Собачья площадка (окончание)

начало

     – ГЛАВА 16 -

В электричке Катя задремала. И в этом полусне вдруг пришли к ней все остальные воспоминания.
Что и как говорил Павлов, как прилип у неё к небу язык.
Электричка привезла её на Ярославский вокзал. Народу было немного. Будний день. Она хотела спуститься в переход, чтобы войти в метро, но передумала. Душно там, вдруг сознание потеряет.
Она вышла на площадь. Встала на край тротуара и подняла руку. И вдруг увидела узбеков, торгующих дынями… Выбрав самую душистую, она опять стала ловить машину.
– Куда, красавица?  – спросил водитель тормознувшей у тротуара машины.
– Недалеко здесь, на Яузу, знаете? Переулок…
– О чём речь, мигом, полтинник, пойдёт?
Катя села в машину.

На том месте, где она когда-то парковала свой кабриолет, был построен продуктовый павильон. Она забежала туда, кое-что купила, в надежде, что Павлов, как обычно, придёт с полным пакетом. Он любил и умел покупать продукты.
Поднялась на лифте и достала ключи. Пакет мешал ей, и ключи упали, звякнув, на пол. Сразу же открылась соседская дверь. Старушка в чалме из полотенца и с папиросой в зубах окликнула Катю. Она обернулась, улыбаясь: «Здравствуйте, это я, Катя!».
У старушки глаза полезли на лоб, и она быстро захлопнула дверь. Чудная, – подумала Катя.
Но ключи не подошли. Катя опешила – решила, Павлов сменил замок. Но, приглядевшись в полутьме лестничной площадки, поняла, что это совсем другие ключи. Она полезла в сумочку – там, на дне в изящной ключнице лежали ключи от квартиры Павлова. Замок щёлкнул, и дверь открылась.
В квартире было душно. Катерина поставила пакет и сумку на трюмо в прихожей и открыла все форточки. Потом сняла пальто, бросила его прямо в кресло у входной двери. Достала свои тапочки и пошла на кухню. Неожиданный стук заставил её вздрогнуть – это в прихожей упала сумка, и из неё выехала Кипрская фотография.
Катя взяла телефон и набрала рабочий номер Павлова.
– Какого Павлова? – спросил женский голос. Катя назвала имя и отчество.
В телефоне зашептались, потом спросили: «А кто его спрашивает?»
Катя ответила. В трубке тотчас же раздались частые гудки.
– Странно, – подумала Катя и пошла вешать фотографию на её обычное место.
И только сейчас она увидела, что на всей мебели лежит толстый слой пыли. В спальне, на тумбочке Павлова белело пятно. Она потерла пальцем, запахло сердечными каплями. Катя прошла на кухню, открыла холодильник. Он был выключен и пуст.
Мусорное ведро тоже было пусто. Даже пакет для мусора не вставлен.
Опять заломило надо лбом. Она принялась растирать виски.
Вернулась в комнату, открыла гардероб. Все вещи были на месте. Вот и платье, то самое, первое, которое он подарил ей.
Катерина переоделась.
Она посидела немного, задумавшись, потом опять взяла телефон и набрала номер лечившего её доктора из кризисного стационара.
Долго никто не подходил. Но Катя не опускала трубку. Наконец на другом конце ей ответили.
Она попросила позвать лечащего доктора, сказала своё имя и фамилию.
– Катя! – вскричал доктор в трубку. – Катя! Где вы?
– Я у Володи дома, на Яузе…
– Никуда не уходите, умоляю! Я подъеду через сорок минут, постараюсь через полчаса.
– Я не уйду, я Павлова жду…
Катерина взяла в ванной тряпку, намочила и стала вытирать пыль в квартире. И всё прислушивалась к шагам на лестнице.
Доктор появился даже раньше, чем обещал. Влетел в квартиру и сразу же схватил Катю в объятия.
– Господи, Катя! Где же вы были! В склифе сказали, что вас забрали какие-то люди, но куда!? Даже сестра ваша не знает. Они адреса своего никому не оставили. Мы замучились вас искать… Даже в милицию заявление дали с вашей фотографией.
Катя отстранилась: «Где Володя? Почему он не искал меня?»
Впервые за всё время знакомства Катерина называла Павлова по имени, даже сама вздрогнула.
– Собирайтесь, – сказал доктор, – Я должен вас отвезти туда.
– Куда?
– Всё расскажу по дороге. Это что у вас, дыня? Какой аромат… Захватите её с собой.
Но в машине доктор был молчалив. Остановились у какого-то коммерческого банка, он зашёл туда и вернулся минут через десять с папкой.
Припарковав машину на Калининском проспекте, они прошли по Плотникову переулку на Арбат. Катя шла рядом с доктором и ничего не спрашивала. Не хотела. И так голова кружится от нахлынувших воспоминаний.
Они вошли во двор того самого дома, с рыцарями на фасаде. Доктор набрал код на двери, они поздоровались с консьержкой и поднялись на пятый этаж.
Катя вышла из лифта, и взгляд её сразу уткнулся в медную табличку «Доктор медицины Павлов В.А.» Холодок пробежал по спине.
Он там! За этой массивной дубовой дверью!
Доктор не стал звонить: «Катя, ключи от этой квартиры должны быть у вас».
– Да, да! – Катя сняла с шеи цепочку с ключами. Так вот от какой двери были эти ключи.
Катя вбежала в квартиру и крикнула: «Это я! Ты где прячешься?»
Вопрос повис в тишине большой квартиры. В окнах были новые стеклопакеты, и шум не проникал с улицы.
Она обошла всю квартиру. Признаков жизни Павлова и здесь не было. Квартира была отремонтирована, обставлена, но не обжита.
Катя вопросительно посмотрела на привёзшего её доктора. Он молчал, понимая, что сегодня ничего не сможет рассказать Кате. Потом открыл папку, которую принёс из банка, попросил Катерину внимательно его выслушать.
В папке были документы о праве собственности на эту квартиру. Она принадлежала Кате. Он протянул ей бумаги и попросил расписаться на документах. Катя, не читая, подписала. Ей было непонятно и всё равно.
«Придёт Павлов и всё объяснит», – подумала она и не стала задавать доктору лишних вопросов, чему тот очень обрадовался.
Доктор засобирался, Катя вызвалась его проводить.
– Вы не боитесь снова потеряться? – спросил доктор Катю.
– Нет, – твёрдо ответила она.
Тем же путём они вышли на Калининский проспект.
– До завтра! – сказал доктор, садясь в свою машину.
– До завтра! – улыбнулась ему Катерина.

