Попытка бизнес-леди

Мягче стелить было некуда. Мы с моей будущей начальницей сидели в кабинете генерального директора, за специальным столом переговоров. Он сделан в форме сияющего лаком шестигранника, и у каждой грани стоит по креслу - из натуральной, удивительно нежной кожи. Сидишь, как в ласковых объятиях. В огромном, как зал, кабинете торжественно-прохладно, и потому особенно заметен пар над фарфоровыми чашечками с кофе, только что внесенными секретаршей.
Начальница моя - еще не директор, но его заместитель по связям с общественностью, и вероятно, скоро займет должность еще круче, так как руководящие навыки у нее развиты чрезвычайно. Вкрадчивость ее тона каким-то образом сочетается с непререкаемостью, а дружелюбие не позволяет забыть разницу в нашем общественном положении.
Хотя я и без того ошеломлена и раздавлена. Вчерашний ветеран биржи труда, где у женщин выбор невелик, не хочешь в уборщицы - иди в технички, я вдруг оказалась на пороге открытой двери, за которой все: карьера, деньги, множество льгот. Громадная, процветающая система предприятий. Но пиарщик - новая профессия, их еще не наштамповала страна, поэтому можно дать шанс человеку с улицы, имеющему диплом, несмотря на его непрезентабельный внешний вид. И шефиня моя, Манюра - татарка по национальности, чаще называемая Марией - собственноручно принесла лист бумаги и продиктовала заявление.
Так начался мой ударный капиталистический труд. Штаб квартира нашего генерального и иже с ним размещалась в Москве. Лучших, на его взгляд, людей он брал в свою команду. Поэтому там, куда я пришла, шла постоянная борьба за место под солнцем. В ней, естественно, не участвовали рабочие, которых не ждали ни сокращения, ни повышения. Ежедневно, положенное количество часов, выполняли они свой тяжелый труд и получали порцию наших управленческих речей о том, что с приходом шефа жить стало лучше и веселее.
Но в "еврокоридорах", где порхали на тонких каблучках бизнес-леди и время от времени срывались в запой "специалисты высшей категории", каждый надеялся попасть в первопрестольную или, хотя бы, занять освободившееся после счастливчика более теплое место.
Потерять работу здесь было бы страшным несчастьем - падением с палубы огромного комфортабельного парохода в бурное море неустроенной жизни. Поэтому каждый держался за свою должность "руками, ногами и зубами". Все мысли и интересы должны были подчинены Делу.
С Манюрой, правой рукой шефа - хотя вернее было бы назвать ее его языком - мы связывались два раза в день по телефону. Утром она давала задания, вечером я за них отчитывалась. По возрасту она была младше, и опыта, естественно, имела меньше, но власти училась с быстротой вундеркинда. С каждым звонком металла в ее голосе становилось все больше, а довольна ходом дел она оказывалась все меньше. Вероятно, она ждала чудес, но творить их способны немногие.
Ей нужно было знать о тайных настроениях в коллективе, о том, не замышляется ли чего против шефа, все ли поют осанну Компании и кто конкретно не поет. Дирижировать этим славящим хором должны были мы, ее помощницы, на местах. И она сама - у трона шефа.
Как-то раз, когда к нам приезжали тележурналисты, я не смогла вечером посмотреть сделанную ими передачу. Болел сынишка, а когда температура в градуснике балансирует в районе 39, становится самым искренним образом наплевать на все на свете, кроме данного факта. На другой день Манюру едва не хватил кондратий.
- Ты должна переживать за свою работу не меньше, чем за больного ребенка!
Ей эта фраза так понравилась, что она ее повторила раза четыре.
Ах, как хотелось послать ее... далеко-далеко, но на что тогда покупать лекарства и апельсины тому же самому ребенку?
Единственным, кто вносил в ту пору успокоение в душу, был Саша. Инженер-программист с четвертого этажа. Он помогал мне освоиться с Интернетом, а потом и решать возникающие компьютерные проблемы. Я звонила, когда все окончательно заходило в тупик, как в "скорую помощь". Саша являлся. Подозреваю, что часто мои проблемы отвлекали его от собственных важных дел, и еще чаще ему приходилось крепко держать себя в руках, чтобы не пенять мне за компьютерную бестолковость. Ради того, что, по его мнению, можно было исправить одним движением пальца, он шел в другой конец здания.
