Мальчик и лифт

Маленький мальчик лет шести играл у дома в песочнице. Было лето. Воскресенье. Из детворы, кроме него, никого не было. Лето есть лето. Кто в детских лагерях, кто с родителями на даче, кто на реке - погода хорошая. Дождь обещали только к вечеру. И хотя было очень душно, как обычно бывает, когда где-то недалеко бушует гроза, мальчику это не мешало. Дети мало интересуются погодой, для них плохой погоды нет. Лишь бы не болеть и настроение было хорошее. А настроение у него было отличное. Сегодня праздник. Праздник в их семье. Его дедушке, ветерану войны, танкисту - семьдесят лет. Он уже подарил еще утром ему свой подарок. Нарисовал огромный танк со звездой, давящий почему-то очень маленький немецкий - с крестом. В танке, как он объяснил деду, сидит он, молодой дед, ведь он был молодой, как папа, когда воевал с немцами. А внизу сделал такую надпись красным фломастером: "Наше дело - правое, мы победим!". Кажется, так он читал на дедушкиной медали.
Мальчик, несмотря на свои шесть лет, уже знал, кто такой Суворов, Александр Македонский, Петр Первый. Он умел читать, сносно писать и считать. Все члены семьи, а это дедушка и бабушка, папа и мама, а также мамина старшая сестра, которая жила отдельно, но не имевшая своей семьи, - все пичкали его знаниями. Он был единственным их сыном, племянником и внуком. Тетя Лариса была завучем в английской школе. С ее легкой руки в нем были обнаружены большие способности, тяга к знаниям и зачатки многих талантов. И стали поэтому мучить его учебой день и ночь, не дожидаясь школы, надеясь вырастить из него кого-то великого. И не было в его детстве почти времени для самого детства. Но он, конечно, этого не замечал и не понимал. Учился довольно легко, полностью доверялся взрослым да и думал, что все дети, наверное, живут так же. Хотя и замечал иногда, что большинство его сверстников ничего не знают из того, что знает он, и ведут себя более свободно и раскованно. Ему же домашние постоянно твердили: "Думай, думай и думай". Думай, что говоришь, как говоришь, кому говоришь. Как ешь. А есть, оказывается, надо "красиво". Когда, например, он сказал это своему товарищу с первого этажа, тот сразу заявил ему, что он дурак и что есть надо не красиво, а вкусно. В глубине души он, конечно, с ним был согласен насчет того, что вкусно есть лучше, чем красиво, а насчет дурака согласиться не мог. Ибо действительно уже чувствовал, что он далеко не дурак да и, несмотря на возраст, он имел сильно развитое чувство собственного достоинства.
Например, думал он, научился играть в шахматы. А папа сказал, что это игра умная. Из ребят же играть никто не умел. Только один второклассник, и то проиграл ему. Правда, мальчик получил за это подзатыльник, но подзатыльник не испортил вкуса победы. Ведь противник был настолько старше его!.. Вообще он был довольно рассудителен и осторожен. Их дом был новый и вокруг него дома росли, как грибы - сплошная стройплощадка. Звали его как-то ребята по плитам и блокам попрыгать, но он не пошел. Во-первых, мама не разрешала, а во-вторых, чувствовал и сам, что это опасно.
А один из ребят в тот раз сломал ногу и до сих пор лечился, потому что у него что-то не так срасталось. Родители мальчика очень радовались про себя, боясь сглазить, что до пяти лет он ни разу не обжегся, не обрезался и даже вроде бы и не падал, чтобы хоть ссадину заработать. И вообще с ним не было хлопот, он рос как-то легко, почти не болел и всегда был послушным. В глубине души они гордились им, и каждый из родных находил в нем продолжение своих достоинств и положительных качеств.
Сегодня он гулял уже почти полдня один, потому что дома готовились к юбилейному ужину и знали, что он будет играть, где сказали - у песочницы, и никуда не отлучится. Ибо так было всегда. Слово родителей - закон. Но у песочницы или в песочнице, все равно мальчик был рад. Первый раз в жизни он так много гулял. Уже полдня! Он боялся бегущего времени, потому что должны были позвать обедать и, быть может, заставить спать. И тогда конец гулянью, конец свободе. Он уже давно хотел в туалет по-маленькому, но боялся идти домой из-за того, что мог закончиться этот его личный праздник. Он бы мог сбегать в кустики, но там гулял их сосед с восьмого этажа со своей огромной глупой собакой. Глупой потому, что она лает и бросается даже на детей. А это уже, думал мальчик, верный признак глупости. Наконец-то этот дядя ушел вместе с собакой домой, но тут к мальчику подошла незнакомая девочка, примерно его возраста.