     – ГЛАВА 17 -

Оставшись одна, Катя огляделась. Снежок, выпавший утром, давно уже растаял.
Она попыталась представить, где же был их дом на Собачьей площадке.
Выходило, что как раз та том месте, где мчатся сейчас машины, где ползёт троллейбус «двойка». А здесь, на месте газона напротив кинотеатра был их двор и те качели, на которых так любила в детстве качаться Катя. Она шла, опустив голову, чтобы не видно было, что глаза наполнились слезами. Взгляд ёе скользил по перекопанным на зиму клумбам. Вдруг выглянуло солнышко, и в этот момент, что-то блеснуло в одном из земляных комьев на клумбе. Блеснуло, словно молния средь бела дня.
Катя остановилась, наступила ногой на перекопанную землю и наклонилась. И тут ей показалось, что молния эта ударила прямо в неё. В комке сырой земли посверкивало золотое колечко с камушком. Она подняла его, достала платок из кармана и вытерла грязь.
Невозможно было поверить, но это было её колечко. То самое, которое подарил ей на десятый день рождения папа. Маленькое, совсем маленькое. Но Катя всё же засомневалась. Ещё раз вытерла кольцо платком. Там внутри колечка гравёром было выведено «Катюше от папы. 1963 год».
Катя зажала колечко в кулаке. Боже мой, почти сорок лет оно пролежало здесь в земле с тех пор, как соскочило с её детского пальчика и упало в песок под качелями. Сколько же раз здесь перекапывали землю, строили дома, делали клумбы и сажали цветы. А оно лежало и ждало встречи со своей хозяйкой.
Теперь это колечко едва налезало на мизинец. Но сидело крепко.
«Что-то должно случиться, не просто же так колечко ко мне вернулось»,– подумала Катя.
Слёзы у неё высохли, и она пошла к метро «Арбатская», забыв, что оставила дыню в своей новой квартире.
Перед метро «Арбатская» она спустилась в подземный переход.

