Гитара и скрипка

…Ветер ломился в окна всю ночь. Надо было выспаться, но сна не было.
Утром предстояла важная деловая встреча. Фирма, где работала Рита, искала грамотного юриста-международника.
Средних лет. И без излишних амбиций.
Рита лежала с открытыми глазами и мысленно составляла план разговора. Отзывы о претенденте были очень лестные. Но что-то тревожило её, будто подсказывало, что встреча будет неординарная. Этот вывод она сделала из того, как встретили её накануне в офисе этого человека.

Накануне Рита перечитала множество резюме, но ни одно не привлекло её внимание. А это...
Сам его стиль и ритм был тот же, что и у всей Ритиной жизни. Какая-то искра пролетела...
Она набрала номер, договорилась о встрече. И через час уже шагала по лужам Пятницкой улицы.
...Дождь лил такой стеной, что зонтик промок, и Рита держала его над головой чисто символически. Плащ от воды потемнел и потяжелел. Пятницкая улица превратилась в реку. Машины ехали еле-еле, а троллейбус был похож на вездеход на воздушной подушке.
Надо было переходить улицу. Рита поискала место, где «река» была помельче, и решительно шагнула в поток. Первый шаг заставил вздрогнуть: вода была холодная. Это немного отрезвило, потому что странные предчувствия заполняли её душу. Ноги привыкли к мокрым туфлям, но стало знобить, и она остановилась, чтобы собраться с мыслями...
Секретарша встретила её с милой улыбкой, объяснив, что шеф сорвался внезапно по какому-то делу в Шереметьево – у какого-то из его клиентов проблемы на таможне. Он оставил ей цветы, велел напоить горячим кофе и вручить визитку. Рита от кофе отказалась – давление, выпила чаю, перебросившись парой фраз с секретаршей, оставила свою визитку и откланялась, оставляя за собой чуть слышный аромат «White Linen».
Вечером позвонила Светлана, лучшая подруга, которую Рита просила разузнать поподробнее о человеке, с которым ей предстояла встреча. Свете удалось узнать, что в начале семидесятых он работал на Ближнем Востоке, но где именно, уточнить ей не удалось.
…Вот эти странные предчувствия и тревожили её, словно вместе с ветром ломились в ночное тёмное окно... Рита ворочалась с боку на бок, накрывала голову подушкой, но сна не было.
Она ненавидела ветер, особенно ночной, подвывающий в голых осенних ветках. Когда дрожат стёкла, а ночь одинокой замерзающей птицей стучится в окно.
Весенний ночной ветер тревожил ещё больше. Он будил до боли щемящие сердце и душу, но такие сладкие воспоминания. Когда сердце и душа словно сговорились не верить в то, что этого уже никогда не будет…
Рыжие, необыкновенной красоты волосы разметались по подушке. Волосы были вьющиеся крупным завитком, тёмно-медные, оттеняющие фарфоровый цвет лица, на котором не было ни единой конопушки, так свойственной большинству рыжих людей.
Когда-то давно, она сама раз и навсегда пресекла все попытки обсуждения цвета её волос.
Противоположная окну стена была освещена Луной... И на этой стене, словно на экране, бессонная ночь «крутила» Рите кино.
Фильм назывался «Зелёная луна»...