- Здравствуй, - смело сказала она.
- Здравствуй, - ответил мальчик.
Девочки ему вообще-то нравились. Нравились своим тихим нравом, спокойными безобидными играми, даже своей одеждой. Сам же он очень любил красиво одеваться. У него были любимые и нелюбимые вещи. Незнакомая девочка, к тому что она была сама красива, она еще, как ему показалось, красиво, со вкусом была одета. И, что поразило больше всего, так это голубые сережки в ее ушах. "Как взрослая", - подумал он, и сразу проникся к ней уважением.
Они познакомились. Ее звали Верой. Она спросила, во что он играет. И он рассказал ей, что песочница - море, и что он вместе с другом потерпел кораблекрушение, и что они вдвоем гребут сейчас к неизвестному острову в шлюпке. И не знают, что их там ждет.
Девочка посмотрела на кусочек щепки - это шлюпка, на двух пластмассовых солдатиков - это потерпевшие кораблекрушение друзья. Взяла в руки более красивого, яркого солдатика, разглядела его, а потом спросила:
- А можно, этим другом буду я?
- Конечно, - согласился мальчик, - вдвоем лучше. У девочки оказалось тоже прекрасное воображение, и играть с ней было интересно и приятно. Она тоже здорово придумывала опасные приключения и находила выход из трудных ситуаций, в которые попадали путешественники.
Они так увлеклись игрой, что, когда он вспомнил о своем желании, то очень испугался, потому что терпение уже было на пределе. Бежать при ней в кусты - об этом не могло быть и речи. Оставалось только одно - домой!
- Вера, - сказал он ей, - ты подождешь меня? Я сбегаю на минутку домой.
- А тебя не загонят?
- Не должны, могут есть заставить, но я постараюсь быстро. Больше ничего не смог сказать, а быстро, но как-то осторожно и не по прямой, а немного петляя, побежал к подъезду.
Как это часто бывает, лифт долго не опускался. Он, наверное, долго стоял, кнопки были нажаты на всех этажах, и потому, двигаясь вниз, лифт останавливался, открывая и закрывая двери на каждом. Это продолжалось целую вечность. Мальчик уже скакал поочередно то на одной, то на другой ноге. Наконец, когда лифт распахнул двери перед ним, мальчик уже ничего не видел - было темно в глазах. Он машинально надавил кнопку своего одиннадцатого этажа, и лифт медленно пополз вверх. Он уже присел, стоная, но чувствовал, что сил уже больше нет, повернулся в угол лицом и с великим облегчением, но с еще большим страхом избавился от этой такой неудобной нужды, впервые в жизни, сознательно, там, где нельзя. Дверь лифта открылась на одиннадцатом этаже. Секунду подумав, он решительно нажал на кнопку первого этажа. Ведь теперь заходить домой было уже незачем. Лифт медленно, со скрипом пополз вниз, а мальчик, покосившись на свою лужицу в углу лифта, с ужасом думал: "Что если кто-нибудь еще зайдет в лифт?!".
Как это часто бывает, чего очень не хочется, то и случается. Лифт остановился на восьмом этаже. Двери лифта гостеприимно распахнулись. И, о ужас! Строгий дядя, хозяин глупой собаки, вырос вдруг перед испуганным мальчиком. "Ну почему именно он? Именно он?!" - забилась испуганная мысль в голове у мальчика. А он, сразу заметив лужу, посмотрел на мальчика и все понял. Лицо его расплылось в довольной улыбке: наконец-то ты мне попался! Он зашел в лифт.
- А твоя мамочка все на мою Найду грешила. А собачка-то и ни при чем. Мама с папой дома?
