Гадюка (продолжение)

Женева с её улочками, уютными кафе на каждом углу, очаровательными оазисами парков и сквериков завораживала своим сентябрьским теплом, шуршала листьями под ногами. Уютно опускавшиеся сумерки звали домой, в тот уютный уголок, который за год удалось обустроить Соне.
Она не работала. Первые три месяца посвятила изучению магазинов и магазинчиков. Уже знала, в какие можно заходить, а в какие могут и не пустить: одета не так, не на машине подъехала, и сумочка со шляпкой не те. Уже знала, что подбирать вещи, упавшие с плечиков или полок считается неприличным - для этого в штате любого магазина есть специальный человек. Соня, привыкшая впитывать в себя все новые знания и впечатления, старательно вникала в ритм этого необыкновенного города.
Прошёл уже целый год, как они поселились в Женеве. Здесь вдвоём им было так хорошо, что они не поехали даже в отпуск домой. А просто смотались в Париж, день провели в Монте-Карло. Погуляли по зоопарку в Берне и три дня провели на песчаном белом берегу в Марбелье.
Тёплая вода и белый песок снова разбудили в них сладкие воспоминания первой близости. Но Митька не знал, какие страдания испытывает в своей душе Соня, скрывшая всё произошедшее и считавшая себя с тех пор грешницей, потому что больше никак не могла забеременеть, хотя операция прошла успешно. От одного вида белого песка ей становилось плохо…
Время и лёгкий воздушный снежок напоминали о приближающемся католическом Рождестве. За одну ночь Женева превратилась в город «пряничных» домиков. Всё сверкало. Каждая витрина была сказкой.

Митька, так ничего и не узнавший, стал всё чаще беспокоиться о наследнике. Дома он не показывал виду ласково встречавшей его вечером жене. Но от референта Тани из отдела по связям с общественностью, с которой они вместе ходили в обед в офисный бар покурить и выпить кофе, скрыть своего беспокойства он не смог. Таня была года на три старше, уже развелась и кое-что соображала в этой жизни. Во всяком случае она, проработав уже долгое время заграницей и повидавшая много разных людей и характеров, сделала для себя кое-какие выводы.
Митька был достаточно скрытым человеком для окружающих, когда дело касалось его личной жизни, поэтому Таня начала издалека: «Митюш, ты какой-то грустный ходишь, с женой что ли поссорился?»
- Да нет, - Митька пожал плечами, - Устал, наверное...
- Какая же усталость, ты только из отпуска. Не темни, расскажи Старой Мудрой Тартилле, что гложет тебя, - понизив голос, театрально сказала Таня.
Митька махнул рукой официанту и заказал два джина с тоником.
- Знаешь, Мудрая Тартилла, - он грустно улыбнулся, - Когда я не был ещё женат, у моих любовниц не было проблем с залётами, столько денег на них перевёл. А тут, вот уж больше года вместе живём, и я точно знаю, что я у неё первый, но до сих пор - по нулям…
- Я дам тебе фамилию одного врача, он всех наших пользует. Хороший мужик. Своди её к нему. Может, она больная. Здесь ведь не СССР, вмиг вылечат. Должен же такой красавчик обзавестись наследником… А грустно станет, заглядывай. Хоть сегодня. Ведь у католиков Рождество… Да и поговорить нам надо. Сам знаешь.
Вернувшись поздно вечером домой, Митька заявил безапелляционно, что после Рождества и Нового года сам отвезёт Соню в клинику, там ему порекомендовали очень хорошего специалиста, и он уже с ним познакомился.

После праздников Соня не без волнения вошла утром в кабинет врача. Митька поцеловал её и пообещал заехать через час. Волнения оказались не напрасными. Доктор был известен ей как никому другому. Это был тот самый человек, к которому её привезла когда-то Люся. До исторической родины он так и не доехал. Красота и спокойствие Женевы крепко привязали его к себе.
Соня поняла, что и он узнал её. Он осмотрел её, успокоив, что ничего серьёзного нет. Тут же были сделаны все анализы и назначено лечение.
Митька задерживался, поэтому Соня, предупредив сестру, встречавшую пациентов, решила, не дожидаясь мужа, прогуляться, чтобы посмотреть на сказочно красивую, припорошённую снегом Женеву.
С Митькой они разминулись буквально на пять минут. Заглянув в кабинет и не увидев там жены, Митька попросил аудиенции у доктора. Он рассказал ему о своих нынешних проблемах. Доктор, погрешив против врачебной тайны своей пациентки, всё рассказал Митьке. По мере того, как доктор рассказывал ему, что случилось чуть больше года назад с его женой, Митькино лицо мрачнело и мрачнело. Он уже высчитал, что та, первая Сонина беременность была от него, после их первой близости.
Значит, она ничего не сказала ему, испугалась, что кто-то посчитает, когда родился бы малыш. Обманула его, того самого, кому подарила свою невинность. Значит, не очень любила, а больше заграницу хотела с ним уехать. Всякая чушь лезла Митьке в голову.