Ей было шесть лет. В детский сад Риту отдала мама. Чтобы привыкала быть в коллективе...
Но разве детский сад – это коллектив? Воспитательница привела Риту в группу, когда там вовсю шла потасовка. Высокий и худой мальчишка в очках вырывал куклу у толстой девочки, получая тумак за тумаком.
– Дети, прекращаем драться! У нас новенькая, – сказала воспитательница.
Потасовка прекратилась, и дети стали разглядывать Риту.
Они искали что-то такое, чем бы от них отличалась новенькая. Такое отличие имелось. Новенькая была рыжей. И носила очки.
Толстая важная девочка с огромными бантами, забыв про свою куклу, прищурилась и ехидно сказала: «Очкарик!»
Она вытолкнула мальчишку вперёд.
– Толик, скажи ей, что она очкарик!
Дети стали прыгать вокруг мальчика и строить ему рожи: «Толик-ролик».
Но вскоре они спохватились, и опять переключили своё внимание на Риту.
– Очкарик! Очкарик!
И забыли про Толика-Ролика.
Но тут появилась Лёлька. Она была тоже в очках.
Она растолкала детей, дала тумака Толе – за мягкотелость и грозно сказала: «Ну, что, нас теперь двое – очкариков! Щас дам Толику в глаз, и будет третий!»
Так она подружилась с Лёлькой... Но Рита давно уже не носила очки.
 
...А сон всё не приходил. Это только в молодости – плюхнулся на подушку и уже спишь. Хоть из пушек стреляй, хоть свадьбу рядом гуляй. Хоть гопака пляши… Ничего ещё не давит, не жмёт, не навалились годы своей тяжестью...
Рита повернулась на другой бок, и... началась следующая серия. Пришли другие воспоминания. Казалось, комната стала светлее…
 
...Рита даже не заметила, как первый семестр в институте, куда она поступила, уже подкатил к сессии…
Замело снегом сданные экзамены и зачёты. Отгулян был Татьянин день по всем правилам, с капустником и катаньем на фанерках с Воробьёвых гор. Как они орали тогда, то ли от страха, то ли от восторга:
В Татьянин день любой студент срывается с цепи.
И норовит своим снежком декану залепить.
Гудит Московское кафе, там коромыслом дым.
И мы сегодня, как всегда, в кафе том погудим.
Закажем пунш и кофеёк, и пачку сигарет.
И в этот зимний вечерок для нас предела нет.
Ура! Ура! Гуляй Москва, столица всех столиц!
Вокруг меня полным-полно таких счастливых лиц.
Сданы экзамены давно. Заброшены зачётки.
И ноги сами в пляс идут, ну, так и бьют чечётку.
Гудит Москва, метёт метель, но весело студентам.
И я сегодня собрала сто тысяч комплиментов.
И так сегодня хорошо! И празднично! И весело!
И, как всегда, студент живёт – от сессии до сессии…
Лёля, Ритина подруга по институту, достала две путёвки на Домбай.
Рита засомневалась, ведь и на простых лыжах она была та ещё лыжница. Но Лёлька, переживавшая ссору с бывшим поклонником, решительно настроилась найти себе нового. Она рвалась в бой.
Кто попадал на студенческие каникулы в любой пансионат, турбазу или дом отдыха, знает, какая там творится кутерьма. Студенты оттягиваются после сессии.
Девчонки затащили свои вещи в номер и уселись, запыхавшись. Надо было ещё успеть подобрать хорошие лыжи. Свои собственные горные лыжи имели тогда лишь избранные счастливцы.
– Ребят каких-нибудь интересных заметила? – спросила Лёлька.
– Не грусти! – успокоила Рита подругу, – Таких, как твой бывший, я пучками по осени на балконе сушу. До весны так глаза намозолят на верёвке!
У Риты с чувством юмора никогда проблем не было. Даже когда совсем худо бывало, оно не изменяло ей.
– Ты их в суп не добавляла? – попыталась улыбнуться Лёлька.
– Добавляла. Горчат, паршивцы...
И девчонки с хохотом повалились на кровать. Хохотать долго им не пришлось: в дверь постучали.
– Я же говорила тебе, они не заставят себя ждать! – сказала Рита, копаясь в сумке.
– Войдите, – прыская в кулак, сказала Лёля.
В дверь сначала просунулось улыбающееся лицо, с ярко-голубыми глазами в тоненькой и очень дорогой импортной оправе очков. На голове клубилось облако чудных светло-пепельных вьющихся волос.
– Да входите же, – пригласила Рита.
Парень вошёл. На нём был оригинальный свитер ручной вязки (что-то на новогоднюю тему – небо, Луна, снег…) и очень дорогие по тем временам клешёные джинсы Wrangler.
– С вашего позволения, Александр, – он щёлкнул каблуками.
Молодой человек был достаточно высок и строен. Под одеждой угадывалось крепкое, накачанное тело. На вид ему было 22-23 года.
 – Сударыни, не найдётся ли у вас белая ниточка с иголкой?
– Как же, как же, сударь, извольте, – подыграла ему Лёля, протягивая дорожный несессер.
Молодой человек испарился. Но минут через десять вернулся с коробкой конфет и взятым несессером.
– Девушки, мы – ваши соседи... И приглашаем вас сегодня вечером на скромный ужин по случаю начала каникул, получения наград и нашего приятного знакомства.
После сессии Рита была ещё в заторможенном состоянии, поэтому Лёля подгоняла её. Рита вытащила из чемодана вишнёвые бархатные джинсы, за которые ей уже в институте предлагали чуть ли Запорожец, на что она отшутилась: «Предпочитаю синюю Вольво».
– Ты не ешь ничего, – по привычке наставляла Лёля. – В гостях оторвёмся...
 