Никакие мои трудности не казались Саше серьезными. В том числе и отношения с Манюрой, которой уж и неизвестно было как угодить.
- Если ты будешь такой мягкой, - говорил он, - тебя здесь съедят.
Сам он считался профессионалом такого ранга, что скорее шефа могли убрать в результате интриг, чем Сашу. Он практически выполнял работу за весь свой цех.
Но наиболее драматичным моментом профессиональной жизни были все-таки командировки. Сваливались на голову они всегда неожиданно. Посреди самого обычного утра звонит Манюра, и тоном приказа объявляет: "С такого-то по такое-то у нас учеба там-то".
До срока остается обычно считанное количество дней, и жизнь превращается в вихрь. Оформить командировочные, купить билеты, собраться, и главное - пристроить Максимку. К счастью, с женщиной из соседнего подъезда сложились настолько хорошие отношения, что она без вопросов соглашалась пожить недельку у нас. Но последний раз...
Максимка заболевал. Накануне у него была небольшая температура, и доктор успокоила, мол, скорее всего обойдемся без бронхита. Но малыш капризничал, и цеплялся за меня и отчаянно не хотел, чтобы мама уезжала. А мне мечталось очередной раз послать все к черту! Вместо этого я, глотая слезы, шептала об игрушках, которые ему привезу.
На дворе стоял конец марта, но весна еще никак не ощущалась. Был серый сумеречно-тоскливый день. Грязный снег и пронизывающая сырость.
В дорогу нас отправлялось пять человек. Четверо мужчин, "сливки" фирмы, руководство, и я - как их пресс-секретарь. Честно говоря, собаке больше нужна пятая нога, чем им сослуживица в этой поездке. Дружная мужская компания предчувствовала нехилый оттяг, и лишние глаза были им абсолютно ни к чему.
Иномарки буквально стелились над землей, за полчаса домчав нас до аэропорта. Не знаю, боялись ли мужчины лететь? Перед этим была целая полоса катастроф, которую журналисты нарекли "самолетопадом". И думать, что сейчас под тонким днищем будет десять тысяч метров... А сколько лет сей лайнер уже летает? И нет ли на борту террористов? Не говоря уже об исправности двигателей, качестве горючего и прочих технических нюансах...
Впервые за много месяцев от страха мне захотелось выпить, чтобы голова поплыла, и все уже стало по фене. Но не начинать же раньше мужиков!
По счастью, рядом сел наш главный инженер, а рядом с ним всегда чувствуешь себя как на планерке, то есть боишься его больше, чем любой катастрофы.
Да, я еще не сказала, что Саша тоже был среди нас? Он сидел через проход и читал журнал.
В первопрестольной нас ждали автобусы. Заполненные представителями других филиалов. И здесь, конечно, была Люба.
Люба - это вообще поэма. Практически она моя коллега, тоже пресс-секретарь. Но существо совершенно необыкновенное, обладающее каким-то особым магнетическим даром.
Ей двадцать два года. К ней очень подходит строчка из рассказа О'Генри о ком-то: "он был свеж, как молодой редис и незатейлив, как грабли". У нее яркие голубые глаза на полудетском лице и золотистые волосы. Стянутые банданой, весьма напоминающей колхозную косынку. Но на сильный пол она производит сногсшибающее впечатление. Сколько раз потом наблюдала в столовой. Входит Люба и, ни на кого не глядя, не выясняя, есть ли какие-то знакомые в зале, садится одна за пустой стол. В считанные минуты оставшиеся семь мест оказываются заполненными мужиками.
Так что с ней можно лишь издали поздороваться, не пытаясь пробиться сквозь ее эскорт.
То же и Манюра, на подобных тусовках она не приближается к нам - подчиненным, низшей касте, она - среди начальства, в заоблачных сферах.
Мы едем через Москву, минуя гигантский мегаполис, и дальше - куда-то в леса, где расположен учебный центр. Уже темнеет, мартовский день на исходе, когда мы добираемся до места. Сугробы здесь выше, как всегда за городом. Горит россыпь разноцветных огоньков, ниткой тянется над входом, очерчивает крыши коттеджей, и высокого корпуса - в центре.