Мальчик молчал, ему было так стыдно, страшно, как никогда в жизни. В голове все закружилось, он ничего не понимал. Ужас охватил все его существо. Дяденька сам нажал на кнопку одиннадцатого этажа, они ехали обратно домой. Что будет?.. Что будет, известно всегда только Богу, а о Боге мальчик еще ничего не знал, в семье в Него не верили. Доехали молча.
Подталкивая в спину, дядя подвел его к двери общего коридора с соседями. По обе стороны двери были звонки: звонок соседей и звонок семьи мальчика.
Мальчик кивнул головой на свой звонок.
Дядя с удовольствием трижды длинно надавил на оба звонка. От таких звонков и мама и соседка выскочили одновременно, и обе испуганные. Увидев такую необычную компанию, мама мальчика почувствовала беду.
- Что случилось? - не своим голосом спросила она.
- Пойдемте, - сказал ей дядя, а сам с видом победителя посмотрел на соседку, - сами увидите.
Лифт еще стоял на их этаже, они все подошли к нему. Заглянув внутрь, всем стало все ясно. Но хозяин собаки все-таки еще пояснил:
- Так вот кто, оказывается, все лифты загадил, а вы покрываете его, с больной головы на здоровую валите. Собаки, они ведь воспитанные, они умные, они знают, где им писать. - Подумал, и добавил: - Их воспитанием правильно занимаются. - И демонстративно, не заходя в лифт, с брезгливым лицом пошел вниз по лестнице пешком.
Лицо у мамы покраснело, губы задергались, в женщине заклокотал такой вулкан, что больше не собираясь сдерживать свои чувства, она со всей силы ударила мальчика по щеке. У него заплелись ноги, он пошатнулся и чуть не упал. Звук был такой, как будто сломали сухую рейку об колено.
- Дрянь! - крикнула она, не стесняясь соседки. - Как ты мог?! Она задыхалась от ярости и не знала, что еще сказать и что сделать. Быстро развернула его за плечи и толкнула сзади в сторону распахнутой двери.
- Иди и расскажи все отцу сам, пусть он запорет тебя до смерти! Мальчик плакал редко, он был терпелив. Обычно давил в себе плач, и слезы катились всегда бесшумно из его глаз. Но тут - такое он испытывал впервые! Во-первых, и так было очень стыдно, во-вторых, его никогда не били, а тут мама неожиданно и так больно ударила по лицу, что у него даже заболела голова, и еще при соседке...
А теперь еще нужно что-то рассказывать папе. А что рассказывать, с чего начать, он не знал, хотя, вроде бы, и все было просто, но он совсем растерялся, и вся его боль, душевная и физическая, вырвалась в рыдания. Он так громко заплакал, так обильно потекли слезы, что мать постаралась быстрее впихнуть его в квартиру, закрыть дверь.
- Ты что раскричался на весь дом? - зашипела она ему в лицо. - Сначала пакостишь, потом орешь, как резаный!
Подошел отец, посмотрел на сына, потом на жену.
- Что он так плачет? - спросил он мать.
- А вот пусть расскажет, а ты послушай, какого мы умника воспитали, он глупее любого щенка у нас, оказывается!
В глубине души мальчик надеялся, что папа, как всегда это бывало, посадит его к себе на колени, успокоит, и они вместе, не спеша во всем разберутся. Так было всегда, когда он что-то не понимал или не так делал. Но мальчик не мог перестать плакать, а уж что-то рассказать - тем более. Рыдания перекосили его лицо в некрасивую гримасу, у него текли слезы, текло из носа; он все неумело вытирал и, всхлипывая, громко ревел и шмыгал носом. Отец дал ему свой платок, а мать стала рассказывать:
- Наш сынуля, наш умный сынуля гадит теперь по лифтам.
- Не понял?! - сказал, уже кое-что понимая, с угрозой отец.
- Нассал в нашем лифте и, самое главное, поймал его хозяин собаки с восьмого. С которым я ругалась. Теперь весь дом будет знать, что мы за семья!
