Кто забыл купить волкодава?

Аурика сидела в маленьком кафе, на террасе, выходившей на Волгу. Она очень устала после репетиции, ноги просто ныли. Ей хотелось как можно дольше не вставать, но она знала, что так не отдохнешь. Усталость пройдет только к завтрашнему утру. Но если выпить кофе, то, может быть, дорога домой покажется веселее.

Аурика занималась бальными танцами давно, с детства, когда маме сказали, что у дочки сильный сколиоз, и нужны лечебная физкультура или танцы. Первая будто зачисляла дочку в больные. Вторые, кроме здоровья, обещали праздник душе и умение, могущее пригодиться в жизни.
Мама привела восьмилетнюю Аурику в студию бальных танцев «Дуэт». Высокий простор зала, хрустальная россыпь звуков из-под пальцев пианистки, и то, как все они бежали – летели – по кругу под эту музыку – совершенно заворожили Аурику. В танце она почувствовала волшебство, и с тех пор, какой бы труд ни требовалось приносить в жертву этому великому чародею, все было оправдано.
Школу пропустить было можно, студию – никогда.
К счастью, кроме влечения, у нее оказались и хорошие данные. К юности выяснилось, что она невысока, легка в кости, сложена очень гармонично, и в ее движениях присутствует то изящество, которое не всегда дарует школа.
Хорош был и ее партнер. Когда Аурика и Марк выходили на сцену, зрители отмечали, что они – очень подходящая пара. Даже внешне похожи. Только золотистые волосы Аурики забраны в строгий балетный узел. А у Марка – того же оттенка – перехвачены в хвост, как у воина далеких веков.
На Аурику, конечно, больше смотрели. Она думала – из-за платьев. Платья казались ей роскошными.
Они с мамой жили так, что новую одежду покупали не по желанию. Они чувствовали моральное право на нее тогда, когда окончательно износится старая. И оценкой вещи являлась ее крепость. Сейчас Аурика сидела в джинсах, которые отлично держались уже второй год, и простой хлопчатобумажной водолазке.
Но платья для танцев… На них шли почти все деньги, что она зарабатывала на концертах. Особенно любимое было то, в котором она танцевала «Русский вальс».
Руководительница Наталья говорила – надо красное, как тюльпан.
Она его не чувствовала красным.
…Я захожу в мраморный зал
Белой твоей пурги…
Нужно – белоснежное…
Получилось белоснежное, сверкающее россыпью стразов. Пена, в которой она любила нежиться в ванной, была лишь неким подобием этого платья.
А еще свои наряды – для танго, румбы, ча-ча-ча… Она выучилась переодеваться мгновенно, змейкой выскальзывая из одной одежды, – из образа, чтобы перейти в другой.
Но внимание зрителей дарил ей и Марк, который умел стать почти незаметным, подчеркивая красоту партнерши. А ей казалось – наоборот – должны смотреть на него, потому что она умела оценить и его мастерство, как партнера, и надежность его рук.
Правда, в жизни у них не было романа.
Марк открыто дружил с другой девочкой из студии, с Юлей. Она много уступала Аурике талантом. На сцене смотрелась слишком крупной, наряды почему-то выбирала всегда с открытой спиной, и Аурика думала: «Как много в ней спины». Иногда забывала движения; когда танцевать выходили несколько пар, Юля сбивалась, подстраивалась под других.
В жизни же – роскошная, молодая. Тоже носила гладкую прическу, но обыгрывала ее по-цыгански. Серьги – кольцами, яркие юбки. Характер легкий – открытая, щедрая, добрая.
Аурика рядом с ней – боязливый цыпленок.
С Аурикой и поговорить не о чем, кроме танцев и книжек. Еще она сведуща в домашней работе. Потому что жизнь заставляет и там быть профи. Но такие разговоры можно вести с бабушками на лавочке возле дома. Как вкуснее сварить и чище убрать. Вряд ли это интересно Марку. Да Аурике и самой неинтересно. Просто выхода нет. Мама – медсестра. То в день, то в ночь, то к соседям, то к знакомым – отхаживать.
У Аурики же хоть и выпускной класс, однако, они с мамой уже все решили. Институт не потянуть, а в педучилище на отделение физкультуры она поступит спокойно. Можно не дергаться, не выпадать из ритма. Школа – студия – дом. Да изредка – вот как сейчас – кафе.

Ей очень хотелось пирожное. В принципе – можно, если потом не ужинать, но лучше все же удержаться, не сбивать режим. И все же бессознательно она задержала взгляд на тарелочке своего соседа по столу. Эклер, благоухающий ванилью…
Лицо мужчины было закрыто газетой. Вдруг он сделал невозможную вещь. Не глядя, протянул руку, взял из солонки щепотку соли и густо пирожное посолил. Потом оно исчезло за газетой. Минуту спустя мужчина газету опустил и посмотрел на Аурику ошалелыми глазами.
