Параллельные тапочки

Я хочу рассказать тебе одну почти анекдотическую историю. Вспоминая её, я всякий раз чувствую внутренний дискомфорт, неловкость и почти истерический смех. Я стала невольным свидетелем нелепого представления, разыгравшегося на моих глазах в течение двух дней. Если бы мне кто-нибудь рассказал об этом, не поверила бы ни в жизнь! Я не знаю, поверишь ли ты, но всё же попытаюсь рассказать. Для этого у меня, как мне кажется, есть две веские причины: очень хочется, во-первых. А во вторых, я уверена, что ты, услышав её, никогда, даже в самом дурном настроении не станешь таким, как её главный герой. Хотя, зная тебя энное количество времени, я не думаю, что ты ни с того ни с сего можешь так измениться. Но впрочем, сущность человеческая непредсказуема. Иначе жить было бы просто скучно, заранее зная, что и от кого можно ожидать. А так – интерес не проходящий.
Живёшь с человеком бок-о-бок, каждый день видишь его образцово-показательную физию, слышишь «моралите» о современниках, об их недостойном и неподобающем поведении на работе и в быту – как вдруг оказывается, что его, миленького, давно разыскивает милиция за растление малолетних. Фу, понесло совсем в не ту степь, извини. Это просто отступление от основной темы. Не знаю, оправданное или нет, но какое, собственно, это может иметь значение, раз оно уже есть. А вообще, ты, наверное, догадался, что я «тяну кота за хвост». Потому что всё то, о чём я говорю тебе в начале, разительно отличается от того, что я скажу тебе в конце. И какая я тебе больше по душе – выбирай сам. Мне же ясно одно – я люблю тебя, я всё ещё тебя люблю. И понять мне это помогла та самая история, которую я собираюсь сейчас рассказать.

Она началась в пансионате «Дружба». Название этого заведения полностью соответствовало царившей в нем атмосфере бескорыстной дружбы и всепоглощающей платонической, не побоюсь этого слова, любви. Её, то есть любовь, источали даже стены. Даже комары по вечерам впивались в тебя с такой страстью и силой, что поневоле приходилось прибегать к различным, но, надо сказать, малоэффективным приёмам защиты от этой зудящей в воздухе страсти.
Всё остальное – сентябрь, лес, тишина, уют, покой, милые старички в панамах, внимательные медсестры, чуткие врачи, искусные повара. Рай, идиллия. Каждый новый день, как две капли воды, похож на предыдущий. Обитатели сего почётного заведения удивлялись:
– Эллочка, такая молодая, красивая, энергичная девушка и вдруг – столь непрезентабельное, с точки зрения молодых, заведение. Пребывая в вашем очаровательном возрасте я, бывало…
И тут обычно шли ностальгические воспоминания о днях былых и о милых проказах тех былых дней. А я, дабы не развенчать ореол таинственности – кто же им правду скажет, этим «Божьим одуванчикам» – томно закатывала глаза и многозначительно молчала. Прошёл слух, что я лечусь лесом от несчастной любви. Но ты же знаешь, никакой несчастной любви у меня нет, всего-навсего «горящая путёвка». Я лишь одно могу сказать, что мне было просто хорошо в этой лесной глуши с моими милыми старичками, которые, впрочем, были не прочь тряхнуть тем, что у них осталось.
 
