Эксклюзивный поцелуй

Целовались ли вы когда-нибудь в Большом театре? На четвертом ярусе, под сводами, где на уровне глаз бегущий хрусталь, излучающий свет и поглощающий мрак? Где бархатные портьеры с тяжелыми золотыми орнаментами так легко представить себе упадающими? Приходила ли вам в голову эта кощунственная мысль?

Евгений в своих фантазиях зашел гораздо дальше: слушая оперу Чайковского, плавая в неразбавленном вине классической музыки, замирая от волнующих взвизгиваний оперных див, чьи голоса, окрашенные в голубые и розовые тона, были подобны серебристым струнам какого-то эротического инструмента, он грезил наяву, согрешая с интеллигентной женщиной в очках, сидевшей в кресле справа и смущавшей его оголенностью плеч и глубиной декольте. Ее длинное вечернее платье, причудливо-изящное, как венецианская архитектура, облегало фигуру в точном соответствии с линиями тела. Нежный профиль незнакомки, его арфические и скрипичные изгибы и дрожащие очертания, тонкий божественный рисунок губ и прозрачность радужной оболочки глаз придавали ее облику воздушность и оттенок легкой сексуальности.

"Вот тебе лютики, вот васильки", - пел хор, услаждая слух журчащими голосами. Идиллия слепой девушки, слепо бродящей по саду и не подозревающей о существовании слепоты...

Евгений положил руку на подлокотник и нечаянно задел расслабленной кистью ее изящное бедро. При всей хрупкости обертки, ломкости аристократических пальцев и плавности порхающих рук, она была зрелой женщиной, и формы ее были весомы. Он с трудом преодолевал искушение прикоснуться к ней еще раз, сознательно и порочно-вкрадчиво, точно воруя из шкатулки драгоценные камни.

Рыцарь Водёмон, пробравшийся в сад, где среди роз гуляет Иоланта, встревожен:

- Как? И снова вы дали белую? Я красную просил сорвать...

- Что значит красная?

- О, Боже, какая мысль!

Момент был наиболее благоприятен: она, вся в сценическом действии, взволнованная и ждущая кульминации, он, завороженный сладким электричеством, робкий и страждущий. И если бы на ее колено в этот миг легла его сопереживающая рука, она, возможно, не стала бы придавать значения условностям - искусство сближает, а главное - разрушает все преграды. Со скоростью, с какой растет самшитовый лес, его рука поползла по подлокотнику. К концу тысячелетия изнемогающий от страха и желания Евгений, быть может, и достиг бы цели, но вдруг раздался гром литавр: оркестр проснулся и нахмурил музыкальное чело.

- Ужели роком осужден страдать невинно ангел чистый? - вопрошал король Рене. Евгений отдернул руку и притворился сфинксом. В темнице, разрушая грудную клетку, стучал отважный молотобоец, рвущийся на свободу. "Проклятое сердце", - подумал он.

"Прославим свет - источник всяких благ! Прославим свет - источник жизни и познанья!"

Иоланта прозрела. Можно было идти в гардероб.

Но зрители, повскакивавшие с мест, не увлекли его в свой бурлящий водоворот, и он, как не спешил в антракте за пирожными, так и не стал толпиться в гардероб, суетливо суя продырявленный номерок в надежде получить свой плащ одним из первых.

Она, к его удивлению, тоже никуда не торопилась, и они сидели вдвоем в опустевшем театре, словно ожидая, что вот-вот он наполнится птицами и кружащими осенними листьями.

Он несмело повернул голову (шея его словно заржавела) и бросил на нее быстрый настороженный взгляд.

- Вы находите, что открытое платье в театре неуместно? - спросила она, с беспокойством разглаживая на коленях несуществующие складки. В глазах ее, лукаво блеснувших, Евгений прочитал: "Почему вы этого не сделали?" Ему стало необыкновенно легко, так легко, как бывает только с воображаемой женщиной, наделенной воображаемыми достоинствами. Головокружительные комплименты и милые глупости, готовые сорваться с его уст, были предупредительно остановлены ее улыбкой.

- Не говорите, я знаю, что вы хотите мне сказать. В свое оправдание я могу привести лишь один аргумент, который непременно должен убедить вас. Видите ли, в Филадельфии, где я прожила три года, в оперу принято ходить в вечерних туалетах. Я думала, что подобный обычай сохранился и в России. Увы, я ошиблась.

- Вы не ошиблись, - сказал Евгений, преодолевая дрожь готового прорваться обожания. "Волшебная женщина всех спектральных сил", - хотел сказать он вслух, но вовремя удержался, вспомнив, что выражение это он где-то позаимствовал.

