Плакучие ивы

детективная история
в основе – реальные события
 
– Вот, зараза, – чертыхнулся бригадир, в очередной раз взглянув на небо, – не дай Бог опять польёт, тогда, считай, дело – труба…
– Ты чего всё чертыхаешься, Евсеич? – спросил его участковый.
– Да боюсь, польёт. Вон, погляди, как тучи набрякли, если дождик, то тогда экскаватор так по горочке и съедет, ковыльнётся в самый пруд. Там уж два трактора пять лет лежат. Сколь не тянули, даже армейский тягач из соседней части – дрянь дело, – и он с тоской поглядел из-под руки на низкое серое небо, – земля-то, гляди, жирная как масло. Чернозём ведь.
И он стал счищать сломанной ивовой веткой грязь с сапог.
А народ всё подтягивался и подтягивался к старому пруду. Любопытство заставило многих отложить домашние дела.
Старинный пруд был очень красив в обрамлении плакучих ив. Этим деревьям было уже, наверное, более трёхсот лет, как и самому пруду, который вырыли по заказу барыни, покойной хозяйки усадьбы, что стояла на опушке леса. Барыня побывала в Париже у одной из подруг, вышедших замуж за красавца-французика. Там она и углядела пруд в ивах и выписала с собой итальянца, обустроившего подружкину усадьбу.
Здешний пруд был устроен в небольшой балочке, которую перегородили плотиной, и в солнечные дни казалось, что там лежит зеркало – так ярко в пруду отражалось голубое небо. Со дна пруда било множество ключей. Вода даже в жару не нагревалась. И только местные мужчины купались в холодной воде. Отдыхающие господа и дамы загорали в шезлонгах, а потом резвились в специально обустроенных купальнях с подогретой водой.
Всё это продолжалось до тех пор, пока барыня не выписала из Москвы специалистов, которые определили, что здешняя вода целебна не только для купания. На лугу по дороге к пруду был построен бювет, где в краны подавалась подогретая вода для питья.
И потянулся на отдых состоятельный народ даже из самой Москвы и Питера. Усадьба никогда не пустовала. Барыня нажила хороший капитал и переехала на другие воды, в Баден-Баден, оставив вместо себя управляющего, которому доверяла.
Старики помнили, что через пруд перекинут, был мосток, не очень широкий, но накрытый в жаркие дни полотняным полосатым навесом. За что пруд был прозван матрасом.
Потом, как саранча, и на их село налетела-набежала коллективизация. От мосточка остались лишь колышки, торчащие из воды, да обрывки полосатой ткани, а в пруд накидали старые плуги, бороны, да хомуты лошадиные вместе со сбруей. Барскую усадьбу, неподалёку от пруда не хватило времени всю разобрать по камушку, хотя и потаскали много кирпича, чтоб подлатать кто фундамент, кто погреб. В войну пару раз попали туда немецкие бомбы-зажигалки, окончательно превратив в руины некогда изысканный барский дом.
Но в том году, когда слетал в космос Гагарин, в начале лета, солдатики из части, что находилась неподалёку, крепко принявшие на грудь на танцах в соседней деревне, разогнались на грузовике по шоссе, что проходило рядом с прудом, и, совершив кульбит, угодили точнёхонько в плотину, пробив в ней изрядную дыру. Слава Богу, что сам не убилися. А грузовик-то разломился пополам.
Пока ГАИ да ВАИ, вода из порушенной плотины ушла через трубу под шоссе в соседнюю балку. И, только когда взошло солнце, стали видны ушедшие в ил плуги и бороны, да плескающиеся на дне илистых луж сверкающие золотом на солнце караси да карпы. Набежал народ, крича: «Эй, вона, рыбки золотые, мужики, сачки тащите!»
После этого была построена на новом месте широкая плотина, и пруд потихоньку заполнился водой из бивших на его дне родников.
 