Они появились в нашей столовой за два дня до моего отъезда, как раз во время обеда. И судьбе было угодно, чтобы их посадили за мой стол. Познакомились: Вера и Сергей, супруги. Она – шикарная брюнетка с осиной талией, с ногами изумительного рисунка, с печальными глазами цвета переспевшей вишни. Одно слово – красавица. Как потом выяснилось, ещё и умница, кандидат математических наук. Весьма и весьма редкое сочетание для женщин, как утверждают некоторые из противоположного лагеря. Я имею в виду мужчин. Так вот, мужчина этой незаурядной женщины был, что ни на есть самый никудышный, но с хорошо поставленным зычным голосом и совершенно правильной осанкой. Всё. Достоинства чисто внешние, подошли к концу. Как потом оказалось, и всякие иные прочие.
Мы обедали, а я с нескрываемым интересом наблюдала за новенькими. Да и все остальные. Ну, ещё бы! Наверняка влюблённые, медовый месяц! Чего только ни навыдумывает разгулявшаяся фантазия! Разговорились.
– И давно вы тут, Эллочка?
– Достаточно давно. Но уже наступает пора уезжать. Через два дня, если быть точной.
– Ах, как жаль, – это она. – Мы только познакомились.
– О чём ты, Вера, – укоризненный взгляд в сторону жены. – Не может же человек вечно отдыхать. Иногда и поработать не мешает. Работа в жизни человека играет решающую роль, моя дорогая.
Тон его речи был менторский, уличающе-поучающий. Мне это жутко не понравилось. Но Вера поспешно закивала головой, сразу и совсем соглашаясь. Что, мол, и отдыхать много вредно, и работать надо усиленно.
– Серёженька, – вдруг сказала она, – тебе не дует в спину? Окно открыто настежь. Может, попросить закрыть? Или мне самой это сделать?
– Пока не дует. Я скажу, если что, – ответил он, помолчав и прислушиваясь к своим ощущениям, по-видимому. Я, услышав это, едва не захлебнулась компотом и отчаянно закашлялась.
– Не может быть, мне послышалось, – думала я, кашляя и хватая ртом воздух.
Вера поняла, что вызвало мой неудержимый кашель, и сказала:
– Серёжа в прошлом году на учениях простудился. И мы до сих пор боимся каких-либо осложнений, рецидива. С простудными заболеваниями шутить нельзя, Эллочка. Разве вы не знали?
Я уже вообще не могла разговаривать. Слёзы сыпались в стакан с компотом. Это было выше моих сил: «В прошлом году он простудился, а в этом он всё ещё боится рецидива!» Я, словно меня подбросили, выскочила из-за стола и, выбежав за дверь, дала волю распиравшему меня смеху. Знала, что поступаю неправильно, но ничего не могла с собой поделать.
«После обеда извинюсь», – решила я, отсмеявшись. И случай сделать это представился почти незамедлительно. Совершая послеобеденный моцион по парку, я увидела Веру, медленно идущую впереди меня.
– Вера! – окликнула я. Она обернулась.
– А, Эллочка, – улыбнулась она мне навстречу. – Как здесь хорошо, какая, почти девственная, тишина, – Вера говорила шёпотом, таинственно улыбаясь. Я смотрела ей в глаза и ничего, понимаешь, ничего не понимала. Передо мной была совсем другая Вера, совсем не та, что сидела со мной за одним столиком в столовой.
– Вера, простите меня, за… – он не позволила мне закончить.
– Эллочка, перестаньте, я всё понимаю, давайте не будем об этом, прошу вас.
– А где ваш…
– Серёжа? Он отдыхает после обеда. Он не очень любит мои бесцельные прогулки, как он говорит. Ах, Эллочка, как здорово, что вы пробудете здесь ещё два дня! – она вела себя и говорила так подкупающе искренне, что я невольно поддалась её обаянию.
– Вера, хотите, я покажу вам своё любимое место в этом парке. Парк очень старинный, за ним плохо ухаживают, и он постепенно превращается в лес.
– А змеи в этом парко-лесу не водятся? Вы знаете, Эллочка, я почему-то их жутко боюсь. Даже когда их показывают по телевизору.
– Нет там никаких змей, пойдёмте, – засмеялась я, увлекая её за собой на свою любимую круглую поляну с поваленным в самой середине деревом и огромным огороженным муравейником на краю. Мы долго сидели на этом дереве. А поскольку две женщины не могут долго молчать, то вскоре я знала о ней почти всё: что она дочь профессора математики, что мама у неё хирург, но уже на пенсии, что сама Вера – кандидат математических наук и преподаёт высшую математику в авиационном институте, что Серёженька её второй муж. Первый удрал с любовницей в Америку, прихватив с собой некоторые фамильные драгоценности. И это после трёх лет совместного проживания! Просто ужас какой-то, а не человек.
– Вера, а как вы вышли замуж за… второго?
Было в моём голосе что-то такое, что заставило Веру внимательно посмотреть в моё лицо.
– Серёжа вам не понравился, правда?
– Не могу сказать, что я от него в восторге. Вот вы – совсем другое дело.
Она покраснела.
– Элла, а кому я такая нужна?
Я опешила и в недоумении уставилась на неё.
– Какая «такая»?
– Ну, не знаю. Мой первый говорил, что я не умею наслаждаться жизнью, что я зануда, синий чулок, что у меня не голова, а интегральная схема…
– А что по этому поводу говорит ваш Серёжа?
– Он говорит, что я плохая хозяйка и совсем никудышная жена. Что если бы он меня не пожалел, то я бы так и осталась одинокой, на пару со своими математическими выкладками.
Услышав её ответ я, как ужаленная, соскочила с бревна и закричала:
– Вера, что вы такое говорите?! Да он и мизинца вашего не стоит! Вы такая умница и красавица! Да вы просто себя не любите и совсем уж мало цените!
Услышав мою тираду, Вера неожиданно ласково засмеялась и снова усадила меня рядом с собой.
– Знаете, Эллочка, нас познакомили пять лет тому назад. Я уже два гожа была одна. А Сергея направили в наш город служить. Он майор-пехотинец. До меня он был женат десять лет. Но его жене надоело мотаться по гарнизонам. В сущности, это очень выгодная партия, как для него, так и для меня. Через три месяца мы поженились. Вот, живём. Уже пять лет. Сейчас мне тридцать два. Серёже – сорок. Он по своему меня любит.
Почему нам так просто исповедоваться малознакомым людям? Наверное, потому, что мы уверены, что никогда больше в своей жизни не встретимся с этим человеком.
– Эллочка, завтра у Серёжи день рождения. Он вас приглашает.
– Почему? – удивилась я.
– Отчасти потому, чтобы мне не было скучно, а отчасти потому, что вы ему понравились. Он сам сказал мне об этом и велел вас пригласить. И я тоже вас приглашаю, – добавила она, улыбаясь.
Я не могла отказать. У меня не было причин для отказа.
– Извините, мне уже пора, – сказала Вера. – Серёжа должен скоро проснуться. И он не любит, если меня в это время нет рядом, понимаете?
– Да, – выдавила я, – понимаю, идите.
Но женщина не уходила.
– Эллочка, вы думаете, что он неоправданно деспотичен со мной, не так ли?
– Наверное, вы и сами так думаете, раз спрашиваете об этом, – ответила я, смягчив свой неожиданно резкий тон, прикоснувшись к её руке.
– Не знаю, – прошептала Вера. – Просто я очень боюсь снова остаться одна.
Сказав это, она повернулась и пошла прочь, легко ступая своими изящными ножками по этой полной несправедливости земле.
В этот миг я почему-то подумала о тебе. Мне захотелось увидеть тебя, прикоснуться к твоей щеке, вдохнуть твой запах, наговорить, как мы обычно делаем, друг другу кучу приятностей, а затем гадостей. Я, наверное, тоже стала бояться остаться одна, слышишь?