– Это с кремом, – осторожно сказала она.
– Почему? – спросил он чуть ли не возмущенно, – А я думал – с мясом.
Она молчала. Что тут скажешь? Сама бывала рассеянной. Не до такой степени, конечно. Но в принципе – «понимаю, разделяю, сочувствую». И, может, у него нет денег, чтобы купить себе еще.
– Наверное, вы читаете интересное…
– Увидеть бы это! – сказал он ей с таким азартом, как будто они альпинисты из одной связки и сидят в пяти минутах от вершины, до которой хотели дойти всю жизнь. А вершина скрыта пургой.
– Что… увидеть? – спросила она на всякий случай с участием.
Интересно – он вообще вменяемый? Весна уже на исходе, вместе с сезонными обострениями. Но может, он по жизни такой?
– Мирный город! Вы представляете, может жизнь пройти – и не дано будет посмотреть…
– Это в какой области? – а, может, надо спросить – «в каком государстве?»
– Это – город-призрак. Слушайте, тут ведь – он показал широким жестом в сторону кафе, – ничего нет. Пойдемте через дорогу – там бар. Говоря о таком, надо пить шампанское…
Все. Он стопроцентный псих. Обострение у него хроническое. Шампанское она пьет только на Новый год – как примету будущего счастья. В барах никогда не была. Идти туда для нее так же дико, как устроить стриптиз на набережной. Надо срочно смываться. Под любым предлогом.
Он смотрел на нее, и глаза у него были голубые, совершенно беззащитные. Она подумала, что если дать ему пощечину, ему и в голову не придет заслониться. Он только вздохнет.
Сейчас белый день. Он что, съест ее в баре?
– А пойдемте, – сказала она.

– «Вот как запомнилось одному из археологов это событие: "Из речного тумана поднялся город. Он светился различными цветами, словно ночная радуга, опустившаяся на землю. Над ночной рекой возносились многоцветные стены и башни, словно россыпь драгоценных камней была брошена со звездного неба на землю. Но даже отсюда было видно, что от многих дворцов остались одни руины. И все это окружал некий сложный клубок эмоций, будто время иных миров царило здесь. Нам казалось, что мы слышим странный пульсирующий звук – тихую погребальную песню, несущуюся над волнами реки и над этим волшебным городом.
Он был то мягким и нежным, то становился яростным и вызывал боль. Звук нарастал, делался невыносимым, а затем замирал. И в сиянии города, всё, что было лишь легендами для нашего мира, становилось реальным.
Этот город пропал так же внезапно, как и появился».
В баре было полутемно, так что ему не совсем просто было читать. Он все поворачивал – то газету, то листки, которые извлек из кармана – так, чтобы уловить свет маленьких лампочек, напоминающих елочные фонарики.
Вместо шампанского на столике перед ними стояли бокалы с коньяком – будто янтарь в отблеске стеклянных граней бокалов.
Она не спросила про перемену напитка. Наверное, ему было по большому счету все равно, просто хотелось торжественности.
А может, он перепутал так же, как эклер с беляшом.
– Понимаете, – говорил он с той же страстью, – Город этот не раз видели в наших краях. В старину говорили, что это «игра демонов». Потом его называли легендой, странствующим городом. Это наш сказочный град Китеж!
Слушайте еще: «Над Волгой часто "разворачиваются" чудесные по красоте картины. Огромные заснеженные горы, холмистая равнина, простирающаяся к западу от них, светящаяся серпантинная дорога, убегающая к морю. И над всем этим еще одно свое небо, где солнце движется с запада на восток. И вспоминается: "Увидят праведники новое небо и новую землю, ибо прежняя земля и прежнее небо миновали"».
Говорят о пришельцах, бывших здесь тысячи лет назад, оставленной ими геомашине, которая еще работает в недрах гор, показывая вот такие пейзажи, их город…
Я бы пошел и жил годами, как отшельник, чтобы увидеть все это, но говорят еще, что место защищено… Биологическая защита. Как индийцы пускали ядовитых змей, а африканские колдуны – пауков…
Они оба уже почти допили свой коньяк, и привычная застенчивость почти оставила Аурику.
– Я пауков ужасно боюсь. Почти больше всего. У них такие ноги, и они так быстро бегают… Всегда представляю, а если бы они были большими? Это были бы непобедимые враги. Я собак люблю. Хочу собаку – большую-пребольшую, чтобы меня охраняла вместо змеи и паука.
– Хотите волкодава? У меня самый лучший друг разводит волкодавов. Знаете, какой друг? Которого видишь раз в три года, а он все равно – лучший. Только он не с людьми живет. То есть с людьми, конечно, но – на том берегу. У него там усадьба, от деревни немножко в стороне. Если бы он жил в городе, и у него тут вилась бы толпа знакомых, я бы с ним не дружил. Одному – слово, другому – слово, всем по крошке, никого не накормить. Вообще, у кого есть душа, так и надо жить – с ней наедине. С ней, с небом, с Богом…
– Не надо такой глубокой философии – я уже пьяная.