Прошло полгода, на очередном осмотре доктор подтвердил Сонины надежды. Она ждала ребёнка. Срок был даже больше, чем она думала, и от счастья она заплакала. Но решила сразу Митьке не говорить, ей немножко хотелось самой вжиться в то состояние, от которого она сама когда-то отказалась.
Митька ходил последнее время какой-то угрюмый, и Соня решила, что уж в субботу точно за ужином она сделает ему сюрприз. Она не знала, что он без неё посетил доктора ещё до того момента, когда была подтверждена Сонина беременность. Она испекла пирог, накрыла чудесный стол на двоих, зажгла свечи… Но Митьки всё не было.
Хлопнула входная дверь, Митька долго возился в прихожей, сопел. Соня вышла в холл. Митька был пьян.
- Как ты доехал? - в ужасе воскликнула Соня. Она догадалась, что он, если ехал сам за рулём, много раз, разогнавшись, проезжал поворот к их дому, и ему приходилось делать ещё один круг по городу… Это счастье, что его не засекла полиция.
- Меня привезли… Нет, меня привезла Тортилла… Слушай, а какое тебе дело… Ты ведь не спрашивала, когда на аборт в Москве побежала, а теперь родить не можешь… Обманула меня, сама всё решила. А он бы уж бегал сейчас… Господи, уже бегал бы и лопотал что-нибудь, - Митька заплакал, - Гадюка ты… Гадюка! – Митька заплакал, сев прямо на пол в прихожей.
- Митечка, - Соня запричитала, - Что ты говоришь, ведь я так люблю тебя… Митечка!
Митька оттолкнул Соню так, что она упала и здорово ударилась животом об угол тумбочки для обуви. Инстинктивно она схватилась за живот.
- Не притворяйся, я подаю на развод. У меня другая женщина. И она ждёт ребёнка… МОЕГО! Собирай чемодан, завтра утром у тебя самолёт в Москву. И попробуй только не подписать бумаги о разводе, убью…

Начало октября девяносто третьего года было на удивление тихим, безветренным и очень тёплым. Что никак не вязалось с теми событиями, которые происходили на Красной Пресне.
Здесь, в Духовском переулке, на Даниловском кладбище было тихо, лишь иногда шуршали листья под ногами проходящих посетителей.
Соня уже прибралась в ограде, вынесла мусор в отведённое место. Она намочила тряпку в ведре воды, набранной в специальном кране на аллейке, и стала протирать памятники. Одна бабушка, другая… И маленькая стелла с надписью, но без фотографии… Только имя и даты.
18.05.1973 - 25.07.1973. Сидельников Дмитрий Дмитриевич…
Малыш родился уже в Москве, семимесячный, с огромной гематомой в области виска. Врач долго не мог понять, откуда у новорожденного такая гематома, если роды прошли нормально. Соня молчала, потому что одно только воспоминание того вечера, когда Митька толкнул её и она ударилась животом, вызывало приступ истерики.
Родителям Сонин врач, принимавший роды, сказал сразу, что ребёнок не жилец, но они сделают всё возможное… Так два месяца, не выписываясь домой, Соня провалялась в больнице. Папа, взяв справку и Сонин паспорт, зарегистрировал внука на имя и отчество, которое назвала ему дочь.
Малыш научился улыбаться беззубым ртом. Соня подолгу стояла у стеклянного окна палаты с новорожденными, ожидая, когда врач даст команду принести ей малыша, чтобы попробовать покормить его.
В один из таких вечеров, когда малыша дали на кормление, Соня с особой любовью рассматривала его. Черты любимого лица проступали под сиренево-красной кожей и реденькими тёмными волосиками. Малыш жадно вцепился в грудь, толкал её руками, чмокал. Потом присосался и успокоился.
Необыкновенное умиротворение сошло на Соню. Она вдруг вспомнила тот день, проведённый с Люсей, взглянула на сына, провела по его волосёнкам… И словно бы отключилась…
Из оцепенения её вывела сестра, пришедшая забрать ребёнка после кормления… Малыш словно застыл, сдавив материнскую грудь ручками. Соня в своих раздумьях и полудрёме не уловила тот момент, когда он перестал нажимать крошечными ручками на грудь, чтобы лучше наесться…
Сестра выскочила из палаты с воплями: «Доктор! Доктор!»
Врач, влетевший молнией в палату, сразу всё понял по синюшности младенца, державшего уже навеки застывшим ротиком материнский сосок…
Соню долго не могли привести в чувство. С ней была беззвучная истерика. Потом поднялось давление. Потом она стала кричать и звать Митьку. Её накололи магнезией и реланиумом, обложили ноги горячими грелками.
Отец и мать уже были в приёмном покое, где им должны были выдать справку о смерти внука. Заключение о смерти было совершенно ясным - гематома вместо того, чтобы рассасываться, как губка впитывала в себя кровь, и, наконец, её оболочка прорвалась, залив весь головной мозг.
Соню перевели в другое отделение, в отдельную палату. Отец нанял сиделку. Родители боялись оставлять её одну. Митькиным родителям ничего решили не говорить. Они вообще перестали общаться с тех пор, как Митька вызывал их в Женеву на свою вторую свадьбу. Да и то об этом узнали случайно. Мама встретила в магазине их домработницу.

