Маленькое непокорное счастье

Он сидел и плакал. Потому что был уже не в силах что-либо изменить, потому что ничего изменить уже было нельзя. Потому что совесть, так долго дремавшая в нем, пробудилась, и теперь не было покоя душе. Она терзалась поздним раскаянием, что, пожалуй, хуже, так как ошибки прошлого не исчезают бесследно, они всегда с тобой. В любой момент услужливая память вдруг воскрешает их из небытия. И тогда ничего другого не остается, как каяться и плакать.
Он высок, неплохо сложен и достаточно хорош собой – плюс природное обаяние, поставленный голос и правильная речь. Он покорил не одно женское сердце. Сегодня, 15 января, ему исполнилось сорок лет. Но вместо того, чтобы вместе с друзьями где-нибудь в укромном уголке предаваться маленьким радостям, он сидит один в пустой квартире, вспоминает и плачет.

Это случилось четыре года назад, 15 января. Возвращаясь домой поздно вечером в веселом расположении духа, он по привычке открыл в парадном почтовый ящик, достал газеты и конверт – тощий, невзрачный, да еще и без обратного адреса. Он удивился и, поднявшись к себе, с каким-то непонятным волнением открыл конверт. Там было письмо, от немудреного содержания которого потемнело в глазах и стало нечем дышать.
«Здравствуй, мой дорогой!
Это я. Ты ведь узнал меня, правда? Прошел ровно год после той нашей встречи в горах, а все так живо встает перед глазами, как будто произошло вчера.
Ты не думай, все в наших отношениях останется по-прежнему. Что-то менять уже поздно, да и не стоит. Сегодня ты празднуешь свой день рождения. Пусть он будет веселым и счастливым, как тогда, помнишь? Я так люблю тебя, мой дорогой, что ты можешь даже не поверить, что такое бывает. Вот и все, что я хотела тебе сказать в этот раз.
Зоя».
В полном изнеможении он опустился в кресло и закурил.
Да, это было за год до письма. Он проводил отпуск в горах и, возвращаясь как-то вечером к себе, увидел плачущую девушку, которая сидела прямо в снегу, У нее в руках была одна лыжа целая, а на ноге – обломок.
– Могу я чем-нибудь помочь? – вежливо обратился он к незнакомке. 
– Я сломала лыжу и потеряла кусок от нее. А еще мне кажется, что я сломала ногу, – беспомощно ответила девушка.
– А чего вам больше жаль – ногу или лыжу? – пошутил он.
– И то, и другое, – девушка залилась слезами.
– Ну, перестаньте плакать. Скажите, где вы живете, я помогу вам добраться домой.
Девушка махнула рукой куда-то вверх, не в силах справиться со слезами.
– Где-где? Да отвечайте же, в самом деле! Хватит рыдать.
Иначе я уйду.
– Там, на горе... с дедушкой.
– Ну, нет, туда я вас не потащу. Темно уже. Лучше будет, если я отнесу вас к себе.
– Нет, я боюсь!
– Господи, почему? – он театрально воздел руки к ночному небу. – Ну, хорошо, оставайтесь здесь. Мороз крепчает, да и я замерз. Пока. Счастливо замерзать. – И он повернулся спиной, собираясь уходить.
– Нет, нет, не оставляйте меня! Я согласна, – сказала она торопливо и снова заплакала.
– Как ребенок, ей-богу, – пробормотал он и подхватил ее на руки. Она оказалась очень маленькой и легкой. Он нес ее и вдруг подумал, что мог бы нести так долго, сколько бы она пожелала.
Они вошли в комнату. Он положил ее на диван, включил свет и повернулся взглянуть на свою находку. От неожиданности просто остолбенел. На диване лежала хрупкая лесная фея и плакала. У нее были длинные густые и прямые иссиня-черные волосы, укрывающие ее почти до пояса, тонкие и длинные брови и желтые глаза в окружении черных мохнатых ресниц. Увиденное было столь неожиданным и необычным, что он стоял, не в силах выдавить из себя хоть слово.