– А я думаете, нет? Оттого и несу… А вас зовут…
– Аурика.
– Андрей. Это имя вам тоже Бог дал, чтобы вас крепче запомнили. Так за волкодавом поедем?
– Меня мама вместе с этим волкодавом сама порвет, как Тузик грелку.
Вообще-то мама в последнее время смилостивилась и говорила, что если все лужи и кучи, которые щенок сотворит по первости, будут убираться исключительно Аурикой…
– А дорого? – осторожно спросила она.
– Иногда он и дарит. Бывает. Только нужен свободный день, чтобы поехать. Туда через Волгу «ракета» идет в шесть тридцать, а оттуда – в шестнадцать. Весь день убит. То есть не убит, а…
– Занят. Может, тогда в воскресенье? Ой, нет… не могу… концерт…
– Вы артистка?
– Да нет… Это все не так громко. Просто сейчас сезон. Мы на теплоходах выступаем, бальные танцы… Развлекалово для тех, кто отдыхает.
– В воскресенье не могу и я. Как раз спектакль. Нет, я не играю, я пою там только. А если в понедельник?
– Ради такого дела из школы я сорвусь…
Ей как-то неловко было говорить про школу, хотя она с ней почти распрощалась. Просто прежде, несмотря на серьезность ее взгляда, в ней всегда видели полуребенка, обращались на «ты». А Андрей в своей рассеянности сразу стал числить ее равной себе.

Говорят, когда-то здесь водились белуги. И выгибали свои спины в прозрачной воде подобно дельфинам. Наверное, это было во времена Мирного города. Если посмотреть на воду, бегущую вдоль борта «ракеты» – на середине реки, над самой глубиной ее – она темная, страшная. Изредка проносятся всплывшие из этой тьмы водоросли.
Живет ли сейчас что-то в этой мертвой воде?
Любая рыба теперь – редкость. Да посмотреть вот так – и не представишь, что кто-то может выбрать такую тьму для жизни.
Аурика совсем не умеет плавать. Даже держаться на воде. И стоять на этой границе, где шаг вперед – и всё, ей неприятно.
Андрей о чем-то задумался, остался на палубе, глядел, прищурясь и не видя.
Аурика вернулась в салон, напоминавший автобусный, села в свое кресло.
Нет, все-таки авантюру она затеяла. Максимум, что у нее до сих пор было – это кошка. И теперь брать такого зверя…
Кто ее когда слушался? Ну, положим, щенок не съест. А вырастет – и слопает. Она же не Маргарита Назарова. Может, не стоит рисковать жизнью? В жизни много хорошего.
– Боитесь? – спросил Андрей. Он уже «наприродился», подошел неслышно, соломенная шевелюра была уложена ветром весьма причудливо. – Ну, тогда я скажу Мише, что мы просто приехали на экскурсию.
– Только попробуйте!
Когда настроился что-то преодолеть, а преграду убрали, это не всегда облегченный вздох. Это еще и разочарование.
«Ракета» плавно сбавляла ход.
– Не вставайте еще, – сказал Андрей. – Переждем всех. Все так страшно спешат.
Действительно, народ сгрудился у входа, как будто на берег пустят только первых, и надо этими первыми непременно быть.
Маленькое заволжское село уже не было селом в полном смысле слова. Местного населения здесь оставалось хорошо, если десятка два. И как эти люди зимовали здесь – Бог весть. Село оживало по настоящему с наступлением весны, когда через Волгу устанавливалась связь с большим городом, и приезжали дачники.
Довольно уродливые дома из красного кирпича всем видом говорили о желании хозяев отдохнуть и продемонстрировать свое благополучие: террасы, балконы, беседки… а вот можно ли холода скоротать в таком доме, есть ли там хотя бы печка…
– Как же им здесь, наверное, скучно, – сказал Андрей, – ну, сыграли в теннис, сходили в баню, пожарили шашлык… Почему-то отдохнуть – это значит, попариться в бане и сожрать мясо с угольев. Возвращение к первобытному. Ну, еще музыку послушали, не давая всем соседям уснуть. Что еще?
– Вы бы тут жить не смогли?
– Я? Да запросто. Я бы с утра уходил и до вечера шатался. Жаль, что не художник, места тут… Выразить бы это, запечатлеть – да не могу. Только самому стоять, рот открыв от восхищения. Взгляните хотя бы на лес…
Аурика взглянула. Сосны поднимались так густо, что полностью скрывали горы, на которых росли. И от этого высота их казалась необыкновенной – поднебесной.
– Так что мне хором не надо. Палатки хватило бы.
– А ваш друг…
– А он ничего не испортил. Сейчас глянете.