…С кладбища мама поехала к Люсе. Отец решил пешком идти до дома. Бабушки пошли бродить по кладбищенским аллейкам, разглядывая старинные надгробья и памятники. А Соня так и осталась стоять одна у свежей могилки - крошечного холмика, засыпанного цветами. Ей не хотелось идти домой, потому что там будут суетиться вокруг неё, попытаются уложить спать, а этого она боялась больше всего – ей опять приснится тот же сон…
Когда почти совсем уже стемнело, и кладбищенский сторож пошёл по дорожкам, чтобы проверить, не осталось ли кого на территории, чтобы случайно не закрыть одного на ночь. Он подошёл к Соне, аккуратно тронул её за плечо и сказал: «Пойдёмте, я провожу вас до остановки трамвая».
Соня послушно побрела за ним. Он знал, почему здесь находится эта молодая женщина - сам помогал рыть могилу. Она была благодарна ему за то, что он принял за неё какое-то решение, потому что сама она не могла что-либо решать.
Соня села в трамвай, потом пересела в метро на Шаболовке, потом на автобус. О том, куда она приехала, она сообразила уже стоя перед дверью Люсиной квартиры.
За дверью шли разборки полётов. Мама и Люся так кричали друг на друга, что Соне стало страшно, и она поневоле стала прислушиваться к тому, о чём спорят две лучшие подруги.
- Вы сами девочку свою погубили. Всё пасли-пасли, а у семи нянек, сама знаешь… Какое счастье, целомудренную девочку за вашего мальчика отдаём! А мальчик-то не промах оказался… Все вы хороши, если она даже заикнуться вам побоялась… Ко мне прибежала, от слёз вся опухла, - кричала Люся.
- Хороши! - не уступала ей мама, - А ты, вместо того, чтобы ко мне её притащить за волосы, к этому еврею свому её потащила… Как же, он твой должник, от тюрьмы его спасла… Люсьена Витальевна у нас героиня! Сама когда-то вляпалась, дитя вытравила так, что теперь бы и родила, да Бог тебя наказал, а теперь девку мою погубила! Шлюха!
- Я - шлюха? - Люся задохнулась. - А ты не забыла, через сколько после свадьбы Сонька родилась? Это вы мамочек своих надурили, что семимесячная. Но я-то знаю. У кого ты отблёвывалась первые два месяца, чтоб дома не видели, забыла? Вы ж не девочку вырастили, а заложницу себе воспитали… Вон отсюда, двуличница!
- Да как ты смеешь, Ведь на тебя никто больше и не польстился, выдру прокуренную! Чтоб ноги твоей в моём доме не было, пасквильница… И к девочке моей не смей приближаться! Только ногти свои и умеешь холить!
Мама старалась как можно больнее укусить Люсю…
Соня сползла спиной по стене и села на корточки у Люсиной двери, у неё кружилась голова от всего услышанного.
Дверь открылась и из неё, словно выпушенная из пращи, вылетела мама, надевая на ходу кофту. Чуть было не упала, споткнувшись о сидящую на полу дочь.
- Девочка моя, что ты делаешь здесь, пойдём домой!
На мамин возглас из двери следом выскочила Люся.
- Нет, домой я не пойду. Вы мне все противны. Я у Люси жить буду.
- Тьфу на вас на всех - подыхайте!
С этими проклятиями мама бросилась вниз по лестнице, не дожидаясь вызванного лифта.