– Как мне больно, как больно, – вдруг произнесла фея и заплакала снова.
Он выскочил на улицу и, сломя голову, помчался за врачом.
Врач, пожилой грузин, долго цокал языком, что-то бормотал, ощупывая крошечную девичью ступню, затем, ни к кому не обращаясь, сказал:
– Дедушка Ризо будет очень недоволен, – И добавил: – Перелома нет.
Ушел, оставив на столе записку, где было всего несколько слов: "Холод, тугая повязка, покой".
Девушка перестала плакать и, тихонько лежа на диване, не отрываясь, следила за перемещениями по комнате хозяина. А он заварил чай, накрыл стол и пододвинул его к дивану. Все это в полной тишине.
– Ну, что? Давайте знакомиться, – усмехнулся он, сев в кресло напротив. – Меня зовут...
– Я знаю, как вас зовут. Олег. Вы здесь четыре дня. И вообще, я многое о вас знаю. А меня зовут Зоя. Я живу с дедушкой Ризо там, на горе. – Все это она выпалила на одном дыхании, зажмурив глаза.
Олег засмеялся.
– Все верно. Ну, можно я все-таки что-нибудь скажу о себе сам?
Да, можно, – разрешила она с важным видом, энергично тряхнув головой. Волосы водопадом упали из-под ее руки. – Ну вот, опять. Никакого сладу с этой гривой!
А у Олега перехватило дыхание, защемило сердце, пока он глядел на ее отчаянные попытки справиться с волосами.
– Красивые у вас волосы, Зоя. Но одной вам их не одолеть. Позвольте, я помогу.
– Помогите. А то мне и вправду неудобно, лежа, – оправдывалась она.
Он приподнял ее за плечи, а Зоя закинула руки назад и стала скручивать волосы в узел. Олег старался не глядеть на нее, он прилагал героические усилия в борьбе с самим собой и с искушением, и уже почти одержал победу, когда внезапно ощутил ее руки у себя на плечах и услышал ее жаркий шепот:
– Олег, я вас люблю.
От неожиданности он вздрогнул и взглянул в ее лицо. Там полыхали желтые глаза. В них была такая вера и любовь, что у него не осталось ни сил, ни желания противиться тому единственному порыву, который соединяет людей навек или не соединяет вообще.
Это произошло против всех правил. Это потрясло его мужское существо до основания. Это было так огромно, что ему в какой-то момент стало страшно за свою жизнь. Но то, что он был первым ее мужчиной, что она, толком ничего не зная о нем, кинулась в эту бездну, не раздумывая, наполнило его сердце восторгом обожания и нежности.
– Ты знаешь, сколько мне лет, Зоя? – проговорил он в наступившей тишине. – Завтра будет тридцать шесть.
– Какое это имеет значение, Олег? Но если вам это так важно, то знайте, что и мне завтра исполняется... семнадцать.
Олег чуть не упал с дивана: 
– Сколько? Когда? 
– Семнадцать. Завтра.
– Зоя! Что мы... нет, что я наделал?! Я думал, ты постарше...
– Олег, я люблю вас. Я вас люблю так, как никого и никогда не смогу и не буду любить. Неужели это так важно, сколько кому лет? Я уйду сейчас, и никто ничего не узнает, если вы боитесь, – с горечью сказала Зоя.
– Нет, я не боюсь, но... – он помолчал. Затем решительно сказал: – Уйду я, а ты останешься здесь до утра. Тем более, что идти ты всё равно не можешь. А утром придет твой дед, и...
– Олег, что вы говорите! – воскликнула она и склонилась над ним. Ее волосы рухнули ему на лицо, укрыли грудь, плечи. – Ну, вот опять. Теперь доставай вас оттуда... – она ласково засмеялась.