- Вы так думаете?

- Я так считаю, - ответил он тоном, не терпящим возражений.

- Я польщена, - произнесла она с шутливым апломбом и прогнулась, точно кошка.

Евгению захотелось погладить ее по спине и почесать за ушком. Эта женщина волновала его, и волнение его, не находя выхода, грозило превратиться в шторм. - Вы прекрасны, - сказал он, не веря, что решился это произнести.

- О, вы, кажется, задались целью сразить меня комплиментами. Не утруждайте себя.

- Это правда, - возразил он.

- Вот вы уже и обиделись. И совершенно напрасно. Я и так знаю, что хороша собой и от того, что мне будут говорить об этом на каждом шагу, лучше не стану. Я раскрою вам маленькую тайну, которая, возможно, на многое откроет вам глаза и, быть может, даже оттолкнет от меня, - многозначительно понижая голос, проговорила она. Взор ее подернулся нежной поволокой.

- Я принадлежу к нарциссическому типу женщин. Вы читали Фрейда?

- Кое-что, - прокашлялся он.

- Мое отличие от других состоит в том, что я сохранила счастливое состояние неуязвимости и люблю себя с такой же интенсивностью, с какой меня любят мужчины. У меня нет потребности любить и быть любимой. И если вы не принадлежите к нарциссическому типу мужчин, вам будет очень трудно меня понять. Вы всегда будете сомневаться во мне, страдать, жаловаться на мою загадочность...

- В вашей загадочности кроется неизъяснимая прелесть, - сказал он и удивился, сколь изысканно и литературно прозвучала эта фраза. Ничего подобного он не говорил ни одной женщине.

- Что ж, - сказала она игриво, - я устрою вам небольшой экзамен. Вы готовы?

- Хоть в огонь и в воду, - с воодушевлением произнес он. И это были не просто слова: он действительно был готов не раздумывая, очертя голову ринуться за ней и в пламя, и в полымя.

Они ушли из театра последними. Евгений с удивлением обнаружил: дама его едва достает ему до плеча. Миниатюрность ее умиляла, заставляя относиться к ней бережно, как к ценнейшему произведению искусства. Его свирепая борода, при более детальном рассмотрении претендовавшая лишь на щетину недельной давности, его мужественность, подчеркнутая разворотом плеч и маятниковой тяжестью рук, необыкновенно гармонировали с плавными, русалочьими линиями ее фигуры.

- Почему вы вернулись? - спросил он с запоздалым любопытством.

- Хочу пожить самостоятельной жизнью, независимо от родителей, - сказала она без всякого кокетства, как говорила бы, наверное, со всеми и всегда. - Здесь у меня квартира, в Филадельфии дом. Там была работа в картинной галерее, здесь я безработная. У меня нет ничего, кроме моей свободы.

- И вы не жалеете, что вернулись?

- Нет. О чем жалеть? Я всегда могу переиграть.

В метро на эскалаторе она случайно наступила ему на ногу.

- Ах, извините!

Кончики ее пальцев трепетно коснулись его лица, на котором горели глаза античного бога, подглядывающего из зарослей фиговых деревьев за купающейся нимфой.

- Если бы я знал, что вы наступите мне на ногу, то бросился бы вам под ноги весь, - сказал он.

- Браво! - захлопала в ладоши она.

Евгений слушал эту обворожительную женщину, украдкой рассматривая ее фигуру, ловил ее взгляд и спрашивал себя: что за экзамен уготован ему ею, и когда надлежит считать его начавшимся? Она вела себя так, точно хотела свести его с ума: доведя до белого каления, до температуры кипения, превратив его кровь в пенящуюся забродившую отраву, бросить его, оставить ни с чем, навсегда исчезнуть из его жизни.

В нем заговорил азарт охотника. О такой редкой добыче, как она, мечтает каждый холостяк, тем более, если он - рядовой охранник во второразрядной фирме.

- Хочу шампанского, - сказала она.

И Евгений опрометью бросился к ближайшему ларьку. Вернулся он с бутылкой, обернутой в тонкую папиросную бумагу, и хрустящим букетом роз, по которым, подобно локонам светской красавицы, струились спиралевидные ленты.

- Первое испытание вы прошли успешно, - с удовлетворением отметила она - Ваше имя...

- Евгений.

- Спасибо, Евгений. Но это только начало. Экзамен продолжается.

Он проводил ее до подъезда и остановился в смиренной готовности подчиниться любому ее решению, даже если оно будет противоречить его желаниям.