Нищие и попрошайки всех мастей сидели вдоль стен. Были здесь и калеки. И цыгане. И бабули с картонками в руках. Отдельным рядом сидели старички с медалями, вывешенными прямо на потёртые и местами оборванные пальто.
Один из них был с аккордеоном. Настоящим немецким трофейным аккордеоном. Сидел на перевёрнутом пластмассовом ящике из-под пива. Он задорно начинал то одну, то другую песню, но даже первый куплет у него не хватало сил допеть. Ноги его были обуты в женские коротенькие ботиночки «прощай, молодость», протёртые над большими пальцами и мизинцами. Одет он был в белые чесучовые брюки, сквозь дырки которых видны были синие тренировочные штаны. На голове его была когда-то очень дорогая велюровая шляпа, порыжевшая от времени. Перед дедом стоял раскрытый футляр для аккордеона, в котором лежало несколько скомканных десяток, а остальное всё – мелочь. На крышке футляра красовалось старое зеленоватое пятно от чернил.
Катя остановилась, затаив дыхание... Папа… Этого не может быть!
Дед, подмигнув, встал с ящика и спросил задорно: «Что, песни хороши, а, дочка? Дай деду десяточку, может, наскребу на пирожок с мясом к ужину и баночку пивка. Выпью за твоё здоровье!»
– Вы Василий Степанович Лукошин? Папа, это я, Катя! – сказала Катерина.
Дед качнулся, но его поддержали и аккуратно посадили на ящик. Глаза его покраснели, блеснули слёзы: «Вы, ты ... Катя, дочка!?»
– Папа, – прошептала Катя, – Папа... Почему ты здесь?
– Выгнали меня детки из дома, как жена померла, машину отобрали, из квартиры выписали вроде как в дом престарелых. А там не берут. Днём здесь сижу, а ночью дворничиха Зоя меня пускает в закуток, где мётлы стоят. Там вытяжка из метро и тепло. Пальтецо расстелю, полой прикроюсь и лежу, пока Зоя в шесть утра на работу не заступит.
– Какие дети, папа? Я твоя дочь!
– Были дети… Да где ж они теперь… Выгнали, как собаку, – отец заплакал. Солёные дорожки слёз оставляли светлые полоски на давно немытом лице.
– Папочка, милый, пойдём домой, пойдём!
– Домой? К кому? Бездомный я.
– Домой, ко мне домой, к нам домой, папа!
Катя взяла отца под руку, в другую руку футляр с аккордеоном, и они поднялись из перехода на улицу, к ресторану «Прага».
Они шли домой.
Шли туда, где из окон видно было бывшую Собачью площадку.

