический стаж. Егоровой новый преподаватель нравился. Ей нравился его постоянно расстегнутый пиджак и ослабленный узел галстука. Нравилось, как он большим пальцем набирал номер телефона, мягко щелкая по кнопкам. Нравилось, наконец, как он ронял окурки. Не бросал, а именно ронял, тут же забывая об их существовании.
– Только не надо косить под девочку, твой тридцатник уже не за горами.
Тебя никто не заставляет бросать семью, но здоровье дороже.
Язык Егоровой приклеился к небу. И вообще бред какой-то: только что мирно пили кофе, щипали пирожные, и на тебе: Петров. И главное, в каком ракурсе.
– Я вам все замечательно устрою, – продолжала углублять свой замысел Фунтикова. – Главное – слушайся меня. А теперь сиди и не шевелись.
Фунтикова ушла, и Егоровой стало страшно. Временами приходили мысли о другом мужчине, но выглядели они совсем не так предметно, как это замутила Фунтикова. Нечаянные взгляды, улыбки на секунду более долгие, чем этого требуют отношения простых сослуживцев. Потом – цветок, который преподносится почти в шутку. Неожиданная встреча на улице. Рюмка ликера, случившаяся оттого, что есть свободные десять минут. Дальнейшие фантазии Егоровой распространялись как-то совсем нечетко. До рюмки ликера – как в кино, а после – как в тумане. Егорова посидела еще минуты две, потом поднялась из-за столика и по стеночке, будто за ней кто-нибудь следил, вышла из кафе. Лучше всего сейчас было уйти из корпуса и часа на два пропасть. Но обед заканчивается через пятнадцать минут, а ключи от кабинета в ее кармане.

На кафедру можно было попасть или через библиотеку, или по стеклянной галерее. В библиотеке можно спрятаться и отсидеться, но в кармане пиджака предательски позвякивают проклятые ключи. Кого-то из девок, работающих в соседних кабинетах, вполне можно попросить открыть комнату, а заодно и посидеть полчасика у телефона. Теперь оставалось только ускользнуть от Фунтиковой. Галерея тянулась метров на пятьдесят. Егорова заглянула в нее из-за угла и быстрым шагом тронулась к противоположному краю. И, естественно, в самом конце пути наткнулась на Петрова. Фунтиковой рядом с ним не было. Егорова, делая вид, что в упор не замечает Петрова, попыталась было проскользнуть мимо.
– Царица, о чем вы задумались? – спросил Петров, вставая на ее пути.
– Ой, – хлопнула глазами Егорова, – вы меня напугали. Идет себе девушка, мечтает о своем девичьем, а тут...
– Пригласите меня на прогулку по своим мечтам, царица, – сказал Петров, кокетничая, и достал из кармана конфетку.
– Уверяю вас, что ничего, кроме глупостей, вы там не увидите, — ответила Егорова, опуская глазки.
– Тогда пустите меня в свое царство и разрешите полистать методички.
– Все начиналось так красиво, а закончилось банальными методичками, – притворно вздохнула Егорова, – пойдемте уже, открою.
"Зачем я с ним кокетничаю?" – нервно подумала Егорова, дотронулась до своей прически, и в этот момент как черт из бочки вынырнула Фунтикова.
– Вот это мило! – воскликнула она. – Я разыскиваю их порознь с самого утра, а они уже сепаратно воссоединились. Стыдно, голуби.
– До воссоединения, увы, еще страшно далеко, ибо меня обвиняют в излишнем прагматизме, – сказал Петров и ослабил узел галстука.
– Тогда пойдемте пить кофе и устанавливать романтические отношения, – сказала Фунтикова и, подхватив Егорову с Петровым под руки, потащила их обратно в кафе.
– У меня же ключи, – теряя волю, пролепетала Егорова, – и потом я уже выпила сегодня пять чашек...
– В таком случае выпьем коньячку, – сказала Фунтикова, у которой всегда был готов дурацкий и неопровержимый довод. – Мужчина, угостите девушек рюмочкой коньячку?
После того как все выпили по две рюмки коньяка, Петров пошел к стойке за шампанским.
– У меня в кармане ключи, мне нужно открыть кабинет, и вообще... – сказала Егорова, брякая связкой перед носом Фунтиковой.
– Передо мной можешь не кривляться, – поморщилась Фунтикова и выхватила связку. – Открою я твой кабинет.
С этими словами она поднялась и собралась уходить.
– Куда ты, стой! – в ужасе прошипела Егорова и схватила Фунтикову за рукав.
– Дура, веди себя прилично, – нежно проговорила Фунтикова и, освободившись от захвата, исчезла.