Протирая ласково надгробья, вспоминая свою жизнь, Соня думала о том, что её сыну и тому, не родившемуся, малышу было бы сейчас уже больше лет, чем ей самой тогда. На глаза навернулись слёзы. Она даже не услышала, как прошуршали за спиной на дорожке листья, и кто-то остановился у ограды.
- Добрый день! - услышала она за спиной, вздрогнула и обернулась. Перед ней за оградой стоял благообразного вида мужчина. Он был чуть выше среднего роста, крепкий, в добротной замшевой куртке и такой же кепке. Подбородок его приятно оттеняла шкиперская бородка.
- Добрый день, - ответила Соня, убирая волосы со лба.
- Вы к кому-то приходили? - прервала Соня затянувшееся молчание.
- Да нет, просто не могу видеть и слышать весь тот кошмар, который творится у Белого Дома. Я человек аполитичный, а душа ищет умиротворения. А под свист пуль и залпы танков умиротворения не дождёшься. Простите, я забыл представиться - Михаил Александрович, врач-ангиохирург. Простите, может быть вам неприятно чьё-то присутствие, - сказал новый знакомый, заметив блеснувшие в Сониных глазах слёзы.
Она отжала тряпку, вылила воду под посаженный в углу розовый куст. Взяла свои вещи и вышла из ограды, заперев за собой замок. Перехватив взгляд пришельца, она поняла, что он читает надпись на обелиске крошечной могилки.
Они молча пошли рядом. Ноги утопали по щиколотку в жёлтых и оранжевых листьях на аллейках Даниловского кладбища.
Здесь, в городе покинувших этот суетный мир, было тихо. Кладбище почти в самом центре Москвы было старым. Многие могилы уже давно никто не посещал, очевидно, из-за того, что все уже переселились в мир иной. Одни плачущие Ангелы, скорбно сложив крылья, молились за усопших, опустив глаза, другие, со своими таинственными улыбками, сложив ладони, вглядывались в небо, пытаясь увидеть освободившиеся от земных забот души, свободно парившие над этим, сходящим с ума миром…

- Девочка моя, за меня не беспокойся - сказала Люся, въезжая на коляске в прихожую. Она давно уже передвигалась только так. После той давней ссоры с подругой Люсю хватил инсульт. Едва она оправилась от болезни, пришлось хоронить старенькую маму. После этого у Люси отнялась нога.
Соня так и осталась жить у Люси. Они, конечно же, помирилась с мамой, но это были теперь лишь формальные отношения, ничего не значащие поздравления к праздникам, редкие встречи и ещё более редкие телефонные разговоры из пары дежурных фраз.
Люся работала теперь только дома. Полностью перешла на рецензии и различные обозрения. За подготовленный ею дайджест женских изданий она получила приличный гонорар - хватило и на самую последнюю модель коляски, и на замену «коняшки», на которой теперь ездила Соня.
Собрав после похорон сына последние силы, она поступила в другой институт, закончила его и теперь работала в Люсиной редакции. Сама она с первого приличного гонорара подарила Люсе компьютер, чтобы та спокойно работала дома. Люся, за многочисленные заслуги перед редакцией, получила дома оплаченный выход в Интернет. Работать стало легче и интереснее.

