Не может быть

Мощная волна нахлынула, выгнула тело, как лук перед полетом стрелы, обрушилась водопадом жарких струй, пронизав всю ее восторженную плоть, и неслышно отступила в изнеможении, смывая, как следы на песке, остатки сна.
Она открыла глаза и зажмурилась снова, безуспешно пытаясь удержать еще хоть на несколько мгновений ускользающий аромат волнующих видений.
И каждый раз Она не могла вспомнить, как Он приходил. Она пробуждалась от легких, как дыхание, прикосновений его ладоней. Они скользили вдоль ее тела, едва соприкасаясь с кожей, и касания эти, медлительные и невесомые, завораживали кровь истомой ожидания. Она не различала его лица, но ощущала на себе его взгляд. И ей не было стыдно своей наготы, потому что взгляд этот был полон восхищения и любви. И было чувство счастливой освобожденности.
Ладони, пальцы его целовали, гладили, наслаждались ее кожей, каждой ямочкой, каждым изгибом ее тела. Ответная волна желания подхватывала и поднимала ее навстречу этим движениям. Руки их скользили, сплетались и расплетались, как две пары змей в брачном танце. Вот уже и всю себя Она ощущала в змеином каком-то причудливом переплетении с его нежной и яростной плотью. И был праздник тела.
Она никогда не знала, сколько ночей пройдет, прежде чем это повторится, и нежные касания разбудят и завладеют ею...
Когда это случилось в самый первый раз, весь день ее прошел в смятении. Странный, волнующий сон никак не хотел уступать ее смущению и чувству вины, как будто она на самом деле изменила мужу. Она не могла избавиться от ощущения, что муж догадывается обо всем. И хотя Она понимала всю нелепость собственных опасений, что кто-то мог подсмотреть ее сон, мысль об измене заставляла ее краснеть. И в то же время ее неодолимо тянуло возвращаться к подробностям этой ночи, чтобы вновь пережить то удивительное ощущение свободы и бесконечности полета. Сердце сжимала сладкая волна пришествия чего-то значимого. И это и влекло, и пугало, и наполняло радостью. И когда вдруг однажды сон повторился, такой реальный, такой отчетливый, что Она могла бы пересказать все подробности своих ощущений, Она почему-то по-настоящему испугалась.
Ей захотелось с кем-нибудь поделиться. Нинка не была ее близкой подругой, да у нее, пожалуй, и не было здесь близких подруг, с кем можно было бы говорить о таких вещах. А Нинка, огненно-рыжая и вечно взлохмаченная, успевающая за день обегать все этажи их института, знающая всех и знакомая каждому, нравилась ей веселой общительностью, независимостью и неболтливостью – это при видимой взбалмошности и строптивости. Она догадывалась, что для многих Нинка была той самой жилеткой, в которую любят поплакаться. А еще никто другой не умел так толковать сны, гадать на картах и находить объяснение необъяснимому.
Однако на ее откровение Нинка отреагировала до обидного тривиально. "Тебе нужно завести любовника, – безапелляционно заявила она, выслушав лепет о виртуальной реальности, эзотерических символах и предчувствиях. – В тебе говорит неудовлетворенность".
Вряд ли Нинка читала Фрейда, она просто полагала, что знает жизнь, знает выходы из всех тупиковых ситуаций и то, как сделать счастливыми других. Свое же собственное счастье Нинка упустила когда-то давным-давно. И ничего-то у нее самой с этими мужиками так и не сладилось, если не считать одиннадцатилетнего сына Коленьки. Подозревали, что и все свои убийственные романы Нинка понапридумывала – зависть в таких ситуациях предпочтительнее жалости.
"Твой Сажин, наверное, и трахает тебя по регламенту, – добавила она неожиданно. – Какой-то он у тебя правильный – протокол в штанах. Еще тот зануда".
Нинка сказала это совершенно беззлобно, и все же на душе у Нее сделалось неприятно.