Это было счастье. Оно было такое непокорное, взбалмошное, но счастье. И он держал это счастье в руках, он любил и ласкал его. Он глядел в его желтые глаза и видел там себя.
А сегодня ему исполняется сорок лет. И только сегодня он отчетливо понял, что все, чем он жил, что делал последние четыре года и будет делать потом, после, – все бессмысленная суета сует и маета.
После того, первого, письма он месяц не мог найти себе места. Ведь он обещал вернуться – и не вернулся. Обещал писать – и не писал. Он обещал помнить – и почти сразу же забыл. Хотя нет, не забыл. Закрутился и просто не вспоминал.
Жизнь. Глупо.
15 января, еще через год, проходя рано утром мимо почтового ящика, он увидел там что-то белое. Механически открыв, достал конверт и застыл. Это было ее письмо. Торопливо извлек исписанный лист.
«Здравствуй, мой дорогой!
С днем Ангела тебя! Видишь, я не забыла. Да и не смогла бы. Ведь мы родились в один день. Помнишь ту нашу первую, сумасшедшую ночь? Как ты хотел уйти, а я нарочно засыпала тебя своими волосами. А помнишь, как мы праздновали с тобой наш первый и единственный общий день рождения? Я так хочу, чтобы ты был счастлив! Сегодня. Всегда. Я так тебя люблю, мой дорогой.
Зоя».

Он никуда не пошел. Вернулся домой, позвонил на работу, сказал, что заболел, и снова взял в руки письмо.

Утром они открыли глаза одновременно.
– Олег, – прошептала она.
– Зоя…
– Я люблю вас. С днем рождения. Вы же не сердитесь на меня, правда?
От этих слов, совершенно разных по своему смыслу, ему стало так тепло на душе, но вместе с тем тревожно. При свете дня Зоя была еще красивей, еще желаннее. Он потянулся к ней, но она, смеясь, забилась под одеяло и проворчала оттуда:
– Есть хочу. Кормить меня тут будут?
– Зоя, ты – ребенок! – воскликнул он, смеясь, – С днем рождения, малышка!
Это первое утро вдвоем... Новизна ощущений, а где-то на уровне подсознания тревога: "Так не бывает! Это слишком хорошо, чтобы быть правдой".
В полдень в дверь постучали. Он носил девушку на руках и, стоя спиной к двери, не оглядываясь, крикнул:
– Входите! Не заперто!
По тому, как застыла Зоя, понял, что, что-то не так, и повернулся. На пороге стоял невысокий старик в бараньей безрукавке и папахе.
– Здравствуйте, – басом с сильным акцентом сказал он. Я встретил доктора, он сказал, где ты.
– Дедушка, это Олег. Я люблю его, дедушка, – взмолилась Зоя. – И у меня болит нога. – Тут она заплакала. – А еще я сломала лыжу. Дедушка, можно, Олег поедет с нами? Пожалуйста.
Старик посмотрел на Олега, усмехнулся в усы и пробасил:
– Зоя, ты не умеешь говорить. Ты хочешь сказать все и сразу. – А затем, без всякого перехода, продолжил: – С днем рождения, внучка. Собирайтесь, молодой человек. Я не хочу сердить эту девочку, особенно сегодня. – И вышел.
Зоя счастливо засмеялась и затрясла своей гривой:
– Я знала, знала, что он поймет меня. Олег, дорогой мой, вы уедете, когда захотите, я не стану вас удерживать.
Он не хотел и не мог противиться. Ему было хорошо и радостно рядом с ней. Так хорошо и радостно, как никогда раньше.
Идти Зоя не могла, они с дедом везли ее в санках. Всю дорогу она болтала без умолку, сама смеялась своим шуткам, пела.
А вечером у них был пир. Зоя была необыкновенно хороша. На щеках горел румянец, желтые глаза излучали тепло и любовь. На голове из волос она соорудила немыслимую башню.
– Ну, чем не царица Тамара? – гордо улыбался старик. Они пили хмельное вино, ели сыр и мясо, говорили о разных вещах. Потом Зоя уговорила деда спеть.
– Старинная песня о влюбленных, которым не удалось соединиться на земле, – торжественно объявил дед Ризо и запел. У него был низкий, с хрипотцой голос, даже бас. Непонятные слова грустной песни летели вдаль, через перевалы и заснеженные долины. Летели туда, где их ждали и никак не могли дождаться.
Олег слушал, затаив дыхание. Взглянув на Зою, увидел на ее глазах слезы.
– Ничего, ничего, это пройдет, – прошептала она.
– Ну, я пойду, – сказал внезапно старик, обрывая песню. – Не обижай мою девочку.
– Куда он ушел? – спросил Олег.
– Так надо, – ответила она и улыбнулась сквозь слезы.
– Иди ко мне, – позвал он и протянул руки.
О чем они говорили в ту ночь? А, может, и не говорили вообще? Это была вторая ночь их любви. Любви без конца, где все тонет, теряет смысл – житейское и обыденное. Когда говорят глаза, руки, тела, а на устах печать молчания или бессмысленный, ласковый, одуряющий шепот. Эта маленькая девочка была создана для него. Он знал немало женщин, но ни одна не давала ему столько радости. Ни одна не была столь неумелой, но столь желанной, что он удивлялся себе. Чем больше он пил, тем больше ему хотелось.
«Так не бывает», – думал он утром, глядя на спящее рядом чудо.
– Я счастлив, сонная мышка, – прошептал он.
– Я счастлива, – эхом откликнулась Зоя.