Ребята жили в соседнем номере. Стол был накрыт изящно, чувствовалась умелая рука в застольях, явно кавказского направления.
Девчонки немного замешкались у порога, но тут же были усажены в самые удобные кресла.
– Ну, что же, познакомимся, – сказал, очевидно, старший из них.
Он поднялся, приложил руку к сердцу и, склонив идеально причёсанную голову, назвал себя:
– Леонид, студент 5-го курса МГИМО, финансы и кредит. Как О. Бендер, мечтаю попасть в страну, где все ходят в белых штанах. Это Шурик», – указал он на знакомого уже девушкам парня, – Институт военных переводчиков, 5-ый курс, мечтает попасть в разведчики. На Лубянку. А это Вартан, потомственный винодел, 2-ой курс Пищевого.
– А кто же наши милые незнакомки? – подражая сталинскому акценту, спросил Вартан.
Девушки представились.
Шурик с интересом разглядывал Риту.
– Что будут пить милые дамы за наше, надеюсь, счастливое и продолжительное знакомство?
(Если бы он знал тогда, сколь счастливым, но сколь непродолжительным оно будет ...)
– Дамы пьют белый Мартини с апельсиновым соком...
У Вартана поднялась бровь: «Вай, я угощу вас вином, в котором играет светом и теплом солнце этого края, и которое сотворил мой отец и учитель».
Шурик наклонился к Рите: «У него папа – профессор кафедры виноделия в Пищевом...»
Разговор закончился далеко за полночь, девочки засобирались к себе в номер, сославшись на то, что ещё не очень отдохнули от дороги, да и вещи надо разобрать.
Номера соединялись забитой теперь накрепко дверью. Очевидно, здесь были когда-то семейные апартаменты. Лёлькина кровать была приставлена как раз к этой двери. Девчонки посидели немного в креслах, обсуждая прошедший вечер и достоинства каждого из новых знакомых.
Потом Лёлька, подмигнув Рите, сказала: «Давай послушаем, что они про нас говорят». Девушки, стараясь не заскрипеть кроватью, уселись на ней и приложили свои ушки к заколоченной двери. Голоса были приглушены дверью, но кое-что можно было разобрать. Девчонки боялись дышать.
И вдруг кто-то из ребят сказал: «А давайте, послушаем, что девчонки про нас говорят!» Заскрипела кровать от навалившихся на неё тел.
– Да они нас сами слушают, и давно, – сказал кто-то из ребят...
Девчонки, зажав рукой рты, вскочили с кровати и закрылись в ванной, заглушая пущенной водой приступы хохота.
До утра они так и не успокоились, всё похохатывая под своими одеялами.

