Парижский луковый суп

Если актеру Пьеру Ришару добавить усы и покрасить в темный цвет волосы, то получился бы точь-в-точь Серж, первый мужчина Вероники Соловейко. Очень похож был Серж на французскую кинозвезду. Конечно, не на того Ришара, что сейчас, а на того, что был раньше, в молодости... Только когда на Ришара смотришь, сразу видно: дурачок, кривляка. А Серж – благороднее, породистее. Серж образованный, умный. Серж – с достоинством человек. А как рассказывал! Как рассказывал! Только бы слушать и слушать...
«Эх, Серж... Серж... Где ты, с кем ты?» – Вероника любую цену заплатила бы, лишь бы только одним глазком его увидеть, одним ухом услышать, одним мизинцем дотронуться... Раз в неделю, в ночь со вторника на среду, она, засыпая, загадывала: «Вторник-среда. Приснись снег или вода. Если снег – то нет, если вода – то да. Если вода, то Серж меня помнит...»
На ночь Вероника надевала длинную фланелевую рубаху, а ее муж Григорий – трикотажную майку. Супруги любили спать на боку, впритык друг другу, как кусочки пазлов. Вероника крепко прижималась к теплому мужниному телу: нос к макушке, живот к спине, коленки к коленкам, фланелька к трикотажу... Когда поворачивалась на другой бок, Григорий тотчас поворачивался вслед за ней. Григорий, похоже, любил Веронику. Вероника, похоже, тоже любила Григория. По-родственному, по-дружески. Совсем иначе, чем любила Сержа...

Вероника Соловейко родилась вопиюще-рыжей. Детство прошло за скобками – ни в садике, ни в школе никто с ней не водился. Не потому, что жадина или ябеда, а потому что волосы цвета костра и веснушки величиной с чайные блюдца. Все в бедной Веронике было рыжее, даже зубы. Одноклассники соревновались, придумывая ей обидные клички-дразнилки: «Олег Попов, рябуха, морковка". Она плотно захлопнулась в своем оранжевом панцире. Захлопнувшись, тихо просидела морковкой все детство и юность. Мечтала о какой-нибудь «невидимой» профессии: например, диктора на радио или суфлера в театре. Но, трезво рассудив, что туда ее, скорее всего, не возьмут, не рискнула пробовать – пошла в телефонистки. А о любви мечтать даже не смела...
В двадцать шесть лет Вероника Соловейко оставалась стерильной девственницей, нетронутой-нецелованной. Громкоголосая докторша, проводившая профосмотр в женской консультации, гыгыкнула на весь коридор: «А это еще что? Нераспечатанная, что ли? Предупреждать надо! Откуда мне знать, что ты целка до сих пор?!» Так постыдная тайна Вероники Соловейко вылезла наружу. Бабы-телефонистки морковкой не обзывали, но по-тихому над ней насмехались. И хоть сидела Вероника с ними в одном зале и работала не хуже остальных, но они это были они, а она – это она. Она – сама по себе, отдельно. За скобками.
Район, в котором она жила, состоял из множества одинаковых серых девятиэтажек. Вероника смотрела на окна домов и думала о том, что за каждым из них – свое горе, свое несчастье. Кто-то болеет, у кого-то нет денег, кто-то пьет... А самым большим из всех несчастий на свете было, конечно же, ее собственное. Ведь болезнь можно вылечить, деньги – заработать, а пить – бросить. Зато рябая кожа и рыжие зубы – это приговор. С этим ничего не поделаешь, как ни старайся.

Маршрутов было всего два: на работу и с работы. Туда и обратно. В то дождливое июньское утро, когда все случилось, Вероника шла с ночной смены. Ни волнующих предчувствий, ни робких сигналов из глубины души о том, что что-то должно в ее жизни измениться, ни каких-либо других особых ощущений – ничего такого не было. Просто хотелось спать. Мать с отцом уехали в деревню, и Вероника заранее радовалась возможности побыть одной, без никого...
– Э... Мадмуазель! – послышалось за спиной. Вероника не оглянулась. Знала она такие штучки, проходила много раз. Крикнут, бывало, пацаны: «Эй, красавица!» Она обернется, а они: «Да не ты, уродина!!!» И ржут потом на всю улицу, как стадо мустангов.
– Постойте, постойте! – к ней подбежал молодой мужчина. Вероника Соловейко, конечно же, еще не знала, что это Серж. Ее Серж... Еще не знала, что произойдет дальше. Не знала, что события этого утра будет потом прокручивать в памяти миллионы раз... «Эх, Серж... Серж... Где ты, с кем ты?..»
Он попросился под зонтик и предложил проводить ее до дому.
– Да я, вообще-то, на автобусе...
– К черту автобусы! К черту троллейбусы! К черту весь городской транспорт! Я желаю прогуляться с красивой девушкой! Не возражаете, мадмуазель?
До этого никто и никогда не называл Веронику Соловейко красивой девушкой, и никто никогда не желал с ней прогуляться. До дома было пять кварталов. Серж забрал зонт и подставил Веронике локоть. Она взяла его под руку. Они пошли... Это было начало ее головокружительного романа с Сержем. Романа длиною в пять кварталов...