Господи, что это за роскошь! Нас селят в домике, неискушенному глазу напоминающем дворец в миниатюре. В нем несколько спален - огромные кровати, со спинками под малахит, резные комоды, шелковые складки штор... В зале затоплен камин. И совсем еще зимний лес за окнами.
У нас еще остаются силы, чтобы вымыться в роскошной ванне, представляя себя на месте кинозвезд, отужинать теми деликатесами, что таятся в холодильнике и вытянуться на своих царственных ложах.
На другой день начинается учеба. Здание, где мы собираемся, и вовсе неотразимо. В зимних садах бьют фонтаны, мраморные лестницы застелены коврами. Здесь бы приключенческий фильм снимать!
Вместо этого мы слушаем лекции, от скуки прихлебывая минералку. Те, кто успел с утра принять чего покрепче, прячутся на задних рядах. То тут, то там поют сотовые телефоны. Да еще радость - перерывы. Довольно частые, кстати. Кофе-брейк, обед, опять кофе-брейк... Это когда в ресторане - множество тарелочек с пирожными и бутербродами, чай и кофе, кувшины с соками - такой шведский стол, где каждые пару часов нас кормят до отвала.
И усталость застоявшегося тела, которому бы сейчас в лес. Верно, уже и подснежники найти можно? Или отправиться к той далекой церкви, что свечкой возвышается почти у горизонта.
Лишь поздние вечера - наши. Руководство опробует предложенные развлечения. Их - немерено. Псовую охоту не желаете? А как насчет полета на дельтаплане? Сауна? Верховая езда?
Люба хронически куда-то пропадает. А мужчины, мои спутники, спиваются в "Охотничьем домике".
Но все затмевает банкет последнего дня. Изобилие уже через край. И эмоции через край. Уже почти нет вменяемых за столом. "Свежую, как редис" сграбастал кто-то из высших чинов.
- Люба! Глядя на тебя, я могу быть только вором, Люба! - шепчет он ей.
Кто-то умудрился застрять в двери, которая на фотоэлементах, кто-то, по слухам, пытался танцевать на унитазе и расколол его.
Саша молча сидит рядом, за весь вечер и вообще за эти дни мы хорошо, если перекинулись парой фраз. Но когда я встаю, он тоже встает.
- Провожу. Общество тут... слишком веселое.
В коттедже нашем никого нет, и Саша присаживается на диван, не снимая пальто. В принципе, нам есть, о чем говорить, мы могли бы обсуждать своих коллег или семинар, но бывают минуты, когда говорить ничего не хочется. Вернее - говоришь без слов. Со стороны кажется, что мы сидим в противоположных углах комнаты и молчим. Сосны шумят за окном, и это слышно. Но поза, жест, взгляд - все это сейчас более внятно, чем произнесенная фраза.
- Завтра автобус будет рано. В шесть.
Это единственные его слова. Он кивает и уходит.
Мои дамы возвращаются под утро. Люба откровенно довольна, Манюра же, пришедшая чуть позже, прокрадывается к себе в комнату как кошка, а потом выходит оттуда с видом только что проснувшейся особы - нельзя же терять престиж. Последние впечатления наши добирают в аэропорту. Это оказывается единственным местом, где они могут купить сувениры, и они набивают сумки искрящимися хрустальными фигурками, свертками со шмотками, коробками еще с чем-то...
В книжном отделе я покупаю Максимке "Синюю птицу" Метерлинка, потом усаживаюсь на скамью и пишу заявление по собственному. И вкладываю его в книгу. В этом мире я не приживусь никогда.
Мы летим, и на пути - огромное, как гора, как сказочный замок, облако. Самолет описывает вокруг него полукруг, а облако кажется неподвижным. Оно одновременно белое, голубое и розовое. Я гляжу на него и пытаюсь глотать слезы, не всхлипывая.
Тогда Саша прижимает меня к себе, загораживая от остальных, и я могу уже плакать так, как плачется, уткнувшись в его мохнатый, пахнущий дешевыми папиросами свитер. поделиться

Татьяна Свичкарь

24.01.2003