Вопреки ожиданиям, день начался таким снегопадом, что по радио предупредили об опасности схода лавин. Подъёмники были отключены, проход к трассам был перекрыт егерями.
В общей гостиной жарко пылал камин, народ уже перезнакомился и кучковался по интересам. Лёлька, заводила по жизни, сразу же принялась организовывать какое-то маскарадное действо, что вызвало в народе большое одобрение и желание участвовать.
Уставшая от экзаменов и перелёта, Рита нашла тихий уголок и кресло с такой высокой спинкой, чтобы её не было видно окружающим. Она смотрела на огонь в камине, и, улыбаясь, вспоминала, как выпросила на швейной фабрике во время экскурсии валявшийся на помойке списанный манекен. Волокла его домой одна и на вопросы симпатизирующих мальчиков юморила: «Помогли бы бедной студентке трупик из анатомички домой донести, пока собаки всё не обгрызли».
Желающих помочь не находилось. И Рита провожала их заливистым свистом и хохотом. Свистеть залихватски её научил лет в пять папа.
Потом, дома, когда она, вымазавшись с ног до головы, покрасила манекен из пульверизатора бронзовой краской, папа резонно заметил, что трудно теперь понять, кто из них манекен....
...Спохватившись, Рита поняла, что без конца поёт одну и ту же песню – «А снег идёт, а снег идёт…»
– Песня как раз на злобу дня, – перед ней стоял Шурик с двумя бокалами, бутылкой белого Мартини и красивой импортной коробкой сока.
Рита с удивлением подняла брови: «Откуда всё это?»
Шурик сел напротив, поставил на приступку камина бокалы и открыл бутылку: «Лёнька поменял мне деньги на чеки. Здесь наверху валютный бар для иностранцев. Лёнька уже дипломник, поэтому иногда выезжает. Дядя у него МИДе. Вот он и снабжает нас чеками. Балует бедных студентов».
– Так уж бедных? – подколола Рита, – Я видела вас на склоне перед снегопадом. Экипировка достойная.
– Не будем о материальном. Вы – будущий модельер?
– Там, – Рита указала рукой на Запад, – это называется дизайнер. Я мечтаю соединить всё это с компьютерами.
– И каковы же ваши пристрастия в моде? И причём здесь ЭВМ?
– При мне не произносите этого ужасного слова – ЭВМ. Запомните, разведчик, простое слово КОМПЬЮТЕР. А мои пристрастия в моде довольно банальны – «праздник». Один большой праздник. Я не люблю конвейерных костюмов.
– Пардон, не знал, что вас так заденет это... Ну, это слово. Обещаю исправиться. Давайте выпьем за моё перевоспитание. Я вообще-то вчера на международного мастера по скоростному спуску сдал.
– Поздравляю... А с чего вы решили, что я собираюсь вас перевоспитывать? У меня в жизни другие планы. Да и Макаренко я себя никогда не считала, даже в кукольную школу не играла.
– Во что же играла столь милая, но столь агрессивная девушка?
– А девушка и сейчас играет. В куклы. Вернее, я шью для них. Вот и заказ взяла на разработку коллекции одежды для кукольной фабрики. Но это такой кошмар, там ведь гуттаперчевые гермафродиты.
...А компания в центре холла разошлась вовсю. Уже пели по второму кругу любимые песни. Вартан вальсировал с нереально большой Белой Королевой из напольных шахмат.
Заводила-Лёлька, как всегда, была в центре зала у рояля (ну, просто так и хочется сказать – как в ГУМе, у фонтана).
– Может, присоединимся? – пригласил Шурик.
Рита отрицательно помотала головой.
– Пойдёмте, прогуляемся по дорожкам в пределах видимости, чтобы не потеряться. Я пойду оденусь.
 
