Иллюзия бытия

Одни говорят, что к деньгам надо относиться легко. Другие настаивают на том, что то, что легко далось, легко и уйдет. И что деньги – это энергия, которую нельзя расходовать праздно, иначе, мол, совсем ее не останется.
Первые утверждают, что энергию не удержишь, как птицу в клетке. И что раз уж деньги – энергия, то существует закон сохранения энергии. Другими словами, что посеешь, говорят, то и пожнешь.
На что вторые опять же возражают – год на год, дескать, не приходится. Бывает урожайный, бывает нет. Так что зимой и лапу сосать придется. А противники отвечают – в природе всему свое время. Время спячки и время действия. Не тяните, говорят, розу за лепестки. Терпения наберитесь. Что им отвечают? Да просто говорят, что ждать долго и нудно. Проще иметь деньги на черный день, а еще лучше вообще их иметь побольше. И на черный и на белый. Ну, а им в ответ – где черный и белый день одинаковы, как же их распознать. Получается, что день за днем серой пеленой тянутся. Один на другой похож. Вроде, есть деньги, значит, день – белый, да тратить их нельзя, а значит – черный.
А эти тем – лучше синица в руке, чем журавль в небе.
А те этим – у вас и синица скоро сдохнет от такой жизни.
А первые – не сдохнет.
Так и спорят.
Одни пользуются деньгами. Другие их жутко экономят.

Она не любила жить без денег. Но жила. Причем, жила без них вполне привычно. И не представляла даже, что ей делать, если деньги вдруг появятся. Они и не появлялись. А если и появлялись, то время от времени исчезали. И ей периодически приходилось начинать свое безденежье сначала.
Вот и сейчас, распростившись с очередной добытой и сэкономленной на собственных желаниях порцией денег, собрав в кулачки злость, скрипящую песком на зубах, и огненное, жгущее ее внутренности, желание во что бы то ни стало показать всем, кто она такая, пошла Круглова в этот мир.
Она не выбирала, куда идти. Открыла дверь последнего момента своего прошлого, хлопнула ею в последний раз так, что ссохшаяся штукатурка посыпала снегом лестничный пролет, по которому через две ступеньки молнией пролетела наша пташка. Еще одна дверь и...
Ослепленная солнцем и снегом, на секунду закрыла глаза. Так с закрытыми и пробежала несколько шагов, пока не ударилась о что-то тупое и массивное, и это «что-то» не оттолкнуло ее. В воздухе мелькнули перчатки и каблуки. На землю свалилась тушка зимней женщины, не запачканная ни кровью, ни грязью растаявшего под колесами снега.
Фу, значит, еще раз. Ну, с Богом! – мелькнуло в ее головке, и мысль вместе с невесомой душой вылетели в прохладу соединения кислорода с немалым количеством посторонних примесей, без которых в этом мире было не обойтись.
Тут ее, впрочем, никто не ждал. Ну пришла какая-то там. Ни кожи, ни рожи. Очередная душа с комком заряженных положительно и негативно мыслишек.
– Что, Круглова? Снова к нам? – обратилось к ней невесомое светящееся облачко.
Круглова хотела было по привычке, на приобретение которой ушла пара-тройка десяток жизненных лет, понуро опустить голову и тяжело вздохнуть в ответ. Но после пары глупых попыток заставить себя рационально мыслить и пользоваться привычными слезами, тереть их по несуществующему сейчас лицу несуществующими же руками, Круглова сникла. Внешне это, наверно, выглядело как испарение. И ее унесло в хаос разряжаться.
В хаосе царило согласие. Разобранные души отучались крутиться вокруг одной точки по одной плоскости с тупостью белки в колесе. Они, а вернее то, на что они были разъединены, парили в гармонии понимания и по желанию выпадали осадком во вновь найденные для них тела.

Ему не спалось. Одну за одной курил и мял пачки. Дура! Не хлопнула бы дверью, не убежала бы... Ну зачем она так? Чувство, называемое виной и раздражением, не успокаивалось и не собиралось отступать. Тошнота разбитым желтком затуманила комнату. В глазах стояла Она. Такая недоступная и желанная сейчас. Ну почему так? Что на нее нашло? Выбрала же день! Всегда она так! Умела выбрать время и место. Самое неподходящее.
Плелась себе в омуте жизни, жила себе и вдруг... что-то взорвалось в ней в самый неурочный час. С цепи срывалась баба. Доказать она решила. Что доказать? Кому теперь доказываешь? Глупая.
Ледяные непослушные пальцы не смогли выбить огонь из зажигалки. Та выпала из ослабевших рук и он, сидя в кресле, провалился в забытье.