     – ГЛАВА 18 -

Поднявшись в квартиру, Катя помогла отцу раздеться. Сняв медали и ордена с местами совсем рваного пальто, она отнесла его вниз на помойку. Наполнив ванную, стала мыть отца. Потом нашла в спальне пижаму Павлова и одела его. Распаковала купленные продукты и стала готовить ужин.
Отец ел жадно, запивая переслащённым чаем. Катя поняла, он не ел несколько дней. Потом она уложила отца в спальне, а себе постелила на диване в гостиной.
Но перед тем, как лечь, долго стояла и смотрела в окно. Туда. На Собачью площадку. Уже совсем стемнело. Ярко горели вывески магазинов, кафе. Мчались машины. Мчались там, где разрушен был целый мир многих людей. Где любили, женились, рожали и растили детей. Где все знали друг друга.
Этот мир исчез. Исчез вместе с Собачьей площадкой, Собачкой.
И вставная челюсть в виде Калининского проспекта навсегда исковеркала старинный район Москвы.
Внизу, по старому Арбату, залитому огнями рекламы и вывесок, сновал народ, сидели художники, стояли лотки с матрёшками. А у стенда, увешанного майками с серпом и молотом и надписью СССР, молоденький парнишка что-то вещал в рупор окружившим его иностранцам.
Вдруг Катя почувствовала, как устала она за сегодняшний день. Столько впечатлений. И подумала, как с присказками и шутками она расскажет об этом Павлову.
Она прилегла на диван и всё смотрела и смотрела на такое забытое чернильное пятно на футляре аккордеона.

Проснувшись среди ночи, Катерина увидела звезду в проёме окна и испугалась. Это что? Она всё ещё  в больнице? А то, что случилось вчера – только сон?
Она закрыла глаза и стала прислушиваться, не появятся ли снова те женские голоса. Но было тихо.
Катя села на диване и ощупала себя руками. Вспомнила, что надела платье, подаренное Павловым на 8-ое марта.
Из соседней комнаты послышались вздохи и старческое покашливание.
Папа! Она же нашла, наконец, своего папу. Катерина включила торшер, стоявший у дивана, и потихоньку заглянула в спальню. На постели, раскинувшись, словно ребёнок, с улыбкой на губах спал отец. Сколько же он мыкался по переходам и кладовкам? Кто-то жалел его, а кто-то гнал брезгливо.
Катя стояла, прислонившись к косяку двери, и не могла поверить своим глазам. Папа! Папа! Такой красивый и сильный! Как подкидывал он её под самый потолок, приходя с работы. Она вспомнила, как он ел вчера вечером, и от слёз защипало в горле.
– Папочка, милый, – прошептала Катерина, – сама голодная останусь, но тебя накормлю. И пойдём с тобой гулять на Тишинку, а я буду держать тебя за руку, читать вывески магазинов по слогам и облизывать эскимо.
Она посмотрела на часы. Половина третьего ночи. Надо ложиться. Столько вчера было впечатлений – голова кругом. Катя полезла в шкаф, нашла постельное бельё, одеяло с подушкой и постелила себе на диване в гостиной. Потом, порывшись ещё в шкафу, нашла ночную сорочку. И какую! Такую мог купить для неё только Павлов.
Сорочка была из нежнейшего шёлка, кремово-розовая вся в оборочках, кружевах. С бантиками и сердечками. Катя ополоснулась в душе и юркнула под одеяло.
Но сна не было. Ей непонятно было, что случилось с Павловым. Может быть, он помирился с женой и вернулся к семье? Но ведь сам говорил, что Элла расписалась с новым мужем. Непонятно. Или, что вполне вероятно, мог завербоваться куда-нибудь в африканские страны с миссией Красного Креста. Если б тогда они не встретились, он давно бы уже уехал, такая его тоска от одиночества заедала. А, вдруг, он умер. Погиб. Он ведь так всегда гоняет на своём Пежо. Чур, чур меня. Всё будет хорошо. Просто доктор не хотел её волновать. Он же сказал – до завтра.
Надо просто спать… Спать… Катя встала, чтобы принять выписанные доктором лекарства, накапала пустырнику в мензурку. Фу, какой он горький всё же!
Может быть, позвонить Надежде, что она уже дома и что нашла папу? Катя посмотрела на часы – уже поздно. Надо спать. Она улеглась на новом месте, закрыла глаза и стала прислушиваться к шорохам нового своего жилища, да принюхиваться к запахам.
Так и уснула незаметно. 
 