Голос у Сержа был низкий, с легкой шепелявинкой:
– ...директор Венской филармонии... старинный друг нашей семьи... великолепнейший... мы с ним, бывало, как засядем за шахматы... случалось мне побывать пару раз на балу... интереснейшее действо... мой знакомый режиссер М... советовался насчет одной постановки... потрясающей силы вышел спектакль... замечательнейший... вся страна о нем говорила... частенько бываю в Европе... в течении недели в десяти странах... чудеснейший климат в Ницце... шампанское Дом Периньон... божественнейший напиток... красивейшие люди... пальмы... пейзажи... уникальнейшее место...
Ейш, ейш, ейш... Говорил он торопливо, захлебывался в словах, не договаривал предложений. Словно боялся что-то пропустить... С каждым «ейш» Вероника слышала Сержа все слабее и слабее, а влюблялась все сильнее и сильнее. В ушах шумело, в горле сохло, а в животе – как будто бабочки поселились... Ейш... ейш... ейш... Дождь закончился. Серж подвел Веронику к автобусной остановке. Словно цирковой фокусник, вырвал из кармана носовой платок, протер скамейку, усадил Веронику, сказал: «Сейчас вернусь». Вернулся с розой. А потом... То, что произошло потом, было сродни настоящему чуду. А было вот что: Серж взял и поцеловал ее. В запястье. И сказал: «С днем рождения любви». И дал розу.
А после этого они оказались у Вероники дома. Хорошо, что родители уехали в деревню... И еще Серж делал с Вероникой то, что делают в фильмах красивые киноактеры с красивыми киноактрисами. А потом он невзначай заметил, что время обеденное. И Вероника дрожащей рукой налила ему тарелку бульона с лапшой... Серж ел и говорил, а Вероника не могла. Ни есть, ни говорить. Она сидела и любовалась Сержем, как зачарованный тюлень любуется северным сиянием. Серж рассказывал о том, как в Париже пробовал луковый суп:
– ...луковый суп... ммм... невообразимейшей прелести блюдо... цвет... чистейший янтарь... символ Парижа... суп... ммм... праздник для гурмана... кулинарный шедевр... ароматнейший... ммм... луковый...
Вероника запомнила, как у Сержа на усах повисла лапшинка. Как он, уходя, поцеловал ее руки и назначил свидание возле памятника. Как она там простояла несколько часов подряд. И как, не дождавшись, ушла...

Странно, но веснушки после того случая у нее заметно побледнели. И бабы с работы как будто изменились – стали отзывчивее, приветливее. Вероника не обижалась на Сержа, что не пришел. Мало ли что у него могло случиться. Может, к нему директор Венской филармонии приехал в шахматы играть. Или режиссеру М. совет понадобился. Вероника знала одно: счастье существует, и это счастье у нее было. Она снова смотрела на окна девятиэтажек и представляла, что за каждым из них – своя радость. У кого-то свадьба, у кого-то удача в делах, у кого-то ребенок родился. Но самая большая радость – это, конечно же, ее, Вероникина. Потому что ребенок может родиться у всех, и свадьбу каждый может сыграть, и удача в делах – не Бог весть что. А бабочки в животе от поцелуя в день рождения любви – это только ей, Веронике Соловейко, досталось... И больше никому.
В кулинарном журнале Вероника нашла рецепт лукового супа. Купила все необходимое, убралась на кухне, поставила Джо Дассена. Джо Дассен пел о их с Сержем любви, а она нюхала пар над кастрюлей. Старалась, чтобы цвет был янтарным, чтобы аромат был насыщенным. Рислинг придает супу кислоту, сыр грюйер – пикантность, розмарин и тимьян – пряность... Лук Вероника резала тонкими полукольцами, хлеб для гренок – ровными кубиками. Чтобы было по-настоящему, как в Париже...