Он прожил в горах две недели, как один день. Однажды Зоя сказала слова, смысл которых дошел до него не сразу:
– Скоро тебе уезжать. Через два дня.
– Нет, ты шутишь, еще куча дней впереди.
Она как-то странно поглядела на него и принесла календарь. Было двадцать седьмое января.

Олег закурил очередную сигарету. Сегодня ему исполняется сорок. Можно подводить итоги. Жаль, итогов нет. Есть квартира, машина, престижная работа. Есть Римма, по понедельникам и пятницам, в свободное от мужа время. И больше нет ничего.
Год назад, 15 января, поднимаясь к нему, Римма принесла третье письмо. Он просто не мог дождаться, пока она уйдет. А она все не уходила. Смеялась, щебетала, порхала в нижнем белье и шутя укоряла, что он совсем не ласков, что мало любит ее. Наконец ушла, а он, успокоившись немного, вскрыл конверт.
«Здравствуй, мой дорогой!
С завидным постоянством в этот день я мешаю тебе жить. С днем рождения! Но я обещала помнить и любить тебя до сорока твоих лет. А потом видно будет. Остался один год. Потерпи. Мне много надо тебе сказать. Но не сейчас. А сейчас я люблю тебя так, как в наши последние дни.
Зоя».

«Наши последние дни, наши последние дни...» – думал Олег. Все смешалось после того, как девушка показала ему календарь.
– Зоя, поедем со мной. Мы поженимся и будем всегда вместе. – Он произнес эти слова за последние два дня раз сто. Но Зоя только качала головой и плакала.
Тогда он кинулся к дедушке Ризо, но и тот ничего не стал делать и объяснять, только качал головой, как Зоя, и отворачивался.
Олег был в отчаянии. Он говорил, что вернется, что будет писать, и свято верил в то, что так все и будет. А Зоя ходила за ним по пятам и плакала. Даже не плакала, а слезы сами катились из ее прекрасных глаз, как маленькие горошинки по траве.
– Олег, я буду любить тебя всю жизнь. Но я не могу сейчас поехать с тобой. Не спрашивай, почему. Когда мы увидимся вновь, я все скажу тебе, – шептала она ночью. И отдавала себя ему с такой силой и страстью, как будто хотела поселиться в нем навеки. Это было какое-то любовное безумие, как перед смертью.
Утром тридцатого она стояла с дедушкой Ризо на пороге своего дома и молча глядела, как Олег уходил. Больше она не плакала. В ее огромных желтых глазах поселилось горе.
«Я вернусь, – думал Олег, спускаясь. – Я вернусь».
Он уходил, не оглядываясь. Он боялся, что если обернется, то уже никогда не уйдет. Лучше бы он оглянулся!