Они миновали село и шли дальше по неширокой тропе, вьющейся по дну оврага. Аурика в это место сразу влюбилась. Здесь даже травы и цветы были высокими – ей по грудь. Колышущиеся желтые метелки, пахнущие медом… Еще она наклонялась, срывала серебристые листья полыни, растирала их в пальцах. Запах полыни был запахом странствий – вне времени, вечный.
– Пришли почти. Вон, видите, там у леса…
Это был простой деревянный дом, двухэтажный – но не для престижа, обжитой весь – до последнего окошка.
А с крыльца уже сбегал им навстречу человек в черном свитере.
– Наконец-то! Я думал, Андрей, ты и дорогу забыл…
Аурика знала за собой особенность смотреть – не туда, не на главное. Здесь, казалось бы – глянуть в лицо, в глаза, улыбнуться, кивнуть… Но она прежде всего увидела кисть руки, в данный момент не несущую жеста – просто опущенную. Рука крупная, сильная, но благородство просто сложенных пальцев… она вспомнила балет…
Не хотелось бы к этому – простецкое лицо и нос картошкой.
Аурика так и стояла, опустив голову.
– Миша, я пообещал барышне, что без собаки мы не уедем. Выручишь?
Андрей смотрел немного смущенно. Он знал, какие псы составляют гордость его друга. И что, отдавая щенков, тот знал, в какие руки – можно, кто с воспитанием справится.
Аурика же, по ее облику, едва могла удержать болонку.
– Выручу, – она услышала в его голосе улыбку, – Правда, сейчас есть только совсем малыши. Если какое-то время будете растить, как ребенка… Порою и ночью вставать – кашей кормить.
Она закивала.

Аурика держала на руках нечто пушистое, тяжелое, сонное, напоминающее медведя в миниатюре.
– Это не волкодав, это – личинка волкодава, – думала она, с восторгом, тем не менее, гладя мягкую щенячью шерстку – пух, а не шерстка.
Она видела его отца. Если бы Душман положил лапы ей на плечи – он был бы много выше ее. Но она и близко не решилась подойти к вольеру.
– Душман был совсем диким, – слышала она, – Когда я его привез, он ночью шарахался от света фонарика. Но это чистая кровь… Он знает, он не загрызет человека. Положит – и будет держать. Видите – вы остановились, и он перестал рычать.
Аурика поняла, что Андрея некоторые из этих собак помнили. Сейчас они восторженно обнимались с большой белой псиной.
А она прижимала к груди щенка.
Потом они сидели в прохладной комнате – Аурика поглаживала бревенчатые стены – ей никак не верилось, что дом может быть таким – и ждали, когда Миша заварит чай.
– А почему он занялся всем этим? – спрашивала Аурика полушепотом, имея в виду почти отшельничество, собак…
– Мы в юности ходили в горы. Ну, я-то сбоку-припеку, меня они, наверное, из жалости брали. Рюкзак – в три раза легче, чем у остальных. У них за спиной килограммов по сорок-пятьдесят выходило.
А мне так… кашеварить, да наше фирменное мороженое делать – снег со сгущенкой, да петь…
– Слушайте-слушайте, он вам сейчас в красках нарисует, какие мы все герои, – Миша внес огромный, но очень простой, белый заварной чайник, – А знаете, как он учился на гитаре играть? Сутками. Когда же спал, пальцы держал в стакане с водой, потому что они были изрезаны в кровь. Мы же просто шли, куда хотелось.
– Я не совсем пойму, – сказала она робко, – разве красивые места нельзя посмотреть как-то иначе… с экскурсиями.
Теперь засмеялся и Андрей:
– Сколько мы такое видели! Приедет автобус, выйдут из него тети на каблуках – и еще одна тетя им командует: посмотрите направо, посмотрите налево, потом этих овечек опять в автобус – и увезли. Шаг в сторону – им уже нельзя. А мы увидели на горе, девчонки наши показали – смотрите, цветы фантастические – и полезли за этими цветами.
Что-то отразилось в ее лице, и Миша спросил:
– Не любите цветы?
– Не очень, – призналась она, – Не так, как другие. Понимаете, я не всегда умею их замечать. Пришла весна – черемуха, тюльпаны. А у меня концерты или контрольные. Несколько дней – и их уже нет. Были ли они? И я не люблю смотреть… как они отцветают. Мне травы нравятся больше. Пока тепло, они всегда рядом. Вот полынь, совершенство…
– А что там? – показала она в окно, на склон горы. Там зелени не было, белый камень и несколько – пещер? – темными арками уходящими вглубь.
– Это входы в штольни. Право – не стоит. Хотя туда забредают даже коровы. Честно: здесь жара, а там холодно, вот они и лежат, отдыхают. Эти штольни забросили полвека назад. Они бесконечные. И там много летучих мышей.
– И что, их все можно пройти?
– Все – наверняка нет. Да там десятки километров, но там и завалы. Мало того, что время разрушает, но ненормальные еще разбирают крепи…
– Зачем?