- Нет, у нас Никогда не было никаких проблем, – поспешила оправдаться Она. – Сажин очень внимательный и... Он хороший человек". Она произнесла это уже совершенно убежденно, отметая от себя Нинкины нелепые домыслы.
Несколько раз, возвращаясь в мыслях к разговору, который теперь казался ей унизительным, Она снова и снова ругала себя за то, что позволила чужому в общем-то человеку коснуться ее личной жизни. Она, представляла, как бы неприятно поразило это Сажина, если бы он случайно узнал... Он действительно иногда казался ей излишне щепетильным и консервативным в том, что касается постели. Но он предупредителен и нежен в остальном. И он старается... Она поймала себя на том, что непроизвольно сравнила их с Сажиным "любовный ритуал" и впечатление от ее снов. Ей стало стыдно, как будто ее вновь уличили в измене.
Скоро Она поняла, что ждет этих снов. Она стала необычайно рано укладываться спать. Торопилась побыстрее закончить все свои вечерние дела, чтобы наконец вытянуть тело на хрустящих простынях и, запрокинув руки за голову, затаиться в предвкушении встречи. Она научилась засыпать почти сразу, что прежде ей удавалось с большим трудом. И на робкие притязания мужа отвечала все реже, ссылаясь на усталость и нездоровье. Иногда Она ловила на себе его тревожный взгляд, но притворялась, что ничего не замечает. Она делала все, чтобы избежать объяснений, потому что при всем желании не смогла бы ничего объяснить теперь уже ни мужу, ни себе самой.
Она все более теряла интерес к тому, что происходило днем. Все, чем Она занималась, по необходимости, она делала машинально, не вникая ни в смысл, ни в результаты своих действий. Рассеянно выслушивала замечания в свой адрес от начальницы отдела, подолгу сидела молча, не слыша вопросов, не реагируя на окружающее. И даже когда весь институт залихорадили слухи о грядущих сокращениях, она оставалась безучастной. И не протестовала, не удивилась даже, когда жребий пал и на нее. Она даже как будто обрадовалась...
Она действительно вздохнула с облегчением: наконец-то не нужно вскакивать по утрам по ненавистному звонку будильника. Тем более что Сажин, озабоченный ее состоянием, давно уже уговаривал бросить работу.
Теперь Она могла часами лежать в полузабытьи, предаваясь своим видениям. Иногда, вернувшись вечером с работы, муж заставал все еще неубранную постель...
Когда Она стала забывать есть, он повел ее по врачам. Те определили нервное и физическое истощение и посоветовали полноценный отдых. Муж купил две путевки в Анталию. На целых двадцать дней. Она согласилась ехать, только чтобы не навлечь на себя неминуемое раздражение Сажина, который, несмотря на великодушное терпение, становился все более мрачным. Она понимала, чего он ждет от нее, но, видя его мученическое лицо, отводила глаза. Ей было жаль его, но Она ничего не могла с собой поделать. Она не хотела его.
Ей нужен был тот, Другой. Теперь Она могла с уверенностью сказать себе: "Сегодня Он придет". И предчувствие почти никогда не обманывало ее. Он приходил, все так же беззвучно осыпая ее ласками, и ласки эти были такими же смелыми и непредсказуемыми, каким Он сам представлялся ее воображению. Нет, она по-прежнему не видела его лица, зато трепетные руки его, чуткие, "музыкальные" пальцы, как по клавишам скользившие по ее телу, Она, казалось, видела совершенно отчетливо. И совершенно осязаемо было его властное и зовущее тело. И еще она узнавала запахи. Терпкий, мускусный и цветочный. Волнующий аромат страсти.