…Соня собиралась в гости к Михаилу. Они встречались уже почти полгода, но всё где-то по театрам и выставкам. Или же гуляли при хорошей погоде.
Михаил, или Саныч, как стала уже называть его Соня, после развода с женой переселился к родителям. И вот сегодня по случаю переезда родителей на дачу она была приглашена в гости.
Соня волновалась за Люсю. Та стала частенько прихварывать - то давление поднимется, то сердце прихватит. Из всех "гостей" Соня летела домой сломя голову, потому что знала, что Люся скорее умрёт, чем позвонит туда, где находится «её девочка» (так она называла Соню).
…Они встретились, как обычно, на своём любимом месте, в метро на Библиотеке Ленина, под мостиком в центре зала. Саныч был с букетом белых лилий, которые так любила Соня. Ей почему-то вдруг вспомнилось, что Митька так ни разу и не подарил ей лилии, хотя знал, что она их очень любит. Тогда всё были розы и гвоздики…
После затяжной холодной весны неожиданно, всего лишь за одну ночь, наступило тёплое лето. Так приятно было шагать, подставляя лицо тёплому, ласковому предвечернему ветерку. За один лишь тёплый день все листья выросли вдвое, приятная горчинка молодых листочков кружилась в воздухе вместе с тёплым ветерком. Они шли пешком к дому Саныча, держась за руки, как школьники. Соня то и дело ныряла в подаренный букет, чтобы ещё и ещё насладиться любимым запахом.
Дома был приготовлен уже красиво сервированный стол. Саныч оказался, ко всему прочему, и необыкновенно искусным кулинаром. Он ухаживал за Соней так умело и изысканно, что она расслабилась и не заметила, как разговор их постепенно перешёл в другое русло.
Такого разговора у них не было ни разу со дня знакомства. Саныч стал рассказывать про свою прошлую семейную жизнь, про то, что он даже и теперь, после пятнадцати лет совместной жизни сомневается, его ли это сын. И что он страдает от этого.
Она хотела было пожалеть Саныча, но вдруг, как укол иглы, почувствовала, как из Дамы сердца её пытаются превратить, или уже превратили в «жилетку». И, хотя она преследовала только одну цель - забеременеть и родить ребёнка, ей хотелось, чтобы это случилось в приятной для неё атмосфере, о не в плаче по прошлой жизни партнера.
Она хотела уже обидеться и уйти, но, посмотрев на часы, поняла, что ей придётся остаться: на часах была уже половина второго ночи. Она поднялась и попросила разрешения пойти в душ.
Саныч принёс ей уютный махровый халат, показал, где для неё приготовлена постель и сказал, что если она не будет против, он сам отнесёт её туда из ванной комнаты…
Соня не знала, что ей делать. Ожидания провести приятный вечер и ночь были скомканы нелепыми рассказами.
Саныч, оказавшийся при ближайшем рассмотрении тем ещё мазохистом, даже и не понимал, как больно он сделал женщине, которая понравилась ему прошлой осенью, с которой ему было приятно проводить время, с которой он наконец-то остался сегодня наедине.
Как будто бы он и не знал никогда, что Даме сердца про свою прошлую любовь никто не рассказывает, даже если она попросит. Прекрасно знал… Много раз после своего развода он пытался пристроиться к какой-нибудь женщине, чтобы выплакивать ей свои переживания. Но его посылали уже на втором свидании… Или, бывало, и на первом…
Познакомившись с Соней, он почти сразу понял, что эта женщина, измученная жизненными обстоятельствами, не пошлёт его, не бросит трубку, никуда не уедет среди ночи. Что ей, уставшей от осознанно выбранного в определённый момент судьбы одиночества, очень хочется мужской ласки и пары нежных слов. И детского плача среди ночи… Он уже рассчитал, что она будет непритязательна, послушна и никогда не станет бунтовать…
…Обернув пушистым халатом, он отнёс её в постель. Будучи умелым любовником, сумел завести с полоборота, был удивительно ласков, нежен… И совершенно молчалив… Соня не услышала ни одного слова...
Они лежали рядом и молча смотрели в начавшее уже розоветь июньское небо. Соня беззвучно плакала. Сегодня она вновь ощутила то, о чём уже почти забыла…
Уличный фонарь ещё не погас, предрассветный ветерок раскачивал его. Соня, такая нежная, чувствительная и, несмотря ни на что, восторженная, сказала: «Смотри, фонарь в ночи качается, как пьяная звезда… Ой, как стихотворение получилось». Она приподнялась на локте и попыталась заглянуть ему в глаза, лицо её светилось долгожданной радостью…
То, что сказал Саныч в следующий момент, отбило у Сони все ощущения прошедшей ночи: что-то сладко пульсировавшее внутри себя, горячую и необыкновенно мягкую руку Саныча на своей груди. Это был удар хлыста…
- Чушь всё это, пойду я к себе в спальню, не могу я, с вами, бабами, спать… От моей бывшей к утру так потом несло, что с души воротило, - с этими словами он поднялся, даже не прикрыв Соню одеялом, и ушёл в другую комнату…
Подождав, пока прекратятся всякие шорохи в комнате, в которую ушёл Саныч, Соня встала, быстренько оделась и, даже не умывшись, скорее выскочила из квартиры, потихоньку закрыв за собой дверь… Автобусы ещё не ходили, не говоря уже о метро, и она пожалела, что не взяла Люсину машину.