В последние лет пять пруд приобрёл дурную славу. И слухи эти разные Евсеича «достали».
Местные рыбачки говаривали, что когда поднимался ветер, и ивы склонялись низко над водою, или начинал моросить дождик, то слышались человеческие голоса, особенно мужской, вроде звал кого-то. Женское имя какое-то слышалось, но разобрать было невозможно. Казалось, что пруд вздыхает тяжко.
Те рыбачки, кому довелось услышать голоса, крестились, читали «Отче наш», кто помнил наизусть с детства и, побросав удочки, карабкались с воем в гору, крестясь дрожащей рукой, подвывая: «А-а-а-а, Господи спаси!», боясь оглянуться. Да как дерябнут в выходной рыбачки самогоночки, что бабка Таня гонит, так и начнут вспоминать, как в горку с мокрыми штанами карабкались.
Но в начале нынешнего века нашлись спонсоры, и несколько гектаров земли вместе с прудом и усадьбой выкупил какой-то новый русский, который собрался, восстановив усадьбу, пруд и парк, разместить там небольшой санаторий.
Ходили и слухи, что он внучатый племянник покойной барыни. Слухи не слухи, но фамилия у него была такая же.
 
Но вот послышалась гаишная сирена, и, свернув с шоссе, к плотине подъехал армейский тягач, а за ним экскаватор и автобус с солдатиками, которые высыпались, как горох, стали цепью и оттеснили зевак подальше от берега.
Гаишная машина осталась на шоссе, чтоб не увязнуть в чернозёме. А армейский тягач закрепился лапами-упорами на горке, и, прицепив к себе экскаватор металлическим канатом с крюком, стал потихоньку спускаться на плотину.
– Слава Богу! – сказал бригадир Евсеич, – удержался.
Экскаватор вгрызся ковшом в плотину. Три ковша хватило, чтобы вырытая яма достигла уровня воды.
Вода хлынула в прокоп, и пруд стал достаточно быстро мелеть. Показались заросшие тиной и увязшие в иле трактора.
А потом… В том месте, где слышались рыбачкам голоса, сначала показалась крыша, а затем и весь автомобиль. Было понятно, что это Жигули. Но тина так затянула его, что ни цвета, ни марки разобрать было невозможно. А номер вообще погрузился глубоко в ил.
Солдатики по команде стали теснить толпу подальше от берега. Из рупора милицейской машины раздалась команда: «Просьба срочно всем покинуть берег и разойтись по домам».
По рации помощник полковника ГАИ майор Скруленко уже вызывал оперативную группу с водолазом и дежурного прокурора с судмедэкспертом.
Не просто же так народ набежал. Разные слухи ходили.
И про девчонку, что из Киева приехала и утопилась в этом пруду, потому что зазноба её сердечная родом была из этих мест. В Крыму на пляже познакомились. Через месяц обещал он в Крым вернуться, да обманул. А она уж ребёночка под сердцем носила.
Самой последней новостью был ледянящий душу рассказ об утопленнице с годовалым младенцем. Будто выгнал олигарх московский жену из дома, а дитё не пожелал отдать. Пустилась беглянка ночью с ребёнком куда глаза глядят, попутку поймала. Да олигарх на джипах своих беглецов у пруда и застиг. Шоферюгу, мужика простого, из машины выкинул, а саму машину в пруд с женой и ребёночком столкнул.
Вроде слышал это всё кто-то от самого шофёра, который дамочку беглую вёз. Да попал, вроде, шофёр потом прямиком в психушку. Говорил, что кругом одни убивцы.
Бабок в селе много, все, сердешные, плакали, когда про олигарха услыхали. А когда из-под воды показалась крыша жигулёнка, толпа загудела и запричитала, вот и приказано было всем по домам разойтись.
Толпа потихоньку рассеялась, в обморок никто не упал.
И скорую помощь ни кому не пришлось вызывать.
 