     – ГЛАВА 19 -

Утром, накормив отца и наказав ему никуда не уходить, никому дверь не открывать, она поехала на Профсоюзную, чтобы забрать кое-что из вещей со старой квартиры.
Их дом стоял сиротливо среди котлованов, строительных бытовок и куч не вывезенных ещё остатков от разобранных уже домов.
Стройка подошла вплотную к дому. Бетонный забор – руку из окна протяни и достанешь. Грохот, яркие брызги сварки, чваканье бетономешалок – всё это сдабривалось непечатными выражениями, вылетавшими из проёмов ещё не застеклённых окон новых домов.
Входная дверь была снята с петель и сиротливо стояла рядом с дверным проёмом. Войдя в полутёмный подъезд с выщербленными ступенями лестничных пролётов, развороченными почтовыми ящиками,  Катерина подумала: «Как после бомбёжки!» И вспомнила, как мама всегда плакала, вспоминая ту страшную бомбёжку 1941 г, когда бомба угодила совсем рядом, в театр Вахтангова.
Такого не было, когда они уезжали с Собачки. Там даже опустевшие дома не казались такими жуткими монстрами. Те дома были построены на века. И люди, которые жили в них, любили свои жилища, как родных людей. И дома те казались живыми существами, потому что тот, кто строил их, вложил всю свою любовь в возводимые стены, представляя, как хорошо и уютно там будет новым жильцам. Они наполнили своей созидательной энергетикой и добротой сердца те дома на Собачке, которые хоть и канули в вечность, но оставили тёплый след в душах, населявших их людей.
Но старое поколение уже почти ушло, унося с собой это никем не объявленное братство, Собачью площадку. Остались только дети 50-х годов, которые помнили Собачку. Это были, как и Катерина, дети тех, кому выпало счастье вернуться живыми с той проклятой войны.
Неужели же уже с их уходом даже воспоминания об этом районе исчезнет навсегда, оставшись лишь коротенькой географической справкой да парой фотографий в музее истории Москвы.
А здесь…
Как радовались, что уезжали из коммуналок! Но хрущобы оказались бездушными бетонными коробками, братьями-близнецами, все на одно лицо. Были они собраны наспех, и теперь отслужили своё. Безликие серые коробки. Нет ничего страшнее дома, у которого нет души! Вот и сейчас в этом разгромленном подъезде из каждого угла тянуло мертвечиной. Даже мурашки по коже.
Катерина поднялась к себе на второй этаж, вытащила ключи. Усмехнулась, такую дверь и она может запросто плечом высадить. Ни коврика, ни тряпки у двери не было. Соседняя квартира была опечатана и забита крест-на-крест горбылём.
Ключи выскользнули из рук и звякнули о плиточный пол. На этот звук почти сразу приоткрылась другая соседская дверь.
– Катюша! Как долго вас не было! – воскликнула соседка.
– Я живу в другом месте, – ответила Катя, не опускаясь до подробностей.
– Сын-то ваш тоже съехал к жене. Так в ЖЭКе никак найти вас не могут, чтобы ордер на  новую квартиру выписать. Звоните им скорее, телефоны пока ещё не отключили.
– Спасибо, что сказали, я позвоню, – Катя закрыла за собой хлипкую дверь,
– Вот я и дома, – сказала она самой себе и села на калошницу в прихожей.
В квартире, несмотря на сильный сквозняк, пахло затхлостью и сыростью. Катерина осмотрелась. Она не была здесь с того самого дня, как Павлов отвёз её к Римме в уютный дом у Никитских ворот.
На кухне была открыта форточка, и ветер хлопал ею. Стекло в форточке было разбито, лишь острый осколок так и торчал в проёме, удерживаемый куском замазки. Под подоконником валялись осколки стекла. Другая створка окна была и вовсе без стекла. Вместо него была вставлена фанера. И всё та же мертвечина. Торчит изо всех углов. Если бы на окнах не было решёток, то бомжам не составило бы большого труда влезть в квартиру.