Она хотела еще что-то добавить, но и этого было достаточно. Отец уже схватил ремень и сына, и с ожесточением стал бить его. Мальчик старался увертываться, но было еще хуже, отец промахивался и попадал ремнем уже куда попало. Ни у отца не было опыта правильно бить, ни у мальчика - быть правильно битым. Ему было больно и страшно. Ведь такое было впервые, его так сильно били те, кого он так сильно любил. Он привык думать, что родители всегда делают все правильно и справедливо, и сейчас он их не осуждал. Он винил только себя, просто было очень больно, а то бы он и не увертывался от ударов и не кричал так громко. Отец устал, запыхался, схватил его за руку и почти на весу потащил на лоджию в маленькой комнате.
- Будешь здесь до ночи и всю ночь простоишь здесь. Негодяй! И прекрати хныкать, если ты мужик и сделал гадость, так отвечай, как мужик, а не хнычь, как девчонка.
При этих словах мальчик вспомнил Веру и перестал плакать. Отец ушел, закрыв дверь на лоджии и в комнате, а он стал вспоминать, как они с Верой еще совсем недавно так прекрасно играли, как было хорошо и чем все закончилось. "Бедная Вера, - думал мальчик, - сколько ей, наверное, придется ждать меня, и все напрасно". Мало того, что он не сдержал слово, завтра она, к тому же, узнает, какой он плохой. И он снова заплакал, но уже тихо, ведь папа не велел громко. А он так любил папу и маму, и всегда делал так, как они хотели, а сейчас он любил их еще больше, потому что чувствовал себя очень виноватым перед ними. Они его не били, почти не ругали, и даже никогда не пугали, как обычно пугают, детей, чтобы они были более послушными. Один раз только дедушка, когда рассказывал про Луну, сказал, что она забирает к себе непослушных детей. Сказал ему это как-то вскользь, да и забыл. Зато мальчик запомнил это на всю жизнь. Он стал присматриваться к Луне, и она казалась ему всегда огромным, но слепым глазом. И это пугало его тем, что невидящий глаз мог и ошибиться, а потому забрать к себе и послушного ребенка. Сегодня же после такого поступка при воспоминании о Луне ему стало особенно страшно. Ведь папа сказал, что оставит его на лоджии на всю ночь. А лоджия даже не застеклена, еще не успели. Если папа с мамой не захотят простить его, хотя бы вечером, то уж дедушка с бабушкой обязательно их уговорят, ведь они его так любят. Но дедушки с бабушкой нет пока, они поехали проведать больную бабушкину сестру, и если она чувствует себя лучше, то привезут ее на юбилей, а заодно и купят деду подарок.
Дедушка приехал раньше с покупками, но один. Бабушка осталась посидеть с больной сестрой, и приедет попозже, так он объяснил своим домашним. Дед уже был под хмельком. Наверное, в гараже, где ставил свою машину, друзья поздравили.
- Ну, а где наследник? - спросил наконец дед, ходя по комнатам и не видя внука. - Давно стоит?
- Давно.
- Ну так пусть выходит.
- Ты спроси сначала, за что стоит! - подошла из кухни мама мальчика.
- За что бы ни стоял, я - именинник, объявляю всем амнистию! И он уже хотел было пойти на лоджию выпускать пленника, но замешкался, не зная, с какой начать, ведь их было в четырехкомнатной квартире целых четыре. Вообще на деда все молились и слушались его. Он был, как говорят, пробивной. И эту новую квартиру улучшенной планировки в престижном районе добился, и сам машину имел, и сыну купил, и дом в деревне собирался приобрести, чтобы уехать с бабушкой туда, а квартиру оставить детям. Молодые же с нетерпением, но не показывая, конечно, вида, очень ждали этого момента. А пока, чтоб не спугнуть эти его планы, они полностью во всем подчинялись его воле. И вся мебель, и вся техника в доме - все было куплено благодаря ему. Дед цену себе знал и любил показать себя хозяином и даже с чужими вел себя несколько высокомерно. В разговоре слышал только себя и очень не любил, когда с ним спорили или осуждали его в глаза или за глаза. Кроме себя, больше всех он любил только внука, ибо чувствовал, что только тот действительно любит и уважает его.
- Так вот, папа, не спеши с амнистией, - начала мама мальчика, теребя фартук. - Даже не знаю, с чего начать, короче, наш сын, а твой внук подложил нам всем такую свинью, что я и не знаю, как нам жить теперь в этом доме.
- Что-что-что-что? - скороговоркой забормотал дед. - Это что же он такое натворил?
- Он, он... - тянула мама.