– Они идут туда ночевать… Ну и костер. Сильных впечатлений хочется. Говорят про Черного Альпиниста, привидение опять же кто-то сфотографировал.
– Это каким же образом?
– Снимали свод пещеры почему-то одновременно, обычным аппаратом и цифровиком. На обычном – ничего, а цифровик потом выдал так-о-ое, туманное, белое… Вот они и сидят часами, караулят призраков. А хуже всего, когда им холодно, они крепи жгут – а те пропитаны креазотом, отрава… погибнуть очень просто. Да и без костров… Деревянные подпорки все уже прогнили, обвалы сходят, света нет. Словом, человек в своем уме туда не сунется. Эти же экстремалы там даже свадьбы играют.
– А у входа можно хотя бы посмотреть? – спросила Аурика.
– У входа можно.

Каменистая площадка перед входом в штольни была накалена, как сковородка. Тридцать градусов жары, да камень…
– Но могла ли быть такая резкая граница? – подумалось Аурике. Или она что-то пропустила в волнении?
Стоило шагнуть под своды штольни, как холод стал пронизывающим. Не таким, как зимой. Он показался ей не просто добирающимся своими ледяными пальцами до костей, а еще и зловещим.
Но сюда хотя бы проникал свет – белым маревом. И видно, где можно пройти, а где путь уже завален камнями.
– Тут есть даже журнал, – сказал Михаил, – вон, в выемке. На стенах много не напишешь, а поделиться впечатлениями хочется.
Она прочла:
«Господа спелеологи!
Ищу мужика, чтобы выйти замуж. Ты: в белом комбезе и каске, фонарь Petzl Zoom, можно с ацетиленкой, невысокий, худой, в обвязке, «Вибры» (только не берцы), с двумя (четырьмя) банками тушенки, с четырьмя банками сгущенки (только не с нудлами). Желательно, чтобы была палатка для интимных встреч на вашей стороне. Жду тебя со сталактитом, можно с калембулой сушеной. О себе: 130-80-130 в комбезе, в «Вибрах», рост ниже высоты штрека, вес 120 кг с рюкзаком, фонарь отличный («Бычок»), спальник теплый, примус «Смерть мужу», а зовут меня Хиппи Пещерная Крыса.
P.S. Просьба лесбиянок, геев, бисексуалов и гермафродитов не беспокоить. Нервные и психи допустимы».
– Да уж… А вы сами не пробовали – сюда?
– Пройдите-ка дальше…
Она шагнула куда-то в сторону, и здесь уже была полная тьма, и это было очень жутко – ступать в никуда. Она тут же запаниковала, хотя Миша крепко держал ее под локоть, и сообразила включить сотовый телефон – слабое подобие фонарика.
– Ну как, пойдем в штольни?
– Да ни за что на свете. Давайте скорее отсюда выберемся…
Какое, оказывается, простое счастье снова оказаться в жарком, солнечном дне.
Им еще долго было до отъезда. Они вернулись тропинкою к дому. Спала, ожидая их, в уголке дивана «личинка волкодава». Миша снова разлил чай с душицей и принес Андрею гитару.
О том, что завораживает огонь, и еще – водопад – знают все. Но завораживает и дорога. Аурика не любила говорить в пути – только смотреть на бегущую ленту. И гитара чарует, даже самые простые ее переборы. А Андрей играл испанское, и это было как стихи Гарсиа Лорки, но там истина будто танцевала в словах, а тут – в звуках.
И вдруг:
– А ну-ка, Аурика, вальс!
– Да перестаньте! – ей тут же стало неловко. Сколько выступала, но дыхание зала – это одно, а внимание людей, знающих ее – совсем другое. Тут она смущалась всегда. – С кем же мне танцевать? Со щенком?
– Миша, пригласи барышню…
Знал ли Миша, что она танцует, или воспринял это, как прихоть друга, или побоялся, что обидит, отказавшись? Но он уже стоял перед нею и прикладывал руку к груди.
Аурика встала навстречу. Она понимала, что это – не Марк, что с таким партнером можно только самое простое. Как же он велик, и, наверное, громоздок против Марка! Но он вел ее хоть и осторожно, но верно, и даже не осторожно – бережно, чтобы не задеть ни за что, чтобы голова у нее не закружилась.
И странно... С Марком для нее танец всегда был номером, сложным, который надо исполнить верно и достойно друг друга – не сбившись, не подведя. Здесь же она впервые ощутила, когда просто приглашают танцевать. Верно Андреем подобранное выражение – как барышню в прошлом веке.
Михаилу Аурика показалась совсем невесомой. Сам же он себе – настоящим медведем. Причем даже не в посудной лавке, а среди хрусталя.
«Медведь, медведь!» – яростно звучало в нем. Только бы не наступить ей на ногу, не споткнуться о стул… Проще всего было бы оторвать ее от пола и кружить. Но так лучше было сделать с Андреем, напоследок припечатав его к стенке. Выдумал! Сравнил! Поставил в пару! Ах ты, черт недоделанный…
– Спасибо, – сказала Аурика, – Просто здорово.