В эти минуты Круглова попыталась сбежать из хаоса. Мгновенно нашла Его и залезла в его мысли. Обилие мыслей о ней порадовало, потом поразило и стало давить. Ее снова стало растаскивать в разные стороны на «да» и «нет», и пришлось вернуться в спокойный и свободный хаос.
– Почему тебя, Круглова, вечно тянет в Раздвоение? Что ты возомнила? Оставила часть себя? Где? В том мире? Крошка, когда ж ты, наконец, научишься парить? Ладно, мне непонятно твое томление, но неволить никого не буду. Хочешь красоты? Внимания? Заботы? И чтоб уже все это было и ничего добиваться не надо было? Конечно, еще попытка. Конечно, даю, глупенькая моя. Наслаждайся. Наслаждайся своей тягой к раздвоению. Зачем раздваиваться, ведь можно растворяться? А, впрочем, каждому – свое. Не буду тебя неволить. В тело взрослое захотелось? – и светящееся облачко рассеялось светом в никуда. Это означало, что все решилось. Все случится. Сейчас.

Беата открыла глаза, в которых еще все хаотично плыло. Постепенно очертания хлопочущего перед ней пластического хирурга и ассистенток стали ясными и яркими. Нашли свои границы пятна. Они слились в рисунок, приобрели контуры и заиграли объемностью.
Хирург распахнул от радости глаза, обрамленные лучистыми мелкими морщинками, придававшими его облику печать доброжелательного терпения и незаносчивой солидности.
Бинты на лице Беаты туго укутали свежее личико нежелающей стариться красавицы. Это избавило ее от желания привычно улыбнуться в ответ.
Она распахнула глаза, и одного этого жеста было достаточно. Доктор захлопотал вокруг и «отчитался» за проделанную работу.
– Сегодня вы нас напугали, Беата. Ой, как напугали. За сердечком будем наблюдать, дорогая. Вы – самая прекрасная женщина в мире. Жизнь в вас бьет ключом! Как я рад, что все обошлось! Отдыхайте, приду по первому зову.
И, сверкнув счастливой улыбкой по поводу радости от отлично проделанной работы и несколько раз удрученно покачав головой из стороны в сторону по поводу свалившейся с плеч тяжести, он ушел. На ходу хирурга с мировым именем одолевали мысли – не приведи господь, не спасли бы сегодня Беату... Нет, лучше про это не думать. Не сейчас. Тяжесть упала в ноги, и те налились усталостью и понесли в его рабочий кабинет в мягкость диванной кожи. Пара глотков крепкого кофе, больше нужного сейчас для запаха, чем для вкуса. Запаха спокойствия. Подействовало. На пару минут он отключился от внешнего мира. На пару минут его мысли «размагнитились», и наступило блаженное состояние Ничего.
Он очнулся в слепящей электрическим светом комнате, окруженной мраком ночи. Встал и открыл окно. Приятный бодрый морозец втянулся внутрь прокуренной квартиры человека средних лет. Ровной шеренгой выстроились мысли, и пришлось их сжать руками. Квадратики ладоней закрыли лицо. Невыплаканные слезы сжали горло и комом провалились в желудок. Желудок уныло сжался и вызвал привычный рефлекс. Захотелось есть.
Порывшись в холодильнике и не унюхав в нем ничего зажаристо пахнущего, Андрей тоскливо щелкнул крышечкой на банке пива. Пахнуло привычным холодным напитком, и рот сам потянулся к пене. Противная пена полила холодными струйками по шее и груди.
«Дура!» – отозвалось неприятным воспоминанием вчерашнее.
– Ду-ра! – заорал он, стоя в луже пивной пены и поливая себя пивом из банки! Я люблю тебя, Машка, глупая! Ну как ты так? – пиво в банке кончилось и Андрей зарыдал, размазывая пивные слезы по лицу и коротко стриженным волосам. Его плач абсолютно внезапно кончился, и Андрей уставился в потолок.

Беате приснился мужчина, стоящий посреди комнаты в пенящейся желтой луже. Ноги его были широко расставлены, согнутые в локтях руки пытались взлохматить мягкий ежик волос. Почему он вылил шампанское на себя? Мужчина запрокинул голову и смотрел на потолок. Беата переместила взгляд на потолок и увидела там себя.
Приснится же такое. Тугие бинты мешали лицевым мышцам. Пройдет. Не в первый раз. Пора бы придумать что-то другое для обезболивания. Наркоза Беата стала побаиваться. Все-таки внушилась. Неужели старею? Нет, Беата, прекрати, тебе – тридцать, вернее, двадцать восемь и ни днем больше! Маменька всегда говорила –  не слушай, Беата, что люди говорят. Себя слушай. Ты – создание божье. Прелестное создание. И все, что вокруг тебя – прелестно.
Прекрасное холеное лицо маменьки, ее огромные глаза цвета черного влажного жемчуга, в которые Беата смотрелась как в зеркало, излучали спокойствие и веру в жизнь. Маменька касалась теплыми губами лба дочки и это посильнее любого замка прятало ее слова в головку маленькой Беаты. Все остальные слова, сказанные другими людьми и не скрепленные печатью теплого, как у маменьки, поцелуя, быстро улетучивались.
Маменьке в день смерти исполнилось тридцать. Неугомонная живая красавица, осталась она в памяти Беаты как образец идеального божьего создания, на которое она с годами становилась все больше и больше похожа. Возраст маменьки сохраняла в себе Беата вот уже сорок лет. Сорок уже лет – искуственно. Сначала получалось искусно, естественно, потом пришлось соглашаться на врачебные вмешательства. Возраст божьего создания. Образ женской истинной красоты, перед которой преклонялись мужчины мира. Истинный возраст забылся и не вспоминался никогда и никем!
Прямая спина, тонюсенькая гибкая талия, холеные ножки с аккуратно обработанными ноготками и нежными пяточками. Даже сейчас, очнувшись от наркоза, Беата привычно ласково подумала о своем теле, потянула ножки, мысленно представляя, какие они упругие и длинные. Вобрав в грудь побольше воздуха, Беата задержала дыхание и закрыла глаза, мысленно вырисовывая свою играющую шелками грудь...
Она могла бы наслаждаться собой и дальше, но глупые чужие мысли вкрались в ее тело. Откуда они? Хорошо, что лицо туго забинтовано и шея неподвижно зафиксирована корсетом. Мысли о мужчине, кажется, способны были наморщить ее лоб. Беата сознательно закрыла глаза и стала поочередно по мелочам вспоминать предметы на своем туалетном столике.