Минут через пять Рита была уже на пороге пансионата. Снег был совсем не колючий. Он летел огромными снежинками. Девушка поймала две большие снежинищи на ладонь и стала их разглядывать. Но они вмиг превратились в воду.
– Как две снежинки на ладони
У зимней ночи, я и ты.
Метель судьбы куда нас гонит,
И что за гранью темноты... – тихо сказала Рита.
– Чьи это стихи?– – поинтересовался Шурик.
– Да, так, мои…
 
…Рыжая Марго окончательно очаровала чрезмерно серьёзного Шурика. Она во всех своих проявлениях была неординарна.
А он был человеком, увлечённым выбранной им профессией военного переводчика. Проводил много времени в Ленинке, поглощая неимоверное количество информации, которая могла ему пригодиться в будущем. При своей внешности, эрудиции и воспитании он был завидным женихом. К тому же у него была своя квартира и машина.
Недостатка в поклонницах у него не было. Но ни одна из них пока не разбередила ему душу.
Встретив Риту, он почувствовал, что в жизнь его входит что-то необычное, светлое, но очень тревожащее.
Душа стала напоминать хорошо настроенную гитару, которая ждала лишь умелого музыканта…
Он ничего не спрашивал у Риты. Просто обнял её, крепко-крепко прижав к себе. И таким вот четвероногим существом они побрели по дорожкам, даже не оставляя следов: снегопад был такой сильный, что тут же заметал все следы...
Рита, тоже не испытывавшая недостатка в мужском внимании, ни разу ещё даже не влюблялась. Она не расстраивалась из-за этого, потому что твёрдо была уверена, что сердцем узнает того, кто предназначен ей.
Девушка брела рядом с совсем незнакомым человеком, удивляясь, почему она, такая недотрога, разрешила ему себя обнять.
От этих мыслей ей почему-то становилось жалко себя, хотелось плакать, щипало в носу, а в голове вертелась вообще дурацкая фраза из какого-то французского романа: «...и она пошла по рукам...»
Но от этого становилось не только не смешно, но ещё обиднее и слезливее. Рита сама себя не узнавала.
В тот вечер они так и не поцеловались. И Рита решила, что он не такой уж нахал.
 
...В самолёте их места были в разных салонах.
Получив багаж, она поскорее попыталась улизнуть, чтобы не получить в провожатые своего нового знакомого.
А если честно, то её просто немного укачало в самолёте, и поэтому не хотелось ни с кем говорить. Она ещё не разобралась в самой себе для того, чтобы делать какие-то выводы.
Единственное, что она могла точно сказать, так это то, что её новый знакомый не был мямлей, которых она терпеть не могла.
Рита была очень рада тому, что Лёлька потерялась где-то на выходе, разыскивая глазами в толпе положившего на неё глаз Леонида. Хотя, кажется, это было взаимно...
 
…А ветер всё бился в стёкла. Тёплый весенний ветер, который так приятно ласкает уставшую за зиму от всех одежд кожу. Молодые листья под порывами ветра нежно что-то шептали друг другу, будто признавались в вечной любви.
Ведь только жёлтые листья шуршат от тоски, понимая, что пришла пора расставаться навеки.