Катерина с дочкой Женей добрели потихоньку до ступенек своего дома, сняли резиновые сапоги, вымазанные в чернозёме, и босиком вошли в террасу.
– Катюшка, это ты, что ли? – спросила полуслепая баба Зина, сидевшая на террасе.
В комнате стояла вторая Катеринина дочка, Оля. Они с Женей двойняшки. Олька пила прямо из крынки молоко.
– Это, бабуль, мамка да Женька. Мамка, ты опять хромаешь! – с укоризной сказала Оля, – опять за своей походкой не следишь.
– Ну, в пруду-то нашли чаво, аль нет? – спросила баба Зина Катерину.
– Машина там, на дне, мамань, – сказала Катерина.
– Уж не мово ли Кирюхи машина-то?
– Нет, мамань, у Кирюшки-то Волга была, а там Жигули.
– Сыночек мой, – запричитала баба Зина, – на кого ж нас оставил, сироток?
Женя села на свою кровать и уткнулась со слезами в подушку. Девочка была немая.
А Катерина сдвинула домотканый половик да открыла лаз в погреб. Нагнувшись, вытащила бутыль со сливянкой. Достала стакан, налила доверху и выпила залпом.
– Женька, – крикнула Оля, надевая сапоги, – ты чё за матерью не смотришь. Пьёт она опять! Уж и так по селу говорят, что Катька спивается.
– Спивается, эка умные! – засмеялась со слезами в голосе Катерина, – кто из них знает, какова она, бабья доля, когда мужик сгинул, а бабе всего сорок три!
Женюшка встала, убрала стакан и сливянку в погреб, обняла мать, прижала к своей груди её голову и стала гладить по волосам, в которых уже появились седые прядки.
Прошло пять лет, как пропал Катеринин муж, Кирилл.
 
Село Сельцово стояло на трассе Москва-Батум как раз посредине между Почугаевском и Воронежем.
Проезжающие мимо иногородние улыбались: «Это надо ж так назвать – село Сельцово!»
Домов в селе было всего двадцать. Село было дружное, половина сельчан была меж собой в родстве. Кто за кого замуж вышел, а кто женился. Так и жили. Да друг дружке помогали – кому крышу крыть, а кому картошку распахать. Лошадь-то одна была, у председателя.
Село стояло чуть под горочкой. Первым у дороги был храм – старый, местами осыпающийся. Настоятель, отец Герман, рассказывал прихожанам о том, что храм построен ещё во времена Ивана Грозного.
Сзади храма был местный погост, а рядом изба-пятистенок, где жил настоятель и семь душ его семьи. Матушка Валентина и шестеро детишек. Старшему-то вот-вот в армию идти. Не захотел он отцово дело продолжать, не поехал в Сергиев Посад в семинарию. А красивый был бы батюшка!
Следом был участок Семёна Давтяна, ассирийца-сапожника. Уж лет двадцать как он поселился в Сельцове между батюшкиной избой и участком Фильки-рыжего.
Появился он году в семьдесят седьмом, а, может, восьмом, ещё до Олимпиады. Появился с женой в дождливую и холодную осеннюю ночь. Постучался в избу к отцу Герману, попросился переночевать.
– Отец, пусти на ночь на постой, Христом Богом молю!
– Откуда ж вы такие мокрые и замёрзшие? – спросила матушка Валентина.
– С Ростова бежим. Выгнал меня отец за то, что на русской женился да в вашу веру покрестился. Сапожник я. Да вот мои документы!
Он отошёл в сторону, а сзади него стояла девчушка махонькая, белобрысенькая, пузо на носу. Накормила их матушка Валентина. Марусю, жену Семёна в сухое бельё переодела.
– Когда ж рожать тебе, милая?
– Да ещё месяц-полтора, если дохожу.
 
Утром батюшка пошёл к председателю, что жил посередь деревни. Председатель взял участкового. своего зятя, да пошли все к батюшке в избу. Сапоги сняли у порога, председатель перекрестился на иконы, а участковый глянул искоса на иконостас, да попросили документы у Семёна.
Документы были все в полном порядке.
– Ну, – сказал председатель, – если точно у нас остаёшься, то пойдём, покажу, где строиться будешь.
Они вышли на улицу, и он показал прогон между батюшкиной избой и забором Фильки-рыжего. Утром пастух гонял здесь стадо.
– Вот здесь стройся. Оно и хорошо, не будут скотину мимо храма да кладбища гонять. На другом конце села ещё прогон есть. Я в лесничестве попрошу, чтоб участок тебе дали на подпил, а брёвна вывезем, не волнуйся, я грузовик дам.
Так и построился Семён, до зимы успел. Мужики сельцовские помогали. Печку русскую сложил Фёдор, печник из соседней деревни. Дорого не взял. Уж в избу новую привёл Семён жену с младенцем. Всё это время, пока строился дом, она жила у батюшки.
 