Мы вновь встретились за ужином. Муж Веры (ну нет у меня сил называть его по имени!) пытался острить, рассказывал анекдоты типа: «Товарищ прапорщик, а крокодилы летают?» Салдофонские, как ни крути. Вера поддакивала и с готовностью улыбалась давно знакомым, по-видимому, и выученным наизусть остротам. Меня такая семейная «идиллия» довела до состояния, близкого к истерике. Еще немного – и произошёл бы взрыв, ты же меня знаешь. Но вдруг на полуслове мужчина замолчал. Вера испуганно поглядела сначала на него, потом на меня, затем вокруг, пытаясь взглядом обнаружить невидимую угрозу её «драгоценному созданию».
– Что, Серёженька?
– Не знаю, – ответил он, морщась, – что-то в животе закрутило.
Я охнула. Он недовольно зыркнул в мою сторону, но продолжил:
– Колики какие-то. Может еда не совсем качественная. Узнаешь попозже, ладно. А сейчас помоги мне дойти до комнаты, – он медленно встал, а Вера с готовностью подставила ему своё хрупкое плечико. Они удалились.
«Высший пилотаж! – восхитилась я. Но тут же подумала: – Бедная Вера! Но каков артист!»
«Но это были ещё цветочки!» – как пел Высоцкий.