Незадолго до намеченного отъезда Он снова пришел, и была восхитительная ночь с дурманом жасмина и виолы. И вдруг в тот самый момент, когда волна восторга накрыла ее, Она ощутила близость разлуки. И ей нестерпимо, отчаянно захотелось увидеть его лицо, но было по-прежнему темно. Она заплакала. И впервые за все время услышала вдруг отчетливо и ясно его голос: "Не надо, не плачь. Мы встретимся в четверг".
И хотя не было названо ни число, ни месяц, она как заклинание все повторяла эту фразу: "В четверг! В четверг!" Она не могла объяснить, если бы потребовалось, чего именно ждет Она от четверга. Но Она чувствовала, Она знала это совершенно точно: что-то случится. Что-то, что перевернет всю ее жизнь и сделает ее счастливой. Самой счастливой.
И Она стала ждать.
...Их курортные дни тянулись в лености. Они наслаждались комфортом, валялись на пляже и предавались безделью. Мужу казалось, что Она стала поправляться, как будто к ней возвращалась обычная оживленность и эмоциональность. И он был предупредителен и нежен. И Она позволяла ему быть с нею нежным и заботливым, как бы извиняясь за удар, который неминуемо нанесет ему. В четверг.
И шли дни. И прошел четверг. И еще один. И ничего не случилось. Но Она слышала его голос. И ждала.
...До их самолета еще оставалось время. Час? Минут сорок? Не все ли равно? Послушно и безучастно Она следовала за Сажиным. Но у игровых автоматов, к которым он по обыкновению прилип, как мальчишка, стоять не захотела, сказав, что лучше переждет где-нибудь в баре.
Хотела выпить сока прямо у стойки, но передумала, попросила мартини и мороженое и села за ближний к выходу столик.
Она сидела, рассеянно покачивая соломинкой осколки льда в высоком бокале. В баре почти никого не было: две или три парочки в глубине и мужчина за столиком напротив. Он сидел вполоборота, почти спиной к ней, и Она скорее машинально, чем заинтересованно, рассматривала его: красивые, мощные плечи, смуглая шея в темных кольцах волос... Почему-то ей захотелось увидеть его лицо. Мужчина отодвинул пустой бокал и сделал знак бармену. Она невольно проводила взглядом его руку, отметив необыкновенно длинные пальцы. "Выразительные руки", – успела подумать Она и услышала голос. Она еще не поняла, что случилось. Как будто где-то внутри нее вдруг со звоном разбился хрустальный шар. Она бы узнала этот голос из миллиона других, она бы различила его в стотысячном хоре. "Не плачь. Мы встретимся в четверг".
Четверг! Потолок с маленькими цветными лампочками посыпался на нее искрящимся дождем, куда-то отступили стены, кресла со столиками и парочками. Он еще что-то сказал подошедшему бармену, развернулся, готовый подняться из-за стола... Их взгляды встретились... Сколько это длилось? Мгновение? Вечность? Он тоже узнал ее, Она в этом не сомневалась.
На дне его расширенных зрачков смешались удивление и предчувствие того, что уже свершилось... Она видела только глаза и чувствовала, как падает, тонет, растворяется в них.
Она даже не испугалась. Знакомая волна нахлынула, затопив сознание. Повинуясь этой жаркой волне, невесомая, Она качнулась ему навстречу. Она не помнила, как встала и сделала шаг... Он отвел взгляд. Поднялся...
Оглушенная и потерянная, Она осталась стоять посреди зала, не зная, зачем Она здесь и почему.
...Через полчаса они с Сажиным уже были в воздухе. Она сидела, пристегнутая ремнем к креслу, и слезы катились по ее щекам беспричинно и безудержно. "Никогда. Никогда".

Широкоплечий и смуглый мужчина вышел из бара, оглянулся в замешательстве на дверь, с тихим звоном затворившуюся за ним. "Наваждение, – подумал Он. – Нет, этого просто не может быть. Скажи кому – не поверят. Бред. Мистика. Не может быть".
Ему никогда уже не снился удивительный сон, в котором он любил женщину, как две капли воды похожую на ту, что встретил мимолетно в баре аэропорта.

поделиться

Ирина Иберева

16.06.2006