А в тот год, когда Валентина Терешкова в космос летала, у Фильки-рыжего да у Евстихеевых, на другом конце села, в один день в почугаевской больнице народилися дети.
У Филькиной жены мальчонка, которого назвали Кирюхой, а у Евстихеевой снохи, Полины – девочка, Катерина. Это было задолго до появления Семёна-сапожника.
Так и дружили они с детства. День рождения вместе справляли. Посреди села стоял стол для пинг-понга. Это как-то жили летом у них в селе художники, вот себе и построили. Но у сельцовских игра не прижилась, поставили они с двух сторон лавочки. На стол выставлялась пироги да бидон с квасом, Зина кричала: «Рабятёшки! Айда на пироги с капустой!»
Подросли Катюха с Кирюхой. Стали на велосипедах кататься – на тех, что художники подарили, уезжая. Да удумали от шоссе под горку разгоняться да руль отпускать. Вот и вывернулся как-то руль у Кирюхи, да Катин велосипед и сшиб.
Увезли её в Почугаевск, в травмопункт. Полгода провалялась там Катюха. Операцию на колене делали. Да, видно, хирург-то был криворукий. И домой вернулась Катя-хроменькая.
Семён-то сапожник ботиночки ей сшил специальные, чтоб не очень хромала.
Пришло время Кирюхе в армию идти. Сказал он Катерине: «Для меня лучше тебя никого нет. Ты уж дождись меня!»
Дождалась его Катя. Сыграли свадьбу. И опять Семён сшил ей беленькие туфельки, чтоб не хромала. А Кирюха-то не в отца пошёл, не рыжий. Блондинчик кудрявый удался. Ох, и шептались девки по селу, что красавец такой на хромой женился.
Да, видать, не в хромоте дело!
Так и поселилась Катерина у свёкра со свекровью. А через год родила своему Кирюхе двойняшек. Девчонок, Олю и Женю.
Жили – душа в душу. Так прошло тринадцать лет.
 