Вернулся Петров с шампанским и тремя бокалами. Он оглядел полутемное пространство кафе и спросил:
– А где ваша подруга? Может, вы ее съели?
– Увы, но я животное травоядное. Я вас разочаровала? Тогда давайте вернем Фунтикову, она любит пить живую кровь, – сказала Егорова и подумала, что сейчас самый подходящий момент для того, чтобы обидеться и уйти.
– Живой крови у нас нет, но зато есть шампанское, – сказал Петров и добавил: – Странный напиток, его можно пить или вдвоем, или большой компанией, на троих он как-то не раскладывается.
Это высказывание Егорову вдохновило. Да в конце-то концов! Все равно это когда-нибудь должно произойти. И со здоровьем тоже шутки плохие. И Петров нравится. Когда еще так карты лягут?
– А вы женаты? – неожиданно спросила Егорова и тут же мысленно обозвала себя дурой. Причем здесь его жена? Ты же не замуж за него собралась!
Егорова лихорадочно соображала, как бы ей поизящнее выйти из положения, но придумать ничего не успела, потому что голос подал Петров.
– А в рассуждении каких надобностей вас интересует мое семейное положение?
– Это бестактный вопрос, – укоризненно произнесла Егорова, — впрочем, вы совершенно не обязаны отвечать.
По идее Петров сейчас должен был произнести нечто снижающее возникшее напряжение, но вместо этого он снова спросил:
– Я что-то совсем запутался. Чей вопрос бестактный: мой или ваш?
«И как-то все это совсем не похоже на то, что он меня хочет, – подумала Егорова. – Интересно, как бы повела себя в этой ситуации Фунтикова? Да очень просто! Она бы произнесла что-нибудь типа: "Мужчина, вы мужчина или не мужчина?" И все. Вопрос решен. А мне эта фраза категорически не идет. У Фунтиковой глаз лисий, а у меня – собачий. Я умею или гавкать, или ластиться».
И Егорова решительно гавкнула.
– Вы дикий, Петров, – сказала она, – вы бы еще спросили, сколько мне лет.
– Зачем мне спрашивать, сколько вам лет, когда я и так знаю, – пожал плечами Петров.
– А вот это уже хамство.
Если бы Егорова действительно была собакой, то наверняка бы сейчас тихо и внятно зарычала. А если вовремя не убрать руку – тяпнула бы за палец. Барахло. Пижон. Понтярщик. В груди возникла знакомая легкость. Так было пятнадцать лет назад, когда она во время урока назвала учительницу математики дурой. Так было в институте, когда во время комсомольского собрания разбила о стенку графин с водой. Ну и еще пару раз... по мелочи.
Егорова взяла в руки тяжелую бутылку, повертела ее и поставила на место. Выдохнула. Посмотрела на Петрова продолжительным взглядом и сказала:
– Кто девушку ужинает, тот ее и танцует.
Петров молча удивился.
– Да-да, а вы как думали? Напоили девушку, так несите за это ответственность.
– Да я, собственно, – начал было Петров, но Егорова ему договорить не дала.
– Вы на сегодня здесь закончили? Тогда собирайтесь.
– Собирайтесь – это в смысле... – попытался уточнить Петров, стараясь при этом скрыть легкую тревогу.
– Исключительно в морально-нравственном, – успокоила Петрова Егорова, – сидите смирно, я скоро приду.
Выслушав короткий рассказ подруги, Фунтикова сказала:
– Вообще-то, такие персонажи через раз попадаются. С виду крутой, как пасхальное яйцо, а чуть до дела – пшик.
Это они с виду козлы, а на самом деле – нежные, как улитки. Он, может, и хочет, а, допустим, сегодня трусы не те надел, вот и релефси...
– Рефлексирует, – помогла Фунтиковой Егорова. – Ну, это я, допустим, понимаю, а что мне делать теперь? Новые трусы ему купить?
Фунтикова ненадолго задумалась.
– Соображай быстрее, – окликнула ее Егорова.
– Можно по-разному, – встрепенулась Фунтикова, – проще всего напоить. Они тогда смелые и глупые становятся.
– Я не люблю ни пьяных, ни глупых, – поморщилась Егорова.
– Ну, тогда бери инициативу в свои руки. Они командовать только на работе любят, а в любви – как ягнята. Куда поведешь, туда и побегут.
– И куда мне его вести? – спросила Егорова, раздражаясь еще больше.
– У тебя дома сейчас никого? Вот и веди домой, – не очень уверенно сказала Фунтикова.
– Ты что, совсем уже? – прикрикнула Егорова и непристойно выругалась.
– Да ладно тебе, придумаем что-нибудь, – умиротворяюще сказала Фунтикова и сняла телефонную трубку.