Люся, уже научившаяся сама садиться с кровати в кресло, выехала в прихожую и увидела сидевшую на калошнице Соню. Она была бледна, глаза закрыты. Из-под век пролегли две белые солёные дорожки от уже высохших слёз.
- Девочка моя, что случилось? - воскликнула Люся.
Соня открыла глаза и равнодушно уставилась в потолок. Она попыталась что-то сказать, но комок в горле не давал ей произнести ни слова.
- Он обидел тебя? - допытывалась Люся.
Соня молчала. Потом она встала, бросила плащ мимо стоящего в прихожей стула, и, даже не обернувшись, прошла к себе в комнату. Она пролежала на диване до самого вечера, с совершенно пустой головой. Она чувствовала себя выпотрошенной курицей…
Только когда в комнате стало сумрачно, она села, поджав под себя ноги и уткнувшись лицом в колени. Потом тихо позвала: «Люся!»
Дверь открылась сразу, будто бы Люся только ждала команды. Люся въехала на своей коляске и остановилась напротив съёжившейся Сони. Она молчала, ожидая, что Соня заговорит первой.
- …Он назвал меня бабой и ушёл спать в другую комнату. Вытер об меня ноги… А я не хочу быть ковриком у двери. Я просто хочу родить ребёнка, - тихо сказала Соня. Слёз у неё не было.
Последние она выплакала утром, когда ехала домой. Потом она потихоньку встала, взяла чистое бельё и пошла в ванную. Долго-долго сидела под душем, словно хотела смыть тяжесть услышанного прошедшей ночью.
На этот раз Люся была молчалива. Она знала, что у неё нет больше слов для утешения. Каждый раз жизнь разворачивалась к её девочке самой неприглядной и жестокой стороной, как будто бы вымещала на ней свои обиды. И наслаждалась сладостью своей мести.
Люся все эти годы жила с чувством вины за то, что пошла когда-то на поводу у Сони, не настояла на своём. Но она и не могла настаивать, она хорошо помнила то приглашение на свадьбу от своего милого в ответ на письмо о том, что она ждёт ребёнка. У неё самой не было опыта противостояния и победы. А многие вещи в жизни человек познаёт лишь тогда, когда прошёл через это сам, подтверждая тем самым, что теория без практики мертва…
Но история, не терпящая сослагательного наклонения, не давала Люсе даже возможности предположить, что было бы, если бы она не повезла к врачу тогда, двадцать с лишним лет назад, эту потерявшуюся на жизненном перепутье девочку…
Как бы она ни старалась представить их вместе с Митькой, даже туманного образа не могла увидеть сквозь толщу прошедших лет.
И она вспомнила рассказ одной своей подруги о том, что та никогда в жизни даже и представить не могла свою маму пожилой женщиной или старушкой. Её, подругина, мама, красавица и умница, сгорела от рака за два года, не дожив до шестидесяти лет.
Какая-то ясновидящая объяснила потом убитой горем женщине, что потому она и не могла представить, что в маминой судьбе не было об этом написано…

…Лето катилось своим чередом. Соня писала какие-то статьи. Ездила в редакцию, возила на дачу Люсю. Саныч не появлялся. Он даже не позвонил после того, как Соня ушла, не попрощавшись с ним. Словно бы и не было почти что года встреч, доставлявших удовольствия обоим.
В конце сентября, когда уже к семи часам сумерки спускаются с небес, Соня вышла прогуляться перед сном. На аллейке было много дубов. Их пожелтевшие листья наполняли горечью воздух вокруг и будили в душе непонятные, а скорее тоскливые, чувства о безвозвратно уходящем времени, о несбывшихся мечтах и неисправимых ошибках. Соня постояла немножко на аллейке, вдыхая эту горечь, потом резко повернулась и пошла к дому.
Люся спала уже, забыв погасить свет. Она уснула, вычитывая свою последнюю статью, которую днём распечатала на принтере.
Соня уже занесла ногу в ванную, как вдруг раздался телефонный звонок. Она, как была голая, так и выскочила из ванной к телефону. Хотя она давно уже жила отдельно от родителей, но видя, как переживали её подруги, когда некоторым пришлось хоронить отцов или матерей, очень боялась таких вот поздних звонков.
…Это был Саныч. Он поздоровался и сразу, не дав ответить, сказал надорванным голосом: «Я сейчас приеду. Мне плохо без тебя. Уложи Люсю спать».
- А Люся уже давно спит, - ответила Соня, но из трубки уже неслись гудки. Она вернулась в ванную комнату. Села голышом на холодный краешек ванны и заплакала первый раз за долгое время. Почему он не хочет считаться с её мнением и желаниями? Просто диктует свои условия и не даёт права выбора. Так она просидела примерно минут двадцать. Потом, спохватившись, быстренько оделась, причесала волосы и подкрасила губы.
Увидев Саныча, Соня охнула. Он был какой-то взъерошенный, а когда снял очки, она увидела приличных размеров фонарь под глазом. Забыв про все обиды, втащила его скорей в квартиру.
Он снял с плеча свою сумку, положил очки на подзеркальник и сказал: «Ну, пожалей же меня. Мне очень плохо. На меня напали хулиганы».
Наивная Соня не допускала мысли, что её могут обманывать. Она и представления не имела, что Саныч ходил выяснять отношения в старую семью, потому что никак не мог примириться с тем, что его променяли на кого-то другого. Просто несчастной жене Саныча надоело терпеть все его романы, загулы с друзьями. Когда она выходила за него замуж, будучи беременной от него, всё это дальновидный Саныч обставил так, что осчастливливает по глупости залетевшую девушку. Девушкой была женщина, с которой он прожил в гражданском браке почти три года. Несколько раз за это время он уходил к другим женщинам, но последний его уход привёл к тому, что несчастная женщина вскрыла себе вены, а её родители пообещали ему сладкую жизнь.
Но и тут Саныч всё вывернул в выгодную для себя сторону. Он ушёл от родителей, разменял квартиру тёщи, чтобы та не могла вмешиваться в его семейную жизнь, о которой он имел совершенно особое мнение.
Все женщины были для него «бабами». Жена его, протерпев пятнадцать лет мучений, выставила его за дверь, за что была жестоко избита. Её родители пообещали Санычу забрать заявление из милиции, если он оставит в покое их дочь и выпишется без претензий из квартиры.
Этот момент Саныч преподнёс Соне так, что он ушёл благородно, с двумя рубашками в дипломате, всё оставив жене и сыну.
Вот и сейчас он цинично обманул Соню, получив хорошую взбучку от нового мужа своей бывшей жены.
Соня, прижав руки к щекам, охая, рассматривала фингал под глазом Саныча. Он подошёл к ней вплотную и повторил: «Ну, пожалей же меня. Плохо мне. И без тебя очень плохо».
…Утром Люся, решившая, что Соня проспала, приоткрыла дверь в её комнату. Соня спала в объятиях Саныча. На лице её, разгладившемся от неожиданного и уже ставшего забываться состояния полёта, было написано так много разных чувств, что Люся не осмелилась будить явно уже опаздывающую парочку.