- Короче, он обоссал лифт, - отрубил отец, - и теперь весь дом, наверное, только об этом и говорит.
Дед немного помолчал, тупо уставившись на фартук, потом вдруг побледнел и со злостью процедил:
- То-то я заметил, что бабы у подъезда, как меня завидели, захихикали. Это ведь не дом, а сплошной содом, ведь одна блатата в него заехала, и так на меня сверху смотрели, а теперь вообще как на негров глядеть будут. Ну ладно, я ему покажу.
Он бросился в большую комнату, схватил стоявший на видном месте, подаренный мальчиком рисунок и закричал в бешенстве:
- Где он?
- Да на лоджии, в маленькой комнате.
Дед бросился на лоджию, остальные - за ним. Он бешеный, растрепанный вбежал на лоджию.
Мальчик никогда не видел деда таким страшным. Дед что-то орал и как-то очень обидно, матом обозвал мальчика, так кричал со злостью, что брызгала слюна, а мальчик, ничего не понимая, только вздрагивал от каждого резкого движения деда и все время ожидал удара, но дед так и не ударил его. Мальчик запомнил только последнюю фразу, когда дед разорвал в клочья его рисунок и швырнул в него обрывки.
Он крикнул мальчику:
- Забери свой подарок, поганец, неделю не вылезешь отсюда!
И выскочил с лоджии, громко хлопнув дверью.
А мать и отец даже не заглянули к нему. Мальчик посмотрел на пол и, видя свой растерзанный рисунок, снова заплакал, ведь он так старался, так хотел дедушке сделать приятное, и вот - не получилось. На лицо мальчика упало несколько холодных капель. Это налетевший ветер занес на лоджию капли дождя. На улице потемнело, стало свежеть, закачались кроны деревьев, начал накрапывать дождь. Со стороны крыши дома мальчика выползли темные, мясистые тучи. Теперь ветер дул только в одном направлении. Наверное, где-то сверкнула молния. Мальчик не видел ее, но ударил гром, а он знал, что гром бывает только после молнии. Дождь стал сильнее.
Люди внизу забегали, засуетились, стали раскрывать зонтики. Теперь уже полыхнула молния во все небо, и ее нельзя было не заметить, и тут же, без всякой паузы, ударил такой гром, что и мальчик, и все люди внизу, и, казалось, даже машины вдруг присели от резкого звука, дождь полил, как из ведра. Стало холодно, и буквально через несколько минут по асфальту потекли реки. Люди, выпрыгивая из трамвая, сразу оказывались по щиколотку в воде. Смешно скакали по лужам, наивно надеясь не промочить ноги, но это было невозможно. В другое время это показалось бы мальчику смешным, но не сейчас.
"Где же бабушка? - думал мальчик, глядя на трамваи. - Почему она так долго не едет выручать меня?" Ведь она осталась, как соломинка для утопающего, его последней надеждой.
Начали собираться гости, может быть, дождь их подхлестнул, но они приехали все как-то разом, друг за другом. Звонок почти не замолкал, и мальчику было видно в окно, как под дверью маленькой комнаты то и дело загорался свет. Это открывали коридорную дверь для гостей. Наконец, все собрались. Мальчик слышал, как в большой комнате двигают мебель, звенит посуда, слышны веселые голоса, но громче всех был слышен голос деда. Сейчас, думал мальчик, они все сядут кушать вкусное. И он вспомнил, что сегодня он даже не обедал.
"А может быть, - думал он, - прежде, чем начать застолье, дедушка встанет и расскажет всем гостям, которым он раньше только хвалил его, все, что сегодня он натворил, и они прибегут все и будут все ругать его и стыдить".
И он снова заплакал. Голова от слез у него уже так болела, что он старался ею не шевелить.
Родители мальчика были увлечены заботами о гостях. Нужно было и подавать, и угощать, и посидеть, и поговорить с каждым. Бабушки не было, все свалилось на них, да и деду нужно было угодить, а это так трудно. Конечно, они оба время от времени вспоминали о сыне. Но в глубине души не считали, что он там уж слишком страдает. Ведь им доставалось в детстве куда больше, а видели они хорошего намного меньше. И каждый из них (не сговариваясь друг с другом, а сам про себя) думал, что выберет момент посреди гулянки и заглянет к сыну, но момента ни тому, ни другому как-то все не выпадало. А тут еще и бабушка не едет, за нее теперь переживай, а уже темно.