Она улыбалась легко. Ей впервые было так весело. Не с кем здесь было соперничать, не надо было притворяться лучше, чем она есть. Она видела – к ней хорошо относятся, бережно, без насмешки. Это не изменится. И можно быть собой.
Андрей все время будто всматривается в жизнь, размышляет – почему? – и вовлекает в это раздумье, сразу становясь союзником. Миша же и вовсе словно считает собеседника выше себя, готов служить… Такое смирение, или… оно к ней только?
«Ракета» уже отчалила, когда Аурика решилась спросить снова:
– Так почему он ушел жить сюда?
– А… это… Он какое-то время работал в фирме «Высота», швы на многоэтажках делают, знаете? Потом сорвался, восемь переломов, почти инвалидность… А собаками он еще в горах заболел. Говорил, что вот только тут все понимает, и не надо сомневаться, кто перед тобой стоит – плохой или хороший, можно доверять ему или нет.
– Душе уютно, как в домашних тапочках.
– Вроде того.
– Андрей, а вы не хотите на концерты иногда с нами? – спросила она, в опасении, что вот сейчас жизнь разведет ее с этими людьми насовсем. Какой будет повод теперь увидеть их? – Вы играете замечательно, а если в свободное время… И все же заработок…
– Заработок – это хорошо, конечно. Можно подумать…
– А я тогда поговорю насчет вас с кем надо.

Образовалась теплая компания. Они с Марком, Юля со своим партнером Степаном, девушка по имени Оля из городского театра, в черном балахоне и черной островерхой шляпе колдуньи, и Андрей, который, как выяснилось, был приписан к ТЮЗу, с гитарой под мышкой.
Вообще Аурика эти пароходные странствия не слишком любила. Все смотрят в первую очередь на стол, и дали бы им спокойно поесть. Так нет, они их с первой минуты обязаны – поставьте три восклицательных знака – развлекать!!!
А через час, когда уже и наелись вроде, уже пьяные, им бы самим петь и плясать. Так нет, они их развлекать по-прежнему должны, деньги "уплочены".
В конце концов, эти деньги ее и мирили с ролью навязчивой погремушки перед лицом непонимающего младенца, но все равно осадок оставался.
А нынешний контингент… и вовсе… мужики бандюганского вида. Включили бы им попросту музыку, такую, чтобы берега дрожали – и хорош.
– Ёкарный бабай, – огорченно выдохнула не стеснявшаяся в выражениях Юля, – Опять каблук дуба дал! Хорошо, что запасные туфли взяла…
– Да еще и штормит…
Это для них хуже нет. Пол то уходит из под ног, то взмывает вверх, как на качелях. Попробуй удержать равновесие в танце.
– Вот что, – вмешалась до того молчавшая Оля, – Давайте поделимся. У них за Волгой пикник намечен, полянка там ровная, столы накроют. Сейчас поем мы. Я свое, например, вверх ногами пропою, юноша, думаю тоже. А на том берегу, мы берем тайм-аут, а вы работаете. Идет?
Опыта у Оли, видно, было немало, программу она взяла в свои руки с уверенностью бывалого конферансье.
Перебирая костюмы, Аурика слышала ее усиленные микрофоном, такие теплые интонации, будто не бандюганы сидели перед ней, а папа-мама приехали после долгой разлуки.
– Наконец мы с вами начали свое путешествие на борту этого прекрасного теплохода…
И программа у Оли такая же немудреная, хочешь – слушай, хочешь – подпевай, а нет – она не обидится. Весь набор, а хочешь – на заказ. От «черного бумера», до «мусей с пусями».
Андрей контингент тоже оценил, подмигнул Аурике, и не Розенбаума с Визбором, а выдал нечто блатное, про Софочку, которая «справляет именины» и иже с ней.
– Но мы-то не переделаемся, ни на варьете, ни на стриптиз, – недовольно думала Аурика. Но как бы то ни было, ехали они в то самое село. Когда все напьются, может, до отплытия им можно будет хоть на полчаса к Мише сбежать...
На берег они снова сходили последние. Денек был для пикника не слишком подходящий, небо серое, того гляди не начал бы накрапывать дождь, окончательно все испортив. Ветер дул свежий, вода даже на взгляд казалась холодной. Ни загорать, ни купаться. Разве что после второй бутылки.
– Глядите, – тут же показал ей Андрей, – Штольни дымят.
И верно – оттуда тянулся дым, как будто в глубине вулкан проснулся.
– Опять те, кого Миша зовет ненормальными, грелись…
– Что грелись – понятно, а тушить теперь кому? Хорошо, если они сами-то выйти успели.