Вторым мужчиной Вероники стал Григорий Павлюк. Наладчик холодильных установок. Григорий появился в Вероникиной жизни вскоре после Сержа. Ухаживал плоско, без бабочек в животе. В запястье не целовал. Луковый суп ел молча, слегка посапывая. А Вероника смотрела на Григория и представляла, как бы ел Серж... Серж бы рассказывал о красивейших местах и головокружительнейших ароматах... ейш, ейш, ейш... О прекраснейших людях и интереснейших событиях... ейш, ейш, ейш... О пальмах, пейзажах, режиссерах и постановках. А о чем может рассказать наладчик Павлюк?
– Ну как суп? Нравится? – не выдержала Вероника.
– Ага. Хороший рассольник. В армии часто такой давали.
«Булыжник!» – ужаснулась Вероника. Серж – бриллиант, а Григорий – булыжник.
Примитивный, неотесанный. Без изюминки, без лоска, без огня.
Григорий позвал замуж – она пошла. Стали жить, как все. За окнами девятиэтажек спали, принимали пищу, смотрели телевизор сотни тысяч одинаковых людей-булыжников. А где-то далеко сверкали бриллианты, в чудеснейших залах кружились на балу мужчины во фраках и дамы в белых платьях. Где-то готовились кулинарные шедевры, вручались розы и праздновались дни рождения любви... «Эх, Серж... Серж... Где ты, с кем ты?..»
«Вторник-среда, снег или вода, если снег – то нет, если вода – то да... Если вода, то Серж меня помнит...»
Снег Веронике не снился, и это было хорошо. Вода, правда, тоже не снилась. Зато снилось, как они с Сержем сидят в летнем ресторане, пьют Дом Периньон и едят луковый суп. Серж рассказывает, шутит с официантом, а она хохочет... Вдали видны очертания Эйфелевой башни... Переливается аккордеон... Возле ресторана прогуливаются жизнерадостные и нарядные люди... И вдруг кто-то восклицает: «Смотрите! Это же месье Пьер Ришар!» Все бросаются к Сержу, просят автограф или совместную фотографию, а он... Он говорит: «К черту автографы! К черту фотографии! К черту вас всех! Я хочу есть луковый суп с красивой девушкой!»

Вероника родила двойняшек. Мальчиков. Один – рыженький, как солнышко, другой – черненький, как уголек. Григорий брал дополнительную работу, крутился, уставал. Вероника тоже крутилась, тоже уставала. Ночью прижимались друг к другу, прислушивались к дыханию детей. Вероника поняла, что кроме счастья слушать Сержа есть счастье не менее прекрасное: слушать, как в четыре дырочки сопят рыженький и черненький. Каждую ночь, засыпая, она желала здоровья детям и Григорию. А раз в неделю, со вторника на среду – загадывала про снег и воду. «Если вода, то Серж меня помнит...»
Мальчишки росли, Вероника с Григорием работали. Дом заполнялся полезными вещами. В первую очередь Павлюки купили видеомагнитофон. Сыновья смотрели мультфильмы, Григорий – боевики, а Вероника – «Игрушку» и «Высокого блондина в черном ботинке». Забавный он, этот Ришар... Ему бы волосы подтемнить и усы добавить... «Эх, Серж... Серж...»
Луковый суп она уже не варила. Во-первых, возни много, а во-вторых, пацаны не любят. «Да и, положа руку на сердце, ничего в нем особенного, в этом супе, нет. Перехвалил его Серж... Пустозвон он, этот Серж. Балабол и брехун. Просто захотел поесть на дурняк, а заодно и половую нужду справил. Розу, скорее всего, с городской клумбы спер... Григорий так никогда бы не сделал...»
С возрастом Вероника становилась все более рассудительной. Все понимала. Головой все понимала, а сердце ныло: «Одним бы глазком взглянуть, одним бы ухом услышать..."
Вероника с Григорием жили хоть и скучно, но мирно. Принимали пищу, спали, смотрели телевизор, обсуждали домашние дела. Говорили о разгильдяйстве сыновей, о том, чем лучше утеплить на зиму окна, куда поехать летом отдыхать – в Болгарию или в Ялту... Вероника отбелила зубы, подстриглась коротко, помолодела... И веснушки пропали сами собой, как будто их и не было никогда. «Если бы Серж меня такой увидел, то наверняка бы влюбился по-настоящему...»

Отдыхать Павлюки решили все-таки в Ялте. Там, говорят, воздух полезнее и море чище. К вокзалу подъехали на такси. Пока Григорий с мальчишками выгружали чемоданы, Вероника рассматривала встречающих-провожающих и приезжающих-отъезжающих. Люди сновали взад-вперед, с сумками, баулами, рюкзаками. Возле киоска сбилась стайка вокзальных алкашей.
– Э... Мадам! Не выбрасывайте сигаретку... позвольте... великодушнейше... щедрость вознаградится... вы очаровательны, мадам... милейший жест с вашей стороны... тронут... потрясающе тронут...
Сердце провалилось в пятки. В горле пересохло, в ушах застучало. Легкая шепелявинка? Или послышалось? Неужели...
Краем глаза Вероника видела, как от стайки отделилась худощавая фигура.
Не оборачиваться!!!
Только не оборачиваться!
Не смотреть...
– Ма, ну че ты там зеваешь? Поезд симферопольский уже объявили! – раздался басок рыженького.
– Ага, иду! Иду!
«Господи, и примерещится же такое! Тьфу ты!» – Вероника проглотила слюну, энергично проморгалась, подхватила сумку и поспешила к перрону...

поделиться

Анна Прудская

02.11.2007