Вроде и не жили здесь люди, не рожали детей, не встречали Новый год, не пекли пирогов, не смотрели комедии по телевизору. Тридцать лет… А квартира так и осталось бездушной, необжитой.
На кухонном крошечном столе стояла недопитая бутылка водки, лежали на разделочной доске мумифицировавшиеся от жары куски селёдки, горбушка ссохшегося бородинского хлеба, да два опрокинутых простеньких граненых лафитника, у одного из которых была отбита ножка.
– Да, хорош натюрморт, – подумала Катерина и вышла с кухни.
Она толкнула дверь в комнату сына. Комната была почти пуста. Лишь кровать, два старых стула, да старые занавески на немытых окнах. А на полосатом матрасе лежал забытый сыном краповый берет. Рядом – тетрадный лист, на котором почерком сына написано: «Меня можно найти вот по этим телефонам».
Катя взяла листок.
Мамина комната была совсем пуста. Ни кожаного старого дивана, ни телевизора с линзой, ни зелёной лампочки-грибка. Даже старинной железной кровати с шишечками не было. Значит, Надежда всё-таки продала любителям всяких интересных штучек мамину мебель. Только скомканные листы какой-то бумаги валялись в углу. Катя наклонилась и ахнула. Это была не бумага, а скомканные кружевные салфетки, которые она кипятила и крахмалила по субботам. Она осторожно  разгладила их и свернула аккуратно, решив, что возьмёт с собой. Желание позвонить Надежде стало понемножечку таять.
В Катиной комнате всё было по-прежнему, все на своих местах. Только вот эстампы стопкой лежали на подоконнике. И сверху тот самый, который они купили со Щучкой на Кутузовке.
Окно в Катиной комнате тоже было надтреснуто: стройка-то совсем рядом, видно, камушек какой-то отлетел. Через дырку в окне эстампы поливал дождик, нещадно жарило солнце, сыпалась строительная пыль. Картинка выгорела, вздулась местами.
Как только Катя притронулась к ней, пересохшая на солнце бумага буквально рассыпалась в прах.
– Ну, вот, старая моя жизнь и рассыпалась, – Катя вздохнула.
Потом она вытащила из-под своей кровати сумку на колёсиках, положила туда альбом с фотографиями, кое-какие документы да коробку с хрустальными рюмочками, что подарили на их с Виктором свадьбу Ленка с Димкой. Вовремя вспомнила про свою любимую вышивку, достала пакет с нитками и пяльцами и тоже запихнула всё в сумку.
Опустилась без сил в своё любимое кресло. Огляделась, не забыла ли чего, и с ужасом поняла, что ничего из этой квартиры в новой жизни ей будет не нужно.
Набрала телефон ЖЭКа.
– Куда же вы все делись, Лукошины, найти вас не можем. Только вот и осталось пять квартир в вашем доме, кто ордера не получил. Вас там трое прописано. Всем положено по комнате. Тётке, как инвалиду детства, да вам с сыном, как разнополым. В Митино квартира, район хороший.
– Я вам продиктую телефоны сына, пусть он ордер получает на своё имя. Тётка уже старая, а я живу в другом месте.
Катя положила трубку и уже собралась выходить из квартиры, как раздался звонок в дверь. Это была соседка. В руках она держала дрожащую Катину кошечку.
– Сын твой уезжал когда, попросил меня за ней приглядеть.
– Мусенька моя, ты жива! – Катя заплакала. – А я уж думала, что потеряла тебя навсегда.
– Давайте, Катюша, я провожу вас, поймаем машину. А переноска для кошки у меня есть, от своего кота осталась, – соседка передала Кате в руки кошку и вышла. Прижавшись к Кате, учуявшая хозяйский запах кошечка перестала дрожать и с надеждой смотрела  Кате прямо в глаза – мол, больше ты меня никому не отдашь?
Катя опять присела в прихожей, огляделась.
Ну, прощай старый дом, прощай навсегда. Счастлива в этих стенах я не была. Почти вся жизнь здесь прошла. И прошла мимо. Спасибо, что хоть крыша над головой была. Вот вроде бы и всё. Прощай!
Соседка, провожавшая Катю, поймала машину.
Расцеловались на прощание. Машина тронулась с места, но Катя даже и не оглянулась. Ей не хотелось оглядываться.

