Двери

Тахикардия. Стук крови определял ритм жизни остального мира, ритмы открывания-закрывания всех дверей и клапанов на земле. Но через минуту дурнота прошла, и Елене показалось, что стук доносится откуда-то еще. Она отмахнулась от него, как от игры гормонов беременной женщины и снова попыталась сосредоточиться над текстом, лежащим перед ней. Ей никак не удавалось схватить мысль. Вдруг подумалось, что занимаясь чужими жизнями, она ворует у себя что-то очень важное, ценное и невозвратимое, приходящее только раз в жизни. Она живет чужими проблемами, заглядывает в замочные скважины иных судеб. А что она могла изменить в собственной судьбе? Наверно, уже ничего.
Скоро появится малыш, который еще сильнее привяжет ее к человеку, с которым она живет уже более пяти лет. Все их отношения были с самого начала попыткой их избежать - в первые месяцы она раз по десять от него уходила, звонила подруге, искала квартиру, надиралась, ловила ночью машину и ехала в никуда. И каждое утро она ощущала себя вязнущей в болоте бытовухи и красивой жизни, где вульгарно пахло, прямо-таки безнадежно воняло светскостью. Лена точно знала, что выветрить этот запах не под силу ни одной смене власти, ни одной эволюции.
В его кругу было принято параллельно иметь жен на периферии и в столице, все его друзья жили именно так. Дети плодились, росли, терялись и находились. Иногда всплывали первые жены, настоящие и бывшие, и тогда ей приходилось уходить из своего дома, оставляя видимость приличия ради ценности брачного штампа. Изо дня в день шла вереница интрижек и романов, которые появлялись по глупости, а били точно и больно по уму.
Любила ли она отца своего ребенка? Скорее нет, просто привыкла к монотонности и комфорту. Елена уже не могла пожертвовать своим образом жизни во имя так называемой свободы, которая по сути являлась одиночеством и никому ненужностью. Она привыкла приносить ему по вечерам тапочки, ждать возвращения домой после совещаний. По той же скверной привычке перестала обращать внимание на запах женских духов, остро чувствовавшихся, когда она запихивала рубашки в холодный блестящий барабан стиральной машины. Ей приходилось со стыдливой суетливой поспешностью закрывать стеклянную дверцу, чтобы снова сделать вид, что он - верный муж, а она - единственная любимая им женщина.
Елена перестала задавать вопросы, морщась даже от мысли, что может услышать новую ложь. А он агрессивно отвоевывал у всего мира право на "честную" жизнь, оскорбляя ее явными следами присутствия других женщин в его жизни. Дежурно, едва коснувшись губами щеки, он ежедневно закрывал за собой дверь, а ее нудный легкий скрип преследовал Лену весь оставшийся день. И она начала ненавидеть двери...
С детьми как-то все тоже не выходило. Первый раз Лена забеременела, когда он еще жил у своей последней жены, и естественно, на тот момент даже думать о том, чтобы оставить ребенка, было невозможно. Потом был выкидыш, затем еще один, в итоге оба вздохнули свободнее. А за этого ребенка она дралась из последних сил. Ей казалось, что их общий комочек плоти сможет связать, склеить, заставить не бежать друг от друга. На втором месяце ожидания он колебался, и вдруг сказал, что ее ребенок ему не нужен, а если она соберется рожать - то станет не нужна и сама. Тогда спасло только УЗИ, когда врач, тыкая мышкой в черный экран, показывал какие-то видимые только ему признаки будущего наследника. В тот же день он прислал ей с работы e-mail с отсканированной фоткой черно-серого комочка и извинениями.
Накопленное годами раздражение капелька за капелькой наполняло душу горечью, обидой и равнодушием. Иногда казалось, что из круга непониманий уже не может быть никакого выхода - давили прочные стенки лабиринта под названием "семейные отношения". Она шла дорогой лжи, по которой до нее проползали миллиарды женщин на протяжении милионов лет. На пути попадались двери, которые открывались сами или просто ломались, а если нет - приходилось ждать сутками, неделями, месяцами. Духотища ожиданий сводила ее с ума, и Лена вполне серьезно начала опасаться за состояние своего душевного здоровья, она даже сходила к психиатру. Дверь врача была белой, стерильно-безнадежной, стабильной и непробиваемой. Она стала ненавидеть и эту дверь...