Столы к их прибытию и правда, были уже накрыты – вилку положить некуда. Фрукты и овощи, которые пока еще, в начале лета, были редкостью, дымящийся плов, шашлыки. Здесь сперва хотели, а потом считали. Если считали…
Аппаратуру, колонки и прочее помог установить Андрей. Роль кулис сыграл заброшенный каменный домик, который местное население не использовало под уборную только потому, что кусты кругом. Ближе и проще.
– Ну? – полукивком спрашивал Марк, уже держа Аурику за талию.
Она так же коротко кивнула и… Музыка уже властно звала их.
…Время дает горестный бал
В Зимнем дворце тоски.
Я захожу в мраморный зал
Белой твоей пурги…
Когда тысячу раз пройден путь – каждое движение танца – не остается нужды волноваться – не сбиться, не забыть бы, а лишь чувство, которое надо выразить.
На мгновение закрывая глаза, Аурика представляла себе снежную бурю, мятущийся вихрь. Или черемуху в цветении, огромным колышимым ветром букетом, всю ее белизну, сорвавшиеся метелью невесомые лепестки… Удержать в себе этот полет…
Когда они выходили – со сдерживаемою силой вступали в круг пары одна за другой – так необычно по сравнению с будничной жизнью было изящество их, и движения, точно несущие в себе поющую ноту, и сверкание наряда.
Русский вальс – трепетный круг солнца и вьюг,
Милый друг – вот и прошли годы разлук,
Милый друг – вот и пришло время любви
Русский вальс – нашу любовь благослови…
Это «благослови» странно звучало здесь. Аурика слышала обращенную к ней фразу, желавшую выразить ласку.
– У ты, снежиночка какая…
Следующим номером у них в программе танго стояло, но и Юля и Аурика не успели еще и за плечики взяться, чтобы сменить белые платья на приготовленные черно-красные, пенящиеся кружевами. В проем двери – а двери самой не было – сунулись сразу несколько.
– Да хватит вам плясать, снежиночки… Идем к нам…
Марк теснился – прикрыть Юлю, или, во всяком случае, не отпускать ее от себя. Но преградой он был никакой – на голову ниже и вдвое тоньше младшего бандюгана…
Аурика долю секунды смотрела прищуренными глазами. Лица у них не то что нехорошие – там только плоть и сила, такие и не поймут, что обидного, если они девок осчастливят.
Спрятаться за Андрея? На минуты оттянуть и подставить его? Бежать? Но как – чтобы не догнали? Догонят через десять шагов. Один путь, куда не сунутся они, и может быть, повезет ей…
Она кошкой прыгнула в окно, выходившее на другую сторону, в сторону гор. В штольни! Туда, в дым им путь заказан. Только увидел бы Андрей!
Каблуки уже давно стали так привычны ей, что бежала она, как летела, не ощущая крутизны. Только успеть – нырнуть, исчезнуть в этом дыму. Она не успела оглянуться – кто видит? Мелькнуло платье – белое, в белые клубы…

Андрей видел.
Но если в обычной жизни он был рассеян и не находчив, то сейчас у него хватило выдержки не броситься следом за Аурикой и не сцепиться ни с кем, так и не добежавшим до штолен.
В другую сторону надо было спешить. И он побежал – задохнувшись уже через несколько минут, но как-то надо было бежать, и воздуха должно было хватить, чего бы ни стоило это… И хватило, хотя перед знакомой калиткой он уже ковылял.
– Мишка, ты сможешь вытащить ее оттуда?
– Бог ты мой! – миг на то, чтобы шарахнуть кулаком об стену. И сразу же, – Душмана бери, чтобы не пристали к тебе. Я – пошел…
– Я тоже.
– Дальше входа ты не сунешься. Хорошо, если я смогу ее вытащить оттуда. Но не обоих.

Аурика сидела, опершись спиной о совсем уже ледяную стену и обхватив колени руками.
Когда четверть часа назад думаешь, усталая ли нынче придет мама, и не погрызет ли щенок без тебя что-нибудь важное, а теперь размышляешь – как именно люди умирают от угарного газа – это совсем не похоже на самоубийство, а скорее на несчастный случай.
И она сейчас боялась заглянуть себе в душу. Там было такое «торнадо»… И ужасно страшно… просто от темноты. Оттого, что такая густая темнота со всех сторон, плотная. Кажется, дай сюда свет – даже солнце не справится, тьма так и будет висеть черной медузой.
А если эти все-таки захотят достать ее отсюда?
– Ничего, – говорила она себе, – Тут вокруг километры, еще можно затаиться.
Но Андрей должен бы, когда они потеряют к штольне интерес, прийти и забрать ее отсюда.
Ей бы самой выглянуть наружу, да знать бы – когда? Не стоит ли там кто-то у входа?
Дым ей пока не очень мешал.
Ни часов со светящимся циферблатом, ни телефона с собой…
Впрочем, какая связь возьмет отсюда, из такой каменной глубины? А вдруг здесь правда водятся призраки?
Ощущение призрака было настолько реальным, что Аурика поняла – она засыпает. Так бывает, когда сон волной захлестнет под колени, и ты еще живешь, но уже плывешь и тонешь в подсознании.