Моросящий днём дождичек превратился в ливень с ветром.
Катерина бежала по тёмной улице села под проливным дождём, крича: «Женя, девочка моя!» Уж несколько кругов по селу под дождём сделала. Соседи вышли на помощь, стали кусты у палисадников просматривать.
Подбежав в очередной раз к своей калитке, Катя увидела сидящую, рыдающую и совершенно промокшую дочку.
– Караул! Люди добрые! Кто ж так девочку обидел!
Подбежал тут Семён-сапожник, подхватил девочку на руки и понёс скорее в дом. Там стали её переодевать в сухое бельё, да поить горячим чаем. А её трясло, словно лихоманка какая напала. Пришла бабка Таня-самогонщица, принесла святой воды, что с Рождества осталась.
– Да и мужика-то моего нет, а в обед должен был приехать. Нам завтра на рынок в город, поросёнка зарезали. Уж время-то половина второго ночи, а его нет. Сбегайте кто-нибудь к участковому, Христом Богом молю! – плакала Катерина.
Да участковый сам пришёл, кто-то постучал к нему, сказал, что с Кирюхиной девочкой беда.
– Денис! – бросилась к нему Катерина, – Кирюха мой пропал!
– Аварий сегодня не было, сам сводку читал. Никого не сбило машиной, погибших нет! Может, повёз куда-нибудь далеко своего начальника? Катя, подожди волноваться! – сказал участковый.
А Женечку, беднягу, так и трясло под двумя одеялами!
– Эх, сглазили нашу девчонку-то! – сказала Катина свекровь, – за батюшкой идти надо.
Она накинула старый болоньевый плащ и пошла за отцом Германом.
Отец Герман молился в храме, когда туда пришла бабка Зинаида.
– Что тебе, милая? – спросил батюшка.
– Беда у нас, батюшка! Пойдём! Без тебя не обойдёмся.
Отец Герман собрался, взял всё для причастия. Накинул на себя плащ с капюшоном, да пошёл следом за семенящей больными ногами Зинаидой.
Увидев батюшку, народ, что был в избе, перешёл в террасу, чтоб не мешать.
А Катерина, бросилась к настоятелю в ноги.
– Отец родной! За что ж такие напасти? Дочка моя онемела, и муж пропал!
– Господь всегда посылает нам испытания по нашим силам! Молись, Катерина!
Батюшка причастил обеих, велел спать ложиться, а сам вышел в террасу. Увидев участкового, подозвал к себе.
– Денис, завтра утром надо везти девочку в городскую больницу. Мешкать нельзя. Время можно упустить. На пол её не спускай, неси на руках. Катерина-то сама не донесёт. И в кабинет ко врачу заходи с ними вместе, чтоб послушать, что доктор скажет.
Часам к двум собрался сельцовский люд у дома бабки Зинаиды. Ждали, как привезёт участковый от доктора Катерину с дочкой.
Наконец, свернул с шоссе милицейский уазик.
Вышла Катерина из машины и запричитала.
– Люди добрые, что ж это делается?! Ничего не сказали, а дали направление в Москву в институт какого-то Сербского. Я где ж я денег-то наберу. Одни билеты-то сколько стоят!
Вышел тут из машины Денис Васильевич: «Расходитесь по домам, пожалуйста! Устали они обе. Я сам ко всем зайду, может, и наберём денег-то для Женюшки!»
Пришёл вечером Денис к Катерине, высыпал деньги из своей фуражки на стол. Стали они считать. Мало, только на один билет и наберётся.
Катя, уплаканная, накрыла на стол, чтоб напоить Дениса чаем.
Уж к полночи ближе постучал кто-то в дверь.
– Сиди, – сказал Денис Катерине, – я открою.
Вошёл Семён-сапожник. Положил свёрток на стол.
– Катенька, здесь пять тысяч, должно тебе хватить. В гостиницу не ходи, там для простого люда мест нет. Как сойдёшь с поезда, так и стой. К тебе сами люди добрые подойдут. Я был в Москве, знаю.
– Дядя Семён, нет у меня таких денег, чтобы долг тебе отдать!
– Катя, вот Денис свидетель, не надо отдавать. Это я не тебе даю, а Женюшке.
 
Катя c Женей вышли из вагона на перрон. Сновали носильщики, обнимались встречающие с приехавшими. Обычная московская суета.
Постепенно перрон опустел, и Катерина заметила, что кроме них, на перроне остались люди. Через какое-то время к ним подошла седая старушка.
– Что, милая, не знаешь, куда идти?
– Да, – смутилась Катерина, – комнатку мне бы снять на деньков пять или на неделю.
– Пойдём со мной, я комнату приезжим сдаю. Как муж помер, пенсии не очень-то и хватает. Но дорого не возьму. И чисто у меня. Тараканов отродясь не бывало. Хочешь, со мной питайся, хочешь – сама готовь. Варвара Петровна меня зовут. А тебя как, милая?
– Катерина. Да вот дочка Женя. Мы ко врачу приехали. Болеет она. Не говорит.
Катерина удивилась, услышав про тараканов. Она такой твари никогда не видала.
Они перешли широкую улицу, вошли в уютный переулочек.
– Вот и дом мой, – сказала старушка.
Катерина подняла голову, посчитала – восемь этажей. А у них-то в Почугаевске выше трёх и нет ничего.
Вечером они пили чай. Женюшка спала. Устала.
Катерина достала все свои бумаги.
– Вот, Варвара Петровна. Сначала нам надо в институт Сербского, на экспертизу, направление есть. Потом соседи попросили посмотреть Кремль, Ленина и купить колбасы. У нас там колбасы не бывает, а детишки просят.
 