В такси Петров стал болтать глупости. Он то начинал рассказывать, как много лет назад украл с прилавка магазина поднос марципанов, а потом неожиданно перескакивал на рассуждения о преимуществах политического волюнтаризма перед демократией.
– Расскажите про вашу первую любовь, – попросила Егорова, пытаясь направить поведение Петрова в нужном направлении, но тот недоуменно посмотрел на нее и ответил:
– Первая любовь? Классе в девятом, кажется. В детском саду. В песочнице.
Водитель, услышав слова Петрова, расхохотался и выкрикнул:
– Аналогично, братка! Буквально тот же самый вариант!
К нужному дому пришлось пробираться по досточке, лежащей в жирной коричневой глине. Изображая галантность, Петров по досточке шел боком, одновременно придерживая Егорову. Ну и, естественно, черпанул ботинком. Выбравшись на сушу, он стал громко топать ногами, а потом бросился на газон и стал вытирать о траву ботинок, выгибая ступню, будто подстреленный. Вернувшись на асфальт, Петров пожаловался:
 – От собак – никакого житья: куда ни ступишь – везде куча. На живодерню бы их всех и на мыло.
– Закурите, пожалуйста, – попросила Егорова, вспомнив, как Петров роняет окурки.
– Зажигалку потерял, – ответил Петров, похлопав себя по карманам.
В подъезде пахло кошками. На потолке в стиле граффити было написано: "Парамонова – свинья и гадюка". Сверившись с цифрами на бумажке, Егорова нажала кнопку звонка. Дверь открыла гражданка лет двадцати пяти.
"Эта еще пошибче Фунтиковой будет", – подумала Егорова и назвала свое имя. Хозяйка коротко оглядела гостей и сказала, безуспешно скрывая ехидство:
– К сожалению, вынуждена покинуть вас часа на два. Непредвиденные обстоятельства.
Потом она поманила Егорову и, захлопнув кухонную дверь, быстро прошептала:
– Ровно через два часа я возвращаюсь, к телефону не подходить, рюмки из серванта не брать, там в сушке – стопочки, что еще-то... Бабки – вперед.
Егорова отдала хозяйке деньги, дождалась, когда за ней хлопнет входная дверь, и вышла в прихожую.
– Кто это такая? – заинтересованно спросил Петров из ванной.
Егорова заглянула в приоткрытую дверь и увидела его с ботинком и губкой в руке.
– Эта девушка зарабатывает деньги, сдавая свою квартиру желающим, – с вызовом сообщила Егорова.
Петров любовно обтер губкой ботинок и туманно прокомментировал:
– Всюду жизнь.
Егорова замолчала. Теперь, по идее, какой-то шаг должен был сделать Петров. Не говоря уже про деньги, которые она отдала за постой. Петров полюбовался вычищенным ботинком, надел его и тут же снял другой.
– Послушайте, зачем вы сюда приехали, ботинки чистить? – возмутилась, наконец, Егорова.
Петров обезоруживающе улыбнулся.
– Насколько я понял, хозяйка вернется только через два часа, – безмятежно ответил он и стал протирать второй ботинок.
Егорова молча ушла в комнату, включила телевизор и с размаху хлопнулась на тахту. Сейчас ей казалось, что более идиотской роли она не играла ни разу. На экране возник пожилой мужчина, рассказывающий про то, как арестовывали его родителей. Мужчина закончил очередную фразу, достал носовой платок и высморкался. Это заурядное действие показалось Егоровой неожиданно смешным. Она потихоньку захихикала, потом засмеялась громче и, наконец, безудержно расхохоталась. Смех уже мешал дышать. "Это истерика", – подумала она и ущипнула себя за руку. Потом попробовала зажать пальцами нос, но и это насилие над организмом действия не возымело. Вздрагивая от хохота, Егорова взяла со стола зажигалку, поднесла к пламени ладонь. Только теперь смех прекратился. Егорова подула на обожженное место и стала соображать, как жить дальше.