Новый Год подкатил как всегда неожиданно, со своими традиционными запахами Оливье, ёлок, апельсинов и хлопушек с конфетти. Саныч предложил встретить Новый Год в компании друзей-туристов под настоящей ёлкой в лесу.
Это было действительно чудесное празднество, когда наряжается живая ель, пылает костёр. Мужчины рубят сосновые ветки для подстилки в палатки, кипящей водой вместо воздуха заливают надувные матрасы, прекрасная половина раскладывает снедь, готовую для употребления, а бой курантов встречается выстрелами пробок шампанского и петардами.
Соня решила уже, что напишет чудесную статью для женского журнала. Они веселились, водили вокруг ёлки хоровод, как маленькие дети. Потом появился Дед Мороз, якобы потерявшийся в лесу, но с мешком подарков.
Они засыпали в объятиях друг друга, насладившись любовью и зарядившись необыкновенной энергией Новогоднего леса. Соня, ослабевшая от любовных утех, прошептала: «Если родится девочка, назовём Снежаной». Саныч, усмехаясь в свою шкиперскую бородку, ответил: «Мальчика назовём Мезгирь…»
Соня пропустила мимо ушей эти слова. Она верила, что если уж так Саныч любит своего сына, то должен будет полюбить и ребёнка, которого она родит ему.
Второго января, уже в Москве, у Сони поднялась температура. Воспаление лёгких. В больницу она не стала ложиться, сославшись на то, что её муж - врач, к.м.н., сможет делать ей уколы сам.
Люся, давно уже научившаяся не вставая с кресла делать всё по дому, готовила для Сони соки, какие-то протёртые супы-пюре. Даже мама приехала навестить и навезла кучу заморских витаминов.
Саныч, давно уже переселившийся к Соне, устроил ей медовый месяц. Был заботлив и предупредителен. С удивлением Соня узнала, сколько существует на свете ласковых и нежных слов. После такого обилия любви и ласки со всех сторон было бы большим свинством болеть очень долго.
Придя в поликлинику, чтобы закрыть больничный, она поневоле попала в смотровой кабинет. То, что сказал доктор после осмотра, привело её в состояние эйфории - она ждёт ребёнка. Но следующие слова были приговором - после таких лекарств, какие принимала она во время болезни, ребёнка оставлять нельзя. Учитывая возраст и анамнез, это будет просто преступлением. Не хочет же она родить «неведому зверушку…»