Так неделя и пролетела незаметно.
– Ну, милая, прощай! – сказала Варвара Петровна, – отпиши, как доехали. Может, и я к вам соберусь. Отдохнуть. Дачи-то у меня нет.
– Приезжайте, Варвара Петровна! – сказала Катя, – встретим! И хоть всё лето живите! Подышите свежим воздухом, в Москве-то вашей духотища.
Поезд тронулся, стал потихоньку набирать ход. А Катерина вошла в своё купе и села у окошка. Мелькали московские кварталы, потом поезд выехал за черту города, и мимо проносились дачки, полустанки…
Катя постелила постель и уложила Женюшкку, которая уже клевала носом. А сама так и осталась сидеть у окна.
Ближе к ночи заглянула проводница с чаем. Татьяна. Катерина обрадовалась ей. Да и осталась та чаю с Катей попить. Потихоньку разговорились, да так Катерина ей про жизнь свою всё и рассказала.
– Так что ж врачи-то сказали? – спросила Татьяна.
– Ту бумагу их я читала, там не понять ничего. Но дядечка старенький мне сказал по-простому – мол, было сильное нервное потрясение у девочки, в результате чего голос и пропал. Лекарства разные выписал, я там у них в аптеке и купила. Но сказал, если вдруг случится опять что-нибудь похожее, голос может вернуться.
Татьяна поднялась: «Всё хорошо будет, Катюша! Поспи немного, как подъезжать будем, я вас разбужу».
Но Катя так глаз и не сомкнула. Подняла заранее дочку, и вышли они в тамбур.
– Ох, беспокойные! – сказала Татьяна, – сейчас уж подъезжаем к Почугаевску.
Сошли они с поезда, стоянка-то всего одна минута, поезд и тронулся. Татьяна уж в открытую дверь прокричала им: «Всё хорошо будет! И голос вернётся! И муж найдётся!»
Они помахали ей и, взяв чемодан, пошли на привокзальную площадь к остановке автобуса до Сельцова. А там их ждал председатель на машине. У бабки Зинаиды узнал, на каком поезде приедут.
Свернули с шоссе в село. Жарко. На пустой улице только Митюшка соседский на велосипеде. Катерина подозвала его и сказала: «Беги, кликай ребятишек, пусть к столу все идут!»
Катя взяла сумку с хлебом московским и колбасой, тряпку мокрую, чтоб стол протереть, да ножик.
Пришла к столу, а там уж мал мала меньше.
– Ну, – сказала Катерина, – всем руки в колонке мыть, а кто-нибудь пусть к матушке Валентине за квасом и кружкой сходит!
Вымыли руки, уселись за стол. Катя посчитала всех по головам, нарезала хлеб и колбасу варёную любительскую, что с Москвы привезла.
 Тут и матушка Валентина подошла с квасом. Поглядела на жующих детей и сказала:
– Катерина, добрая ты душа, Бог это отметит, он всё видит, вот и сейчас глядит и радуется!
Подошёл к Кате малыш с набитым ртом.
– Фёфенька, а ты Клемль видала?
– Видала, милый.
– А Ленина?
– И Ленина видала. Как отдохну, всё расскажу, приходите!
И Катерина пошла к себе в дом, чтоб отдохнуть с дороги.
 