А, может, уходят именно так?..

– Аурика!
Это она услышала и сказала – в этом мире подсознания все живые существа должны слышать даже шепот, тем более, что громче она просто не может, не получается.
– Я тут…
А потом ей показалось, что ее обнимают, как в танце, и отрывают от земли, и… любое движение было сейчас головокружительным. И руки она узнала – это была ее почти мистическая особенность в той жизни – она узнавала прикосновения тех, с кем танцевала прежде, даже с закрытыми глазами.
– Миша, – сказала она таким явным для нее, но на самом деле почти неслышным шепотом, – Миша, я и вас сюда затянула… Вы тоже хотите спать?
Сознание ее начало проясняться немного позже, когда стало тянуть ветерком. Но это был не выход – свет и воздух лились откуда-то сверху, из небольших щелей в каменных стенах, похожих на окошечки башни.
– Ты сразу решила – на тот свет?
– А куда мне еще было? – спросила она со слабой улыбкой.
Он сел на несколько минут, чтобы перевести дыхание. Она полулежала у него на руках.
– Мы ведь можем и не выбраться, понимаешь? Назад – нельзя. А здесь выхода нет. Тут только немного свежего воздуха.
– Все равно… Там, с этими, было страшнее. А тебе страшно?
Он покачал головой. Это было невозможно себе позволить.
– Отсюда должен быть еще один путь. Если вспомню… Но сидеть больше нельзя? Попробуешь встать?
Она попробовала. Если опираться на стены и на него… Но голова… такая тяжелая голова…
– Я бы и дальше нес… Но там есть такие ходы, только поодиночке…
…Для нее это был бесконечный путь. Так бывает, когда идешь по незнакомой дороге. А если каждый шаг на этой дороге и дивен, и страшен… Тьма и пустынность, и ничего живого, и смерть за плечами.
Он шел впереди. Ей уже не хватало света фонаря, но она не заботилась о том, чтобы что-то видеть. Только идти самой и не отставать.
Они еще несколько раз останавливались, даже не столько перевести дух, как еще раз осознать, что происходит, уложить в себе это, примириться – и идти дальше.
И холодно было, очень холодно. На девушке давно уже была его куртка, и когда они останавливались, Миша тер ей руки, и почему-то – щеки и уши, но его пальцы тоже были ледяные. И он дышал ей в лицо, как на стекло, когда хотят, чтобы оно запотело – и ей казалось, что у нее на ресницах тут же повисает иней.
А потом был свет, и его голос, дрогнувший в спазме так, будто дальше он говорить не сможет:
– Вот он… Вышли…

Это было совсем другое место. Другая река, другие горы. Тот, кто побывал там, мог ли вернуться в прежнее? Река казалась много уже, берега, заросшие кустарником, были безлюдны. День клонился к вечеру, но у обоих сил не было ни встать, ни идти.
То есть, Аурика так думала за себя. Она лежала на нагретой, почти совершенно горячей земле и думала, что вот теперь она встать не сумеет. Там встала, а тут…
Тут только держаться за эту землю, и чтобы она не сорвалась под тобой – вдруг она окажется сверху, а ты полетишь куда-то в синеву неба.
– Спишь? – услышала она его голос.
– Я не знаю, – она приподняла голову, надеясь, что так мир обретет свое привычное место.
– Ты понимаешь, что еще совсем немного там и… Разве так можно с жизнью?
– Я иногда думала, что лучше бы того света не было. Страшно не уйти, а оттуда видеть, что с мамой… Лучше бы сразу – в черную яму, и не знать ничего. А может, это и совсем не страшно, – говорила Аурика. Опьянение ли смерти и дыма еще не прошло, что ее тянуло сказать сокровенное, – Мы же здесь просто посланники… Все посланы с чем-то. И должны пройти свой путь, нести то, с чем пришли. Здесь слишком много не-встреч, разлук, разминовений. Но это не так жалко, это исправится, это же только путь… А все встречи будут там… А вот ты зачем пошел? – спросила она с улыбкой почти виноватой, потому что впутала его, – Как бы твои собаки – без тебя?
«Потому что любить значит мне только одно – служить», – мог бы сказать он.
Но не сказал, конечно.
Солнце уже почти опустилось за реку. Но это был мир, живой мир, и ночь в нем не пугала.

…Она проснулась на рассвете…
Да, мир был, но и не было его.
Город с переливающимися башнями – сиреневый, и золотой и лазурный, и пурпурно-огненный – стоял впереди, несомненный в торжестве своей яви. Как рожденное чувство, как движение души…
И тихий звон с башен. Хрустальным переливом бубенцов, дальним колокольным гулом…
«Тогда встанет град Мирный…»
Она тронула плечо спящего.
Тяжелые, окованные старым золотом ворота были отворены, и неведомые дороги лежали перед ними…