А на следующий день у нашего «болящего» был день рождения. По случаю сего торжественного события из комнаты он не выходил. Завтрак и обед Вера подавала ему туда. После обеда мужчина изволил почивать, а мы с Верой отправились на прогулку. Она задала мне один единственный вопрос:
– Эллочка, а вы любили когда-нибудь?
Вывести меня из состояния равновесия довольно трудно. Но Вера своим вопросом сломала тот лёд отрешённости и напускного безразличия, что я удерживала в своей душе после нашего с тобой столь бурного расставания. Ты так не хотел, чтобы я уезжала сюда, а я, наоборот, страстно этого желала. И именно в эту минуту я поняла, что люблю тебя безмерно, что только ты мне нужен и, как это не покажется тебе странным, я тоже тебе нужна. Какие мы с тобой непроходимые дураки и тупицы, два года терзающие друг друга! Мы оба никак не можем набраться храбрости собраться с силами, сказать всю правду и больше никогда не расставаться. Никогда. Никогда! Я первая говорю это, ты слышишь? Я отвечаю Вере в осеннем парке, сидя на поваленном дереве в самом центре круглой поляны. Я беру в свидетели, что никогда не откажусь от своих слов, Веру, муравьёв, ветер, небо.
– Да, любила. И не когда-нибудь, а сейчас, сию минуту. И вы, Вера, помогли мне понять это.
Она ничего не ответила, а только понимающе улыбнулась.
– Эллочка, – нарушила она молчание, – ведь вы придёте к нам на ужин, Серёжа просил напомнить вам об этом.
– Приду, – кивнула я.
– Не думайте, ничего особенного не будет. У нас есть шампанское и бутылка французского коньяка. Я приготовлю бутерброды. Впрочем, это уже не так важно. Главное, чтобы Серёже было хорошо.
– Вера, вы напрочь забываете о себе, так не годится, – снова завела я свою пластинку.
– Эллочка, я же сказала вам в прошлый раз и повторю снова, – она коснулась пальчиком моего плеча. – Я боюсь одиночества. Для меня нет ничего страшнее. А так, – она на мгновение снова замолчала и смахнула со щеки след от непрошеной, торопливо прокатившейся слезы, – а так я не одна, у меня есть Серёжа.
Мы ещё немного посидели, и она ушла. А я стала мысленно настраивать себя на предстоящий вечер. Не могу определить, какое чувство вызывал у меня этот фрукт, именуемый Верочкиным мужем. Не знаю, какое слово пообидней подобрать к нему. Мне кажется, что он настолько толстокож, что его не возьмёт даже индейская стрела, пропитанная ядом кураре.

В семь часов, а выражаясь по военному, в девятнадцать ноль-ноль, я осторожно постучала в дверь их комнаты. Она сразу же распахнулась. На пороге стояла Верочка. В модельном деле есть такое выражение: "маленькое изящное чёрное платье". Так вот, Вера как раз и была в таком. Я не мужчина, но впервые, от всей души и от всего сердца, восхитилась другой женщиной. Признаюсь, за мной такого прежде не водилось (это, вообще-то, указывает на некоторую склочность моего характера).
– Верочка, вы само совершенство!
Она счастливо засмеялась.
– Вы думаете, Серёже понравится? Он ещё ни разу не видел меня в этом платье.
– Нисколько не сомневаюсь, – как можно уверенней ответила я, а сама подумала: «Кто его знает, этого Сережу!»
Стол уже был накрыт, в стаканах мерцали три свечи. Почти стазу же открылась дверь, и вошёл именинник. Я встала и начала говорить:
– Сергей, позвольте поздравить вас с днём рождения!
Именинник важно поклонился и, не улыбнувшись, не сказав ни слова в ответ и, по-моему, даже не взглянув в сторону зардевшейся жены, прямиком прошёл к столу. Я опешила. Но, собрав всю свою волю в кулак, настырно продолжила:
– И преподнести вам небольшой подарок…
– Как, ещё один! – вскинулся он. – Один подарок мне уже сегодня преподнесли!
– Не сомневаюсь, – идиотски радостно ответила я. – И я тоже хочу внести свой вклад в это благородное дело.
Я достала из-за спины итальянский галстук, что купила тебе перед самым отъездом. Прости, ты ведь всё равно их не носишь, ты любишь шейные платки. Он милостиво, другого слова я не могу подобрать, принял у меня из рук подарок, ещё раз кивнул и, ни слова не говоря, уставился на Веру. Она под его пристальным взглядом покраснела ещё больше и торопливо произнесла:
– Серёженька, я тоже поздравляю тебя, – при этом она неловко чмокнула мужа в щёку.
Он даже не шевельнулся. И мне вдруг захотелось его убить, убить прямо тут, в комнате, тупым столовым ножом. Убить, замотать в плед и лунной ночью, как в кино, закопать его вонючий труп в глубокую яму. Я даже знаю, где есть такая. И рыть не надо. Он в ней и так будет здорово смотреться.
А Вера тем временем извлекла откуда-то шикарный набор французской мужской парфюмерии:
– Вот, – сказала она, – это тебе. И ещё, прости, что я забыла и не отнесла…
– Ладно, Верунчик, – перебил он её и наконец-то соизволил улыбнуться, – забыто. Но чтобы это было в последний раз.
Верунчик была на седьмом небе. А я, к сожалению, могу только догадываться, что и куда забыла отнести его образцово-показательная жена. Далее всё пошло более или менее. Когда шампанское было выпито, а выпито оно было быстро, мы перешли к коньяку. Где-то за третьей подачей именинник вдруг спросил:
– Эллочка, а вы замужем?
– Нет, а что? – насторожилась я.
– Просто я подумал, что вам давно пора это сделать. Семья – ячейка общества. И нам надо, чтобы таких ячеек было как можно больше. Вот если бы Верунчик не вышла за меня в своё время, то, вероятнее всего, и она была бы потеряна для будущего. Да, Вера? – и не дожидаясь ответа, продолжил. – Как и всякой слабой женщине, вам, Элла, нужен муж, хозяин. Чтобы он приучал вас к порядку, к аккуратности, во всём, всегда и везде. Вот лично мне кажется, что вы разбрасываетесь своей жизнью.
Желание убить его стало ещё сильнее. И, чтобы не выдать своих истинных чувств, я молча кивала головой.
– Вот видите! – воскликнул этот доморощенный Торквемада. – Я, как всегда, прав. Но вы знаете, Эллочка, переделывать на свой манер женщину – кошмарная работа! Она постоянно норовит сорваться с крючка!
– Так не переделывайте! Принимайте и любите её такой, какая она есть, какой её сотворили до вас Бог и родители! – не выдержала я, и в сердцах стукнула кулаком по столу.
На какое-то мгновение Сергей застыл с открытым ртом, а потом, нервно засмеявшись, ответил:
– Нет уж, душечка, такая теория не для меня. Я двадцать лет служу в армии и перевидал много разного народу. И всех учил. И все меня боялись. И всегда делали так, как я хочу.
– Так вам нужно, чтобы и Верочка, ваша жена, вас боялась?
Мы оба одновременно посмотрели на неё. Она сидела в уголке дивана вся сникшая, несчастная. Я снова повторила свой вопрос, в то время как моё сердце наполнилось жалостью. Но мужчина вскочил и, не говоря ни слова, побежал в коридор, принёс комнатные тапочки и с торжествующим видом водрузил их на стол.
– Что это? – недоумевая, спросила я.
– Тапочки, Эллочка, тапочки. Обыкновеннейшая домашняя обувь.
– Ну и что?
– Что?! – вскричал он. – А вы знаете, что вот уже на протяжении пяти лет я учу эту женщину ставить их в прихожей правильно.
– А что, тапочки могут стоять неправильно? – откровенно засмеялась я.
– Да-с, душечка, могут!
– Это интересно, расскажите, прошу вас, – едва сдерживая себя от злости, елейным голосом попросила я. И он купился.
– Хорошо, Эллочка. Вы, должно быть, догадываетесь, что в казарме всё всегда находится на своих местах.
– Догадываюсь. Но никак не пойму, при чём тут Вера и эти дурацкие тапочки.
– Сейчас поймёте. В казарме тапочки тоже стоят в строго определённом для них месте и, к тому же – параллельно, то есть, рядышком. Носок к носку, а пятка к пятке. Понимаете, вы меня понимаете? А что вот уже пять лет делает Вера?
– Что? – удивлению моему не было предела, даже злость прошла.
– Она их ставит не параллельно…
– А как? – выдохнула я.
– Она их ставит перпендикулярно! – победоносно вскричал он. И тут же, прямо на столе, продемонстрировал, что бестолковая Вера творит с бедными тапочками.
Я обалдела, я просто обалдела. Я потеряла дар речи, способность разумно мыслить и связно говорить. Раскрыв глаза и рот, я смотрела на то, как Верин муж, исходя праведным гневом, переставлял тапочки по столу, приводя их то в состояние параллельности, то в состояние перпендикулярности, то снова параллельности. Я глядела на Веру и думала: «Что с нами делает одиночество. В какие пропасти бросает?»