Словно очнувшись, Елена в яви реальности снова услышала стук. Она поднялась, держась левой рукой за поясницу, и вразвалочку пошаркала на кухню, где надрывалось радио. Известным женским чутьем она угадала - что-то случилось! Наконец-то замолчала музыка, и тут же возобновился стук в дверь ванной.
- Дура! Я уже минут сорок стучу и кричу тебе! - в голосе мужа была паника и раздражение на собственный страх.
- Извини, я тебя не слышала, - стараясь говорить спокойно, оправдывалась она.
- Ну и долго я буду тут торчать? Чем ты там меня заперла? Выпусти немедленно! - ей почудилось, что голос взрослого сильного мужчины стал срываться на визг.
Лена попыталась повернуть ручку ванной, но она просто проворачивалась. Ее руки начали трястись, но до конца ей было не понять - почему?
- Ты с ума сошел! Дорогой, поздравляю с началом паранойи! Прости, но залить бетоном эту проклятую дверь я еще не успела, не мог бы ты еще минут сорок подождать, скоро уже подвезут раствор.
За дверью послышалась какая-то возня и начались энергичные глухие удары. "Он ломает дверь," - догадалась Лена.
Она стала сползать по стене, зажав рот обеими руками. Кажется, из самого желудка рождался хохот. Он прорывался сквозь разум, сжатые губы, закрытые глаза. Лена пыталась сдерживать его пульсацию, но только захлебывалась. Сил успокоиться уже не оставалось - и на волю вырвался смех. Она хохотала до тех пор, пока не появились слезы, пока не заболел затылок. На смену привычному чувству вины пришло что-то новое, опьянительно запрещенное. С каждым новым взрывом она чувствовала, как все закрытые до сих пор двери рассыпались в пыль, и осталась только одна, за которой был давно уже не близкий ей человек. В момент катарсиса, которого она ждала долгих пять лет, мелочиться нельзя - она выплакивала-высмеивала каждый год жизни двоих, мешавших друг другу.
Лене казалось, что из нее физически выходила затравленность образом их жизни. Лабиринт, по которому она брела уже не первый год, все сужался и сужался, сдавливая плечи. Уже практически задыхаясь, она подняла голову и увидела выход - вверх, подальше от стен условностей, разумных доводов и удобств.
Дверь дрожала под его ударами, но выносила их с той надежной стойкостью, которая была основой капиталистического строительства. Он орал обидные резкие слова, чтобы заставить ее снова стать послушной.
- Иди к черту! - крикнула она в сердцах. "Интересно, я похожа на ишака? А он на восточного крестьянина?" - эта нелепая мысль еще больше развеселила Лену. Кряхтя и охая, она поднялась. Наконец-то пришло решение - естественно, без всякого надрыва. Она взяла трубку и вызвала такси.
Не спеша, она сдергивала с плечиков свои вещи и методично укладывала их в чемодан. Пока руки выполняли механическую работу, Лена не хотела думать о последствиях. Она приняла решение - и от этого ей стало светло и легко. С ее лица не сходила тихая улыбка благости, какая бывает у раскаявшихся смертников перед последним шагом ТУДА. Как будто они уже видят ТУ прекрасную жизнь, стремятся в нее, любят и принимают ее... Бессознательно она вытравливала свои следы в этом доме, забирая фотографию, духи, любимые безделушки.
Как раз в этот момент подали машину. Ей оставалось только позвонить родителям.
- Мам, как же я люблю тебя! Можно я приеду? Только насовсем, ладно?
Безо всякого сожаления она оглянулась на комнату, смотревшую на нее темными пастями открытых шкафов. Маленькие дверцы - все до одной - были открыты ее сегодняшним ликованием. Впереди оставалась только одна - самая большая. Дотащив до лифта чемодан, Лена вернулась и аккуратно, без лишнего шума прикрыла дверь. Просто она перестала их ненавидеть. поделиться

Анна

22.06.2001