…Посидев немного в палате, она опять пошла звонить. Телефон молчал. Люся была в пансионате, а Саныч как в воду канул.
После обеда её выписали. Она вышла из больницы на улицу. Снег под почти весенним солнцем слепил глаза. Она поймала машину, хотя до дома было совсем недалеко. Открывая дверь ключом, она надеялась, что Саныч уже вернулся с работы и ждёт её. Квартира была пуста. Соня поставила чайник, села у окна на кухне. Она с детства любила смотреть в окно.
Позвонила мама, дежурно спросив, всё ли в порядке. «Спасибо зарядке», - непривычно для себя съехидничала Соня. Мама просто повесила трубку. Стало быть, обиделась… Где раньше была?
Тут же раздался новый звонок. Звонили с работы Саныча. Это был его ассистент. Он сказал, что Саныч не вышел сегодня на работу и даже не позвонил, чем сорвал две плановые операции.
Соня заволновалась. Обзвонила морги, позвонила в милицию. Безрезультатно.
Часов в девять вечера Саныч позвонил сам. Голос у него был явно с бодуна. Да, похоже, что он опять был пьян.
- Знаешь, - бубнил он в трубку, - Вчера ведь у моего сына был день рожденья. Шестнадцать лет. Чёрт знает что… Одному день рожденья, другого - под нож пустили… Я опять подрался с этим м...ком, её мужем… Спит на моём месте в спальне… В кухне сидит на моём месте… Зайчик, я не приду сегодня… Ты ведь не хочешь видеть меня пьяным и побитым…
- Я вообще тебя видеть не хочу, - отрезала Соня и повесила трубку.
На следующий день, возвратившись с работы, она решила, что Саныч уже дома. Но квартира была пуста. Саныч забрал свои вещи и оставил ключи на видном месте в прихожей, просто захлопнув дверь.

В конце мая Люся заявила, что Соне необходимо поехать отдыхать. И ничего с ней, Люсей, здесь не сделается. Ну, вызовет неотложку.
Соня купила себе путёвку на 10 дней на Сейшельские острова, вложив последние свои и добавленные Люсей баксы.
Остров поразил её лазурной водой с нависающими над мелководьем изогнутыми пальмами, белоснежным песком и стаями прыскающих из-под ног рыбёшек.
В один из дней она, придя на пляж, заняла своё обычное место. Рядом уже загорала моложавая и очень ухоженная женщина с малышом лет четырёх. Малыш был очарователен. Черноглазый блондин с вьющимися волосами.
Он был похож на мать. Только у той были светлые глаза. Он сидел на надувном матрасе и болтал розовыми пятками с прилипшим к ним белоснежным песком. Что-то строго наказав сыну, женщина пошла к воде изящной уверенной походкой. Фигура её была безупречна, и женщина сама, видно, никогда в этом не сомневалась.
Соню затошнило от этого вида детских пяток в белом песке, и она уже собралась уходить.
Но малыш, посидев минут пять один, загрустил и обратился, шепелявя, к Соне: «Тётя, а где ваш мальчик?»
- Какой мальчик? - не сообразила сразу задремавшая Соня.
- Я хочу играть, где ваш мальчик?
- Он остался дома, в Москве, - чистосердечно призналась Соня, - Поиграй со мной, пока твоя мама плавает.
- Это не мама, это Мудрая Тартилла, моя бабушка. Мои родители рожают мне сестричку, а меня отправили с дедом на белый песок. Мой дед очень любит белый песок, - по-детски просто признался малыш, - Ой, вон и дед идёт! Деда! Мы здесь!
Соня села на надувном матрасе, начала свёртывать полотенце и быстро складывать сумку.
Загорелый мужчина помахал издалека рукой. Соню затрясло.
- Тётя, я тебя с ним познакомлю. А знаешь, как бабуля зовёт моего деда?
- Нет, не знаю…
- Она, как рассердится, так и говорит ему - Эй, ты, ловец гадюк…
…Когда Митька подошёл к внуку, Соня уже уходила быстрой походкой к отелю. Он не узнал её со спины. Да и сколько лет прошло.

Портье очень удивился, когда Соня попросила его поменять ей билет на самолёт. Оставалось ещё четыре дня до окончания путевки: «Мадам не понравилось у нас?»
- Мадам должна срочно вернуться на работу… Дела…
Портье разочарованно покачал головой.

…Самолёт разбежался, взмыл в воздух и, сделав прощальный круг над удивительными островами с белым песком, лёг на привычный курс.
Соня попросила джин с тоником и фрукты. После джина она задремала. И так проспала почти до самого Шереметьева, отказавшись от обеда.
Ей снилась витрина кафе «Московское», где она сидит за столиком вместо манекена, и на груди у неё надпись на табличке: «Гадюка»…