...Тем весенним вечером тоже был ветер, только ласковый, добрый ветер. Он принёс на своих юных весенних крыльях пряную горечь молоденьких листочков, свежесть молодой травы и тепло заходящего вечернего солнышка.
Небо, на западе ещё оранжево-розовое, предзакатное, незаметно переходило в темно-голубое на востоке. И было удивительно видеть сразу и краешек вот-вот готового спрятаться Солнца, и молодой прозрачный Месяц, высоко-высоко парящий над готовящейся к отдыху Землёй. А совсем на востоке, над горизонтом, уже повисли первые яркие звёздочки. Иногда казалось, что и Месяц, и звезды слегка покачиваются на приятном вечернем ветерке.
Рита и Шурик брели вдоль ещё довольно прозрачного леса. Дурачились и дразнили эхо. Был совершенно обычный и совсем необыкновенный субботний вечер.
Ветер стал потихоньку униматься, укладываться отдыхать до утра на молодых листочках на опушке леса.
Здесь, на полянке, почва была довольно влажная – видимо, вода была близко к поверхности, поэтому трава выросла уже достаточно высокая для середины мая. Под порывами засыпающего ветерка она вторила шёпоту молодых листьев.
И вот в один из таких порывов ветра Шурик повернул к себе Риту за плечи. Ветер сразу подхватил рыжую гриву Ритиных волос, бросил на лицо и даже переплёл некоторые прядки с его пепельными кудрями.
Шурик, всегда такой смелый, решительный и достаточно громкий, прошептал, вторя шелесту травы и листьев.
– Я тебя люблю…
Рита поняла, но сделала вид, что не расслышала. Ей так хотелось слышать это вновь и вновь.
Шурик повторил.
– Я люблю тебя… Будь моей женой!
А вот этого Рита никак не ожидала услышать так скоро. Она смутилась и чуть было не спросила: «Что, прямо сейчас?» Вовремя удержала свой острый язычок. Но парень был не промах, не зря друзья прозвали его «разведчиком», он прочитал вопрос и ответ в глазах девушки.
Он потянул Риту вглубь леса, выбирая свободное, сухое и мягкое местечко.
Рита не сопротивлялась. Ей не хотелось сопротивляться.
Потом она много раз будет вспоминать этот весенний вечер в конце мая, тёплый ветер, ласкающий их обоих. Жар и одновременно прохладу тела, прильнувшего к ней.
И НИКОГДА не пожалеет об этом…

...Переплелись руки, смешались дыхания, настроившись на один ритм. Сумерки сделали волосы Риты бордово-золотистыми, а лицо ещё более прозрачным, как самый дорогой китайский фарфор. Вечер смягчил краски, размыл границы и перевязал лентой любви два молодых, упругих тела, слившихся в одну плоть, одно дыхание. Просто, в одну жизнь…
...В одну новую жизнь.
Такую же новую, как и пробившаяся сквозь прошлогоднюю листву, молодая травка, которая стала им их первой брачной постелью и была нежнее и мягче всех на свете шелков.
Сквозь редкую ещё листву тёплый весенний ветер проник в лес и согревал их несущимся с поля теплом, собранным за весь день на солнышке, добавив в него пряность и сладость весны, когда каждая молодая травинка имеет свой запах, дурманящий голову и заставляющий играть кровь.
...Но надо было возвращаться домой, потому что стало уже совсем темно.
Они, крепко прижавшись друг к другу, словно боясь разомкнуть создавшуюся ауру тел, вышли на опушку и застыли от удивления.
Такой красоты они ещё не видели. Или просто настало время увидеть всё это?
Любовь открыла им глаза на то, что проходило мимо из года в год. И вот настало время прозреть…
Они стояли на опушке и не могли сделать ни шагу, так очаровало их увиденное.
По горизонту чернел лес, верхушки которого были подсвечены молодым остророгим Месяцем. Звёзды, редкие и удивительно крупные, казались нарисованы фосфором, так они светились. Вдалеке, через поле, которое из ярко-зелёного под Солнцем превратилось под светом Месяца в серебристое, переливающееся оттого, что не уснувший ещё тёплый ветерок нежно гнал волнами молодую зелень. Дальше, примерно в километре, обрисовывались контуры дачного поселка. Сквозь едва покрывшиеся листьями деревья светились окошки домов, доносились ветром обрывки музыкальных фраз играющего на какой-то из дач радиоприёмника. Песчаная дорога, ведущая к посёлку, сверкала камушками слюды, напоминающими кем-то специально рассыпанные монетки, чтобы нельзя было заблудиться…
Рита задохнулась от увиденного, слёзы выступили на глазах. Пережитые ощущения ещё наполняли каждую клеточку её тела.
Шурик поцеловал её и сказал: «Ты выйдешь за меня?»
Рита, всё ещё очарованная произошедшим и увиденным, сказала, помедлив: «Ты дашь мне время подумать?»
– Да. Но через неделю я приду за ответом.
 