- Если вы не торопитесь, мы можем подняться ко мне, - сказала она и прельстительно щелкнула язычком.

Евгений не поверил своим ушам, определенно, в этот миг у него за спиной выросли крылья, и он даже оглянулся, чтобы посмотреть, не слишком ли они большие. Он прижал бутылку с шампанским к груди и замер в позе рыцаря, дающего клятву в вечной верности даме своего сердца.

- Трубим сбор! - весело воскликнула она и с неожиданной резвостью устремилась вверх по лестничным пролетам. Он полетел за ней, как коршун. У дверей квартиры Евгений настиг ее и заключил в объятия.

- Не торопите события, - воспротивилась она, - вы все испортите!

После такого многообещающего начала Евгений не без сожаления отступил и на всякий случай засунул руки в карманы.

В ее трехкомнатной квартире, обставленной новой мебелью и содержащей в себе стандартный набор картин, цветов и декоративных растений, он почувствовал странную робость, словно мальчишка-двоечник, пришедший в гости к отличнице из параллельного класса. Хулиганские законы улицы здесь были недействительны. Стройные ряды книг в массивных переплетах дисциплинировали его. Он чинно сел в кресло, сцепил пальцы и сидел смирно, изредка наклоняясь, чтобы налить в фужеры шампанского или вежливо кивнуть в знак согласия. Она говорила, она рассуждала, она делилась своей эрудицией, почти невероятной в полночь, и была совершенно нечувствительна к тому, что происходит у него в душе. У Евгения создалось впечатление, что она сознательно подвергает его столь утонченной пытке, и стоически переносил все выпавшие на его долю нечеловеческие муки. Он ни на минуту не забывал: экзамен продолжается, и цель, возможно, уже близка.

- Вы знаете, что такое соблазн? - спрашивала эта прелестница, обольщая его каждым своим движением и даже выражением глаз. - Почитайте Бодрийара, французского философа - постмодерниста. Мы соблазняем собственной смертью, утверждает он. Все - соблазн, и не существует ничего, кроме соблазна. Человек мертв, если он не способен больше соблазнять или быть соблазняемым. Не правда ли, хорошо сказано? - спросила она, поджав под себя ноги. Разрез ее платья приоткрылся до самого бедра.

У Евгения помутилось в глазах.

- Это сила, - продолжала она, - которая способна завораживать и привлекать, околдовывать и подчинять своему магическому влиянию. Она может вызвать коллапс пола и мгновенную вспышку страсти. И секс вовсе не обязательное ее завершение. Либидозная нагрузка носит здесь чисто сопроводительный характер. Достаточно процесса вызова и смерти, да, этого вполне достаточно, но необходимое условие - чистая форма игры. Вы меня понимаете?

Он промычал что-то протяжное и нечленораздельное, он был готов растерзать ее, разорвать на части, но из последних сил сдерживался, оставаясь в мощной, обдающей с ног до головы струе несущегося ему навстречу мощного потока желания. Ему нечем было защититься и некуда было спрятаться.

- Преимущество женщины в соблазне, вы ведь не станете этого отрицать? - безостановочно щебетала они, и губы ее, совершая движения от гласных к согласным, дразнили его, как нечто в высшей степени таинственное и притягательное. - Она всегда оказывается не там, где мыслится, это аксиома. Ролан Барт говорит - и с ним нельзя не согласиться, - секс есть всюду, только не в сексуальности. Меня поразила одна мысль, которая вытекает из утверждения психоаналитиков, что либидо не может быть женским, оно может быть только мужским. В этом смысле очень интересна цитата из Бодрийара, я сейчас приведу вам ее полностью.

Она достала с полки французское издание и, ничуть не затрудняясь, перевела одно место, отмеченное карандашом.

- Всякую мужественность, пишет он, во все времена преследовала угроза внезапной обратимости в женственность. Соблазн и женственность неотвратимы и неизбежны, потому что представляют собой оборотную сторону пола, смысла, власти. Надеюсь, вы не будете это отрицать?

- Почему? Это как посмотреть, - очнулся он, не совсем понимая, о чем речь.

- Самое убедительное доказательство тому - вы сами, - победоносно заявила она. - В театре вы хотели меня как мужчина. Вы готовы были завоевать меня, не спрашивая у меня разрешения и не интересуясь моими чувствами. Сейчас вы больше всего на свете хотите, чтобы я допустила вас к себе и даже более того - первая приступила к акту любви. Кто же из нас в этой ситуации женщина? Не забывайте, экзамен продолжается. Последовательность "цветы - шампанское" не должна нарушаться. Цветы стоят в вазе, шампанское выпито, что дальше? Я вас спрашиваю, что дальше?