После третьего письма он решился. Купил билет до Тбилиси, сложил чемодан и вдруг понял, что боится, что не может, что у него просто нет сил. И остался. И стал жить ожиданием. Он надеялся, что следующее письмо поможет ему разобраться в себе, в своей жизни, своих чувствах. Он жил и ждал. И когда наступило, наконец, 15 января, а письма не было ни утром, ни вечером, он вдруг отчетливо понял, что потерял. И сейчас, сидя в пустой квартире, плакал, как не делал этого с самого детства. Олег вспоминал всю свою жизнь и понимал, что жил-то по-настоящему всего лишь те две недели в горах.
В одиннадцать часов вечера раздался звонок в дверь. Он механически поднялся и пошел открывать. На пороге стоял дедушка Ризо с закутанным ребенком на руках.
– Не ждал? – пробасил дед. – Впустишь в дом?
– Входите, входите, – засуетился он.
– Давай раскутаем это чудо, а то, не дай Бог, она задохнется.
Ризо стал раздевать ребенка, приговаривая: – Вот это, а
теперь это, а теперь шапочку...
У Олега вспотели ладони, а сердце бросилось куда-то к горлу. Из-под шапки вывалилась целая гора черных тяжелых волос и укутала девочку до пояса.
– Деда, ну, вот, опять, – капризным тоном сказала девочка.
И обратилась к Олегу: – А ты что сидишь? Давай, помогай.
Он остолбенел. На него глядела Зоя, только маленькая, и говорила ее словами. Правда, глаза у ребенка были не Зоины. «Черные, как у меня», – вихрем пронеслось в голове. – Ну и ребенок! – Ризо развел руками.
– Деда, а кормить меня будут?
– Будут, будут, – подхватился Олег. – Что ты любишь?
– Все. Я люблю все, – важно сказала она.
Когда девочку накормили, уложили, и она уснула, они пошли на кухню, сели, закурили, и Ризо достал из кармана конверт. Олег разорвал его дрожащими руками и стал читать.
«Здравствуй, мой дорогой! 
Это мое последнее письмо к тебе. С днем рождения! Когда ты получил самое первое мое письмо, меня уже не было на свете. Но мне хотелось, чтобы ты вспоминал меня живой, хоть раз в году. Ведь я люблю тебя. Я умерла не от любви, это было бы слишком театрально. Все гораздо проще: у меня больное сердце, и ему совсем немного осталось стучать. За окном идет снег, первый в этом году. Дедушка спит, спит сиделка, спит наша дочурка Нино. Мне только очень жаль, что я не увижу, как она вырастает. Скоро я усну навсегда. Прости меня, если сможешь, что я скрыла от тебя правду. И ещё, я так благодарна судьбе за то, что у меня был ты и я любила тебя, и была любима... Какое это счастье!
Прощай. Зоя».
– Ей нельзя было иметь ребенка. Но она решилась и не уступила, – тихо заговорил Ризо. – Нино родилась в октябре, а через пять дней Зои не стало... Перед смертью она дала мне все письма... Я уже стар, а Нино...
Он не договорил, голос сорвался. Старик отвернулся.
– Отец, оставайтесь, места хватит всем.
– Нет, сынок, не могу. Хочу умереть дома. Пишите мне, приезжайте. Я буду ждать.
Они долго сидели и молчали, думая каждый о своем и об одном. Потом пошли взглянуть на девочку. Она спала, разметав свою черную "гриву" по подушке и сердито хмурилась во сне.

поделиться

Альбина Алиновская

04.07.2008