А через неделю Рита уезжала в фольклорную экспедицию с институтом. Шурик должен был провожать её.
Мама, решившая вынести утром мусор, открыла дверь и охнула, – на пороге с охапкой белых лилий стоял на коленях Шурик.
– Марго! Марго! – позвала мама. Рита выбежала и стала как вкопанная перед этим чудным видением.
– Я пришёл за ответом! – сказал Шурик, не вставая, – Галина Павловна, я прошу руки вашей дочери!
– Ян! Ян! – закричала мама в глубину квартиры.
– Я согласна, – прошептала Рита и заплакала.
Такого ещё в её жизни не было. Привыкшая всё решать сама, она была очень самостоятельна и независима, и ей было страшно вручать свою жизнь в другие, хоть и любимые, руки.

Они долго стояли у вагона, пока комиссар отряда не приказал закончить посадку.
– Ты моих писем не жди, – сказала Рита, – Я не люблю писать. Я просто постараюсь по тебе поскучать.
Она поцеловала его и поднялась в вагон. К окну даже не подошла. Он видел, как она забралась на верхнюю полку и улеглась лицом к стене. Она боялась растерять те ощущения весеннего леса, которые переполняли её.
А вагон вовсю бурлил.
Открывали банки с варёной сгущенкой, тайком принесённое пиво. Уже кто-то настроил гитару, и два купе пели, соревнуясь между собой:
 «Пусть весь вагон сидит в одном купе
и радуется собственной судьбе...
Оно совсем не тесное, купе четырёхместное
Мы это испытали на себе…

Не те студенты, которые
Аудитории не покидали вовек.
А те, которые прыгают в скорые и ПРИВЕТ!»
 
Рита проснулась, когда уже далеко отъехали от Москвы.
Студенческий народ угомонился и задремал.
Ей с верхней полки хорошо было видно туманное раннее утро, поля, перелески и возвышенности. Она много раз летала на самолёте, но только теперь из вагонного окна поняла, что такое бесконечность.
...За очередным перелеском тянулась возвышенность, дальше опять лесок, яркое поле с точками пасущихся коров, опять лесок с деревней на опушке, ползущие майскими жуками комбайны... Небо отражалось в речках и прудах. Где-то на самом недосягаемом горизонте сверкали купола.
Поднималось солнышко, и туман потихоньку рассеивался.
Почти совсем уже перед Астраханью все высыпали на перрон по одной причине, – станция называлась «Баскунчакская».
Повеяло учебником природоведения за 4-ый класс, и было невозможно совместить в голове ту картинку на странице учебника и реальное видение. Стояли терриконы соли. Горячий воздух делал картинку у самой земли размытой. В довершение всего мальчик-калмык провел за узду верблюда. Настоящего, в колючках, с клоками драной шерсти на боках. Он совсем не был похож на того холёного горбоносца, который нагло оплёвывал надоевших ему посетителей Московского Зоопарка.
В лагерь их привезли кромешно темной южной ночью. И лишь только утром они увидели, что их поселили на самом берегу Волги.

...Шурик писал почти каждый день.
Он защитился, получил распределение в Бейрут. Указал Риту в анкете, как жену. Рассказывал о предстоящей командировке на Восток, о частичном переоборудовании квартиры – всё это говорило о том, что во все его планы включена Рита. Навсегда.
Из маминых писем она узнала, что в Москве за всё лето не было ни одного дождя. Горели окрестные торфяные болота. Дышать было нечем, и людям приходилось занавешивать окна мокрыми простынями.
Рита не ответила ни разу. Она держала паузу, как говорят артисты.
Подходило время уезжать...

продолжение