Андрей отвинтил колпачок Машкиной пены для ванны, понюхал, прочитал инструкцию и пустил воду. Вылил два колпачка, сел в ванну прямо в одежде. Одежда неприятно намокала и прилипала к телу. Провозился, снимая ее, бросил тяжелой лужей рядом с корытом ванны и сморщился. Распластался по дну ванны и откинул голову на холодный эмалированный чугун. Вода поднималась и грела.
Какой он ее запомнил? Уходящей и хлопающей дверью? Странно, ее лица он не помнил. Запомнил лишь грохот железной двери и звук сыпящейся штукатурки. Какая она? У нее была морщинка на переносице. Такая неприятная и глубокая. Он старался не смотреть на ее лицо. И еще он помнил ее дыхание. Громкое. Эти вздохи, всхлипы...
Он снова сморщился. «Но ведь я любил ее», – попытался оправдать свое непонятное чувство тревоги.
– Любил, – произнес он громко вслух. Слово слилось с шумом ворчливо наполняющей ванну воды и утонуло.
На лице Андрея отпечаталось недоумение.
В день похорон Машки Андрей долго смотрел на ее лицо. «Красивая, когда спит», – подумал он и принялся запоминать ее черты. И чего взъелась? Ну, потратил там немного больше нужного. Что, мужику и потратить нельзя? Надо было... Лизке... Та хоть не морщится так. Стоит вон и себе даже сейчас и лукаво косит в сторону машины. Не терпится бабе. Не косись, не время. Подожди часок. А то, может, и до завтра. Машку ведь я любил... Все-таки... – уткнул взгляд в утрамбованный затоптанный грязный снег.

Беата почувствовала себя после наркоза тяжелее, чем прежде. Часто впадала она в забытье и грезила незнакомым мужчиной. Незнакомец почему-то даже в ванне сидел в плавках, чем и запомнился.
Спустя несколько лет Беата увидела незнакомца, сидящего в ванне, что-то в ней встрепенулось, и ни один врач с мировым именем уже не смог заставить биться сердце старой красотки. Беата покинула этот мир, исчезнув из него неожиданно быстро.
Одни говорят, что к любви надо относиться легко.
Другие настаивают на том, что то, что легко далось, легко и уйдет. И что любовь – это энергия, которую нельзя расходовать праздно, иначе, мол, совсем ее не останется.
Первые утверждают, что любовь не удержишь, как птицу в клетке. И что раз уж любовь – энергия, то существует закон сохранения энергии. Другими словами, что посеешь, говорят, то и пожнешь.
А эти тем – «Лучше синица в руке, чем журавль в небе».
А те этим – «У вас и синица скоро сдохнет от такой жизни».
А первые – «Не сдохнет».
Так и спорят.
Одни вовсю влюбляются. Другие не могут полюбить даже себя..
– Еще раз? Ну, с Богом! – отделилась от тела мысль и вместе с облаком души достигла знакомого хаоса.
– Беата, милая. Ну что? Не хочешь с этим завязать? Да, понимаю, затягивает. – казалось, сам свет тяжело вздохнул. – Нет, я тебя не держу, конечно. Но что ты там оставила? Глупенькая. Как же можно оставить себя? Ведь ты – здесь? Влюбиться хочешь?
Беате подбирали новое тело. «Надо бы добавить памяти. Совсем не помнит ничего из прошлых впечатлений, – светило радугой облачко. – Сколько веков играет в жизнь на Земле. Раздвоилась случайно больше, чем остальные... Бывает».

Андрей проснулся неожиданно, потому что вдруг вспомнил лицо женщины, которую как казалось, он любил всю жизнь. Лицо Маши...

Ларисе не спалось. Сегодня она впервые в жизни почувствовала то, о чем недавно слышала. Мы приходим в этот мир, чтобы научиться любить...

поделиться

Злата Перечная

02.06.2006