Прошло пять лет с Московской поездки. Все таблетки Женюшка съела, но молчала по-прежнему.
Стукнуло им с Олей в июне по восемнадцать лет.
А в августе, уж в самом конце, когда по утру роса на траве белая бывает, вышла Катеринв часов в шесть утра, корову стала доить да в стадо гнать. Уж пастух пару раз кнутом щёлкал, хозяйкам знак подавал, чтоб поторопились.
Катерина, прихрамывая да толкая свою беляночку в бок, отворила воротину супротив хозяйского двора и сказала пастуху: «Коляныч, примай мою скотину!»
– Не волнуйся, Катюх, жива-здорова будет к вечеру. На луг-то придёшь доить?
– А чего ж не прийти, приду. Чё поесть-то те принести?
– А сальца с чёреньким хлебушком. Больно сало у тебя хорошее. А квасу матушка Валентина принесёт. Она мастерица! Уж обещала, день-то жаркий будет!
Катерина затворила воротину да пошла в дом. Яишенку с помидорами девчонкам делать. Уж очень они до неё охотницы. Она вошла в кухню, зажгла керосинку, поставила чайник. А то, как Олька вскочит, так ей наперёд всего чаю наливай.
Пока крутилась на кухне, в дверь постучали.
– Ктой-то в таку рань? – спросила Катерина, не открывая двери.
– Катюх, открой, это Денис.
Катя пошла к двери. Участковый Денис был их с Кирюхой одноклассником.
– Чай-то попьёшь?
– А чего ж не попить, наливай. Варенье вишнёвое осталось?
– А то. Для гостей всегда держу баночку. А уж для тебя – особенно.
– Ох, и мастерица ты, Катюха!
– Да ладно. Чего пришёл-то?
– Да вот вызывают тебя в Почугаевск. Новости для тебя есть. Одна не езди. Хоть Женюшку возьми. Я к десяти за вами заеду. Собирайтесь.
 
Когда подъехали к почугаевскому ОВД, у ступенек тамошних стояла карета скорой помощи да чёрный воронок.
«Когой-то повязали», – подумала Катерина.
Они вошли вслед за Денисом. В кабинете за столом сидел теперь уже полковник Скруленко. Под руками у него лежала довольно толстая папка.
Он налил Катерине в стакан «Пепси-колы» и сказал: «Новости для вас, Катерина Матвеевна».
– Каки ж?
– Что пруд спускали у вас в Сельцлово, Вы видели? Машину на дне видели?
– Да, – дрожащим голосом сказала Катя.
– В машине были обнаружены останки двух человек, мужчины и женщины. Документы у обоих хорошо сохранились. По документам мужчина – ваш муж. Женшина – однокурсница вашей соседки Антонины, агрономши, что в отпуск к ней в тот год приезжала. Мы делали запрос в Москву. Из Сельцова она пять лет назад не вернулась. Её родные в Москве во всесоюзный розыск подали документы.
У Екатерины стакан с газировкой лопнул в руках, кровь ручейком потекла на стол. Полковник выскочил в соседний кабинет, закричал: «Прапорщик, фельдшера с его чемоданом зови!»
В кабинет вбежал человек в медицинском халате с оранжевым чемоданчиком в руках. Он перебинтовал Катерине руку и напоил её валокордином.
– Да мужик-то мой на Волге ездил, возил директора молокозавода. А в Пруду – Жигули! – с надеждой в голосе сказала Катерина.
– В тот день, Катюх, извини, Катерина Матвеевна,– ответил ей Денис, – сломалась директорская Волга, вот и ехал твой Кирюха на Жигулях.
– По отчёту экспертов, Катерина Матвеевна, останки, обнаруженные в машине, лежали в объятиях друг друга. Очевидно, во сне кто-то из них задел ногой ручной тормоз, и машина съехала в воду, на плотине уклон в сторону воды. Если бы они не спали, смогли бы выбраться из машины. Поскольку свидетелей этого происшествия нет, насильственных следов смерти на останках не обнаружено, уголовное дело мы закрываем. А вы получите в Загсе свидетельство о смерти в результате несчастного случая. Администрация сельсовета поможет вам с похоронами, – сказал полковник.
И тут из-за спины Катерины послышался ломающийся девичий голосок. Это был голос Жени.
– Дяденька полковник, – сказала она, – не надо закрывать, не надо! Я всё видела и слышала. Могу рассказать.
Катерина, услышав голос немой до этого момента дочери, без чувств упала со стула.
 