Преодолевая многократно возросшее земное притяжение, он медленно поднялся из кресла и, тяжело дыша, приблизил к ней свое лицо. На его попытку поцеловать ее в губы она ответила мягким отказом.

- Предупреждаю, у меня есть правило.

- Какое? - хрипло спросил он.

- Умри, но не отдай поцелуя без любви. Где-то он слышал уже этот пошленький мотивчик. От какой-то привокзальной шлюхи. Но не это суть важно. На остальное она была согласна. Она с самого начала провоцировала его на остальное и делала это с потрясающим мастерством - подавляя его волю, лишая инициативы и первенства.

Когда он стаскивал с нее декольтированное вечернее платье и осторожно ощупывал кружевные узоры нижнего белья, она сонно проговорила:

- Анатомия - это судьба.

- Кто это сказал? - деловито поинтересовался Евгений.

- Папаша Фрейд.

- Правильно сказал. От судьбы не уйдешь, - согласился он и устранил последнее препятствие - что-то ажурное, паутинно-тонкое, облегавшее ее мраморно-гладкие бедра.

В постели она оказалась диктатором. Что бы ни делал Евгений, она вносила свои поправки, налагала многочисленные табу и требовала беспрекословного подчинения. Он ласкал ее особенным образом.

- Медленнее. Еще медленнее, - шептала она. Прелюдия почти утомила его. Страсть его заметно утихла и горела ровным немигающим пламенем. "Так можно и заснуть", - с нетерпением подумал он. Наконец, получив согласие, он слился с ней. Неописуемый восторг пронзил Евгения. Он ощутил себя царем природы, всесильным обладателем красивой, умной, раскомплексованной женщины: она принадлежала ему вся, без остатка, вся, до кончиков ногтей она была в его власти, под ним, беспомощная и нагая, возбуждающая и желанная.

Но и здесь она умудрялась вносить свои коррективы.

- Не торопись, - наставляла она Евгения. - Успеешь.

"В конце концов, кто кого: я ее или она меня?" - недоумевал он, однако ничем не выдал своего неудовольствия. Затяжной, изнуряющий марафон сделал его тупым, равнодушным исполнителем прихотей "нарциссической женщины". Евгений был уже не рад, что забрался в ее ложе.

Когда в окна забрезжил рассвет, и он слегка задремал, она толкнула его локтем под ребро, причинив боль, и громким шепотом произнесла.

- Ты что, голубчик, спать сюда пришел?

Он взвился, словно конь, вставший на дыбы, грубо перевернул ее на живот, поставил на колени и, уткнув лицом в подушку, вогнал своей мгновенно отвердевший кинжал в ножны. Его бешеный горский танец заставил ее царапать кровать, стонать и причитать, просить и умолять, но Евгений был беспощаден. Он словно сорвался с цепи.

Когда бушевавший в нем огонь погас, и тлеющие угли уже не обжигали, он, как подкошенный, рухнул на кровать и забылся мертвецким сном.

Ему привиделся кошмар: будто она крадется к нему на четвереньках, замышляя что-то недоброе. Ее синие губы пытаются произнести какую-то фразу. До него долетают отдельные слова, но смысл остается неясен. И вдруг его осеняет: "Умри, но не отдай поцелуя без любви", - говорит она и припадает к его губам. Ее уста холодны, как металл на морозе. Он хочет оторваться от них и не может. Евгений с ужасом понимает, что губы его намертво примерзли к ее губам. Это поцелуй смерти. В последнем усилии он порывается освободиться от них. Рот его наполняется кровью.

Евгений открыл глаза и почувствовал ее теплые, полусонные, смакующие губы. Солнце, пробиваясь сквозь занавески, слепило ему глаза. Она умела целоваться. Он никогда бы не подумал, что это так приятно.

- Что это? - спросил он, когда она в изнеможении положила голову ему на грудь.

- Эксклюзив, - был ответ. - Ты, наверное, уже догадался?

- Да. Любовь не в романах и не в философских трактатах. Любовь вокруг.

- И знаешь почему?

- Почему?

- Ты вздрагиваешь во сне. Ты спал, как матерый хищник. И даже ворчал на меня спросонья.

- Как тебя зовут?

- Я твое другое я. Alter ego по-латыни.

- Так бывает? - не поверил Евгений.

- Да, так бывает, - рассмеялась она.

- И чем же все это кончится?

- Оперой. Ты целовался когда-нибудь в Большом театре? поделиться

Юрий Сысков

05.04.2002