Бабушка в это время сама переживала. У нее ныло сердце, предчувствуя беду, может быть, с дедом что-то случилось, все-таки возраст. А задержалась она только из-за дождя: такой проливной и холодный дождь, а зонтик остался дома, у сестры же сломанный.
А на бабушку мальчик тоже почти уже и не надеялся. Почему она должна его прощать, если никто его не прощает? "Какие обидные слова она скажет ему? - думал он. - Как она его будет ругать?" Этого он никак не мог себе представить. Дождь почти прекратился. Из-за разогнанных, разорванных ветром туч стала проявляться Луна. Круглая и яркая, а вокруг нее - голубое кольцо, как будто вокруг бельма слепого глаза Луны появилось мертвецкого цвета веко. Мальчику стало страшно смотреть вверх, он глянул вниз и вдруг увидел бабушкин зонтик, мелькнувший в свете горящих окон. Такой большой старомодный зонтик был только у нее. Мальчик повернулся к Луне спиной и стал смотреть через окно в комнату, ожидая, когда под дверью зажжется луч света, он очень долго не загорался, но, наконец, это случилось. Он думал, это пришла бабушка, но малыш ошибался. И напрасно он ждал, что вот-вот откроется дверь и в нее вихрем ворвется взволнованная маленькая и легкая, любимая и любящая его бабушка, и спасет от этой холодной Луны, простит и упросит простить его - и дедушку, и папу, и маму, и всех гостей. И он всем пообещает, что больше так никогда не сделает, и все поверят ему, и забудут навсегда, что он сделал, накормят его вкусным, а он расскажет им какое-нибудь длинное стихотворение, каких он знал много. Все похвалят его, как всегда, и поцелуют перед сном, и он уснет, забыв навсегда об этом несчастном и страшном дне.
Но дверь так и не открылась. И мальчик подумал: "Наверное, это и есть бабушкино наказание, ей рассказали, и она просто вообще не захотела его ни видеть, ни слушать, и теперь уж точно он останется на всю ночь на лоджии. А если на неделю, как обещал дедушка?.."
И тут в его душе вдруг родилось абсолютно новое чувство, совсем не свойственное для детской души. Чувство отчаяния! Он резко, забыв про головную боль, про тяжесть и усталость тела, про голод, холод и, самое главное, страх, обратился взором к Луне.
- Пугаешь меня? - заговорил он с ней твердым голосом. - А я тебя не боюсь, я раньше боялся, а теперь не боюсь! Меня никто не любит, и поэтому мне теперь не страшно. И мне все равно. Хочешь забрать меня?
На - бери, я здесь, на лоджии в маленькой комнате, - наивно подсказывал он ей.
А чтобы она лучше его видела, он подставил ящик, встал на него, а одной ногой уперся на перила и прямо смотрел на Луну. Луна и звезды пускали в мокрых глазах его длинные лучи. Лучи играли и принимали вид различных фигурок, как в калейдоскопе. Даже в такую минуту, разнообразно жмуря глаза, ребенок наблюдал за лучами, увлеченно играл. Ему вдруг стало тепло. Луна перестала казаться слепым и страшным глазом, она вдруг показалась ему прекрасным женским лицом с красивыми, добрыми глазами, и губы на этом лице ласково звали его, и звезды, казалось, кружили вокруг нее и тоже приглашали в свою веселую компанию.
Мальчику вдруг стало покойно и хорошо, и он с радостью и без всякого страха, а только с огромной верой доверился небу и сделал шаг вперед... И звезды не обманули его. Его душа помчалась с огромной скоростью ввысь к любви, счастью и вечности... А тело его с такой же скоростью помчалось вниз, тоже к звездам, но лишь отраженным в дождевой луже. От его удара звезды закачались на волнах и снова успокоились, безразлично изменяя свой цвет от стекающей в лужу детской крови.

Бабушка мальчика, выйдя из трамвая, сразу глянула на свои окна...
В них горел яркий свет. Была слышна музыка. Значит, зря беспокоилась, значит, дома все хорошо...