Погода резко поменялась за ночь. Ещё вчера было тепло, светило солнышко, а ребятишки, наигравшись в футбол, с удовольствием плескались на мелководье в пруду.
А сегодня небо заволокли тучи, и временами моросил противный мелкий дождь.
Сёстры, Оля и Женя, резались в дурака на кровати бабы Зины, стоявшей на террасе. Но скоро Жене это надоело, и она стала собираться куда-то на улицу.
– Ты, куда это, гулёна, собираисси?
– На пруд.
– В таку непогодь?
– Ба, карасиков кошке наловлю.
– Промокнешь ведь!
– Да, во! – девочка надела плащ-палатку отца, покрутилась перед бабушкой.
– Смотри, мать из города приедет, покрывать тебя не стану.
– Я быстро! – и девочка, схватив удочку и ведёрко из консервной банки, выскочила на улицу.
На пруду она села на мостки и, как учил отец, нацепила мотыля на крючок, поплевала на него и закинула удочку. Ветер иногда гнал рябь по воде, но это не мешало рыбалке. В ведёрке уже плавали четыре карасика.
Тут Женя заметила женщину с чемоданом на шоссе напротив пруда. Это была подруга их соседки, что приезжала к ней в гости в отпуск аж из самой Москвы.
Вскоре рядом с женщиной притормозили Жигули. Женщина нагнулась к водителю. Потом кивнула и пошла к багажнику.
А из машины вышел Женин папка, но папка-то ездил на Волге! Он помог погрузить чемодан в багажник, и женщина села в машину.
– Эх, – сказала она Кирюхе, – красавец ты, блондинчик, а живёшь в такой глуши да с хромой бабой.
– Да это ж жена моя любимая, Катя, да дочки-двойняшки. Эх, а охромела-то она из-за меня в детстве, по глупости.
– Я тебе адресок-то оставлю. Вдруг соберёшься. Нашему директору тоже шофёр хороший нужен. Я в теплице работаю, где розы выращивают. Свободная я, и квартира у меня двухкомнатная в Мытищах.
Машина с полчаса ещё стояла на обочине шоссе.
Потом она тронулась с места, повернула на сельцовскую улицу и стала спускаться потихоньку на плотину, где сидела девочка.
Женя, побросав снасти и разлив ведро с уловом, спряталась в кустах ивняка.
Жигулёнок развернулся, встав капотом к воде. Отец и чужая женщина, улыбаясь, вышли на плотину. Девочка увидела, как отец раскладывает сиденья в машине, снимает рубаху…
Машина качалась и качалась, словно кто толкал её. Из неё слышались женские стоны. А Женя сидела в кустах и боялась пошевелиться. Потом в машине всё затихло, и она перестала качаться.
Прошёл час или два, только вдруг машина тронулась с места и поехала по скользкой от дождя траве прямо в пруд. Женю охватил ужас.
Машина «клюнула» носом в воду, сначала словно поплыла, но потом вокруг крыши появилось множество пузырей, словно кто бельё полоскать пришёл. Пузыри были маленькие и большие, а машина стала погружаться в воду и, наконец, совсем исчезла под водой. На воде появилось ещё несколько больших пузырей, они лопнули, и никто бы не смог сказать, что на этом месте машина ушла под воду.
Женюшка хотела закричать: «Помогите!», но поняла, что голоса у неё нет. Охваченная ужасом, потеряв плащ-палатку, девочка стала выбираться из ивняка, чуть глаз не выколола острой веткой. Выбралась к спуску на плотину и упала, рыдая. Уже совсем стемнело. Только дождик поливал её. Она слышала, что её зовёт мать, но сил подняться не было. И голоса – совсем.
Как она добралась до своей калитки – не помнит.
 
– Вот и всё, – сказала Женюшка полковнику.
Дядя Денис сел рядом, прижал девочку к себе.
– Сейчас отвезу тебя домой, а за мамку не беспокойся. Врачи в нашей больнице хорошие.
– Да уж, хорошие, – сказала Женюшка, – а мамка так и хромает, как я ей всё это скажу?
– Не переживай, Женя, мы ей всё в письме отпишем. А вот Денис Васильевич повезёт тебя мамку проведывать и передаст ей. Ну, идите с Богом, а то бабка Зинаида, наверное, все капли сердечные выпила. Денис, ты уж сам поговори со старушкой.

Вот такая история приключилась лет десять назад в селе Сельцове, что под Воронежем.
Сказка – не сказка, а детективная история.
Дай Бог нам всем здоровья!