И в этот момент в комнату вошел Петров. Егорова посмотрела на него и снова зашлась в хохоте. Петров был в трусах и майке. Босиком.
На правом плече Петрова расплывчато синела татуировка – оскалившийся лев, похожий на китайца. В руке – початая бутылка ликера.
– Откуда у вас это? – спросила Егорова.
– Из холодильника, – безмятежно ответил Петров, – если понемножку – будет совершенно незаметно.
Он достал из серванта две рюмки и разлил напиток.
– Хозяйка не велела пользоваться этими рюмками, – всполошилась Егорова.
– Чепуха, — отмахнулся Петров, – я же не краску в них наливаю. Будем здоровы, – сказал он и призывно приподнял рюмку.
Легкомыслие Петрова оказалось заразительным. Егорова лизнула свою рюмку и спросила:
– Вам не холодно?
– Я и дома всегда хожу босиком, – поведал Петров.
Возникла пауза. Петров свой шаг сделал, и теперь наступила очередь ее действий. По идее, нужно идти в ванную. Но как же в таком случае быть с полотенцем? Ведь пользоваться чужим – это "фи". А чем, интересно, вытирался Петров? Может быть, собственными брюками? И еще: чем укрываться? Никакого пледа в обозримом пространстве не наблюдалось. Какой кошмар! Сколько дурацких мелочей мешают раз в жизни отдаться чужому мужику.
– Не скучайте тут, – сказала Егорова и вышла из комнаты.
Закрыв на щеколду дверь, она включила воду и присела на бортик ванны. Сейчас ей были нужны три минуты для того, чтобы собраться с мыслями. А вот Фунтиковой думать не надо. Фунтикова только говорит: "Что-нибудь придумаем", а все у нее получается само собой. Как у животных в весеннюю пору, которым не нужно напрягаться по поводу чужих рюмок, пледов, полотенец и которым абсолютно по барабану, что думает по существу вопроса партнер. Не кусает – и ладно. Егорова заткнула раковину пробкой, налила немного воды и пустила по ней, как кораблик, мыльницу... Петрова в комнате не оказалось. Без платья и колготок было холодно. Ступая босыми ногами по шершавому линолеуму, Егорова сходила на кухню, заглянула в темную уборную. Больше искать было негде. Но отмытые ботинки Петрова стояли рядом с дверью.
– Эй, вы где? — громко спросила Егорова, вернувшись в комнату.
 Не дождавшись ответа, она пошла в ванную и стала одеваться. Тут-то Петров и объявился. Абсолютно голый и совершенно готовый для любви.
– Я был в шкафу, – простодушно объяснил он.
– Зачем? – устало спросила Егорова.
– Хотел пошутить. Повеселить вас немножко.
– Вам это удалось, – произнесла Егорова, стараясь не опускать глаза, – я просто падаю от смеха. Пустите, мне нужно выйти.
Егорова сделала решительный шаг в прихожую, повернула к двери, и в этот момент Петров схватил ее поперек туловища и поволок к комнате. И вот теперь Егорова отчего-то почувствовала себя в своей тарелке.
– А ну-ка, поставь меня на место! – крикнула она и как-то очень удачно заехала Петрову локтем в бок.
– Ой, больно, – с удивлением выдохнул Петров и отпустил Егорову.

Перед тем как выйти на лестницу, она прихватила один из петровских ботинков, а на улице бросила его в помойный контейнер. У троллейбусной остановки Егорова купила большое мороженое и стала совершенно счастливой.
Ожидая Егорову, Фунтикова совершенно извелась, а, увидев подругу, набросилась на нее так, словно не видела несколько месяцев.
Частым градом падали вопросы, на которые Егорова отвечала молчанием и многозначительными улыбками. Наконец, пыл Фунтиковой иссяк, и она, надувшись, сказала:
– Я же ее, паразитку, к делу пристроила, и она же нагло молчит! Сейчас же рассказывай, что там у вас было?
– Все было, — лаконично и пафосно ответила Егорова.
Отмалчиваться дальше было нельзя, и она в несвойственной для себя манере вдруг заговорила. Все в этом рассказе было. Был, например, эпизод о том, как Петров переносил ее на руках через лужу. Был коньяк двадцатилетней выдержки. Был и букет пурпурных роз. А уж про основные события Егорова рассказывала так, что Фунтикова начала тихонько постанывать. Когда Егорова закончила повествование, Фунтикова пораженно выдохнула и после долгой паузы, не скрывая зависти, произнесла:
– Везет же некоторым. Первый раз, и такие сказки венского леса.
– Не переживай, солнце, все у тебя еще будет, – по-матерински нежно ответила Егорова и отчего-то вдруг прослезилась.

поделиться

Юрий Рогозин

17.04.2009