Однажды у меня состоялся разговор о женской любви с одним весьма уважаемым человеком. И он сказал тогда одну фразу: «Бедные женщины, жаль мне вас!» В этот момент я искренне пожалела и Верочку, и себя, и всех женщин на всей земле какой-то глобальной жалостью. Мне захотелось зарыдать во весь голос, глядя на то, как он упражняется с тапочками. Слёзы душили меня. И чтобы не разрыдаться прямо у них на глазах, я встала и, пробормотав «Извините, мне завтра рано вставать», вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь, оставив их вдвоём. Утром проститься со мной никто из них не вышел.

А сейчас уже зима. Но мы с тобой по-прежнему живём каждый сам по себе, встречаясь, раз в неделю. Ты ведёшь меня ужинать в ресторан, даришь цветы и духи. Иногда мы дуемся друг на друга по пустякам, иногда ты делаешь мне больно, иногда я тебе. Но послушай, я не могу больше так! Я каждое утро хочу видеть твоё заспанное лицо, всклокоченные ото сна волосы и слышать недовольное ворчание: «Что за привычка – мешать людям спать по утрам?»
А ещё, знаешь, я созрела для того, чтобы у меня был хозяин, который бы указывал мне на то, что мои тапочки в прихожей стоят не параллельно.

поделиться

Альбина Алиновская

01.08.2008