     – ГЛАВА 20 -

Катя вошла потихоньку в арбатскую квартиру. Поставила сумку и переноску с кошкой. И вдруг!
Запах! Его запах… Перепутать она не могла. Чуть уловимый запах дорогой туалетной воды. Свежий, с небольшой горчинкой. Павлов был жутким снобом.
С кухни тянуло запахом кофе и очень дорогим трубочным табаком. Павловским табаком. Слышались приглушённые голоса.
Она сняла сапоги и на цыпочках, стараясь не шуметь, пошла на кухню.
За столом их было трое – вновь обретённый отец, Катин доктор и, спиной к Кате, в инвалидной коляске – Павлов. Седой, совершенно седой. И также манерно держит вишнёвую трубку в руке.
Катя остановилась в полутьме коридора, прислушалась, о чём говорят мужчины. Она наслаждалась звуком голоса, ставшего ей таким родным.
– Степаныч, как же это вы с Катериной встретились, просто сказка какая-то, – сказал Павлов Катиному отцу.
– Сказка – не сказка, а, видно, судьба наша такая была, встретиться. Она маленькая от меня ни на шаг не отходила. Наказала меня судьба, за то, что их бросил.
– И меня, за глупость, – сказал Павлов. – Доктор, ты разреши мне ещё глоточек за знакомство с тестем, а?
Доктор хмыкнул: «Да тебя, твердолобый, разве отговоришь?»
Павлов поднял свою рюмку и в этот же момент увидел Катино отражение в кухонном окне. На улице стало уже совсем темно, и окно превратилось в зеркало.
Кате показалось, что она смотрит замедленный фильм. Как поворачивается к ней в своём кресле Павлов, как роняет на пол рюмку, как осколки медленно разлетаются в разные стороны. Как встают из-за стола доктор и Катин папа и выходят из кухни.
Словно звук выключили. Сколько они так вот глаза в глаза друг другу смотрели, и сами, наверное, не знают.
– Володя, – только и выдохнула Катерина и, обхватив его голову, прижала к себе. Крепко-крепко.
– Видишь, как Бог меня наказал, за то, что я обидел тебя тогда. Катя-Катерина, я уж думал, мы и не свидимся с тобой больше.
– Не будем об этом. Главное, что мы опять вместе. Господи, какие банальности я говорю!

Катерина долго стояла под душем. По стекающим по лицу каплям невозможно было понять, плачет она или это просто вода. Она и сама не знала. Просто наслаждалась всем сразу – красивой и тёплой ванной комнатой, ласкающей водой, предвкушением ночи рядом с любимым человеком.
Плакать-то она плакала, конечно. Столько всего сразу накатило! Вспоминала своё мытьё в тазу в кухне на Профсоюзной; пощечину, которую отвесила Надежда своему брезгливому мужу.
На генеральской даче они мылись с Татьяной в деревянной, душистой бане. Татьяна запаривала в тазу душицу и мяту, намазывала себя и Катю мёдом. Но после той встречи в бане с сухопарой старушкой, которую она посчитала за ведьму, Катя баню разлюбила. И просто составляла Татьяне компанию, да и надо же было мыться!
Прошлой ночью, принимая наспех душ, Катерина и не огляделась как следует, так устала, и сон её смаривал.
Это её ванная. ЕЁ!
Не та, изъеденная грибком с полуотвалившимся кафелем, убогая комнатёнка, где и вдвоём-то не разойтись, а уютная, с тёплым полом, и такая красивая – зеркало от стены до стены. В уголке кокетливо стоит биде кремового цвета. Кафель теплого апельсиново-кремового цвета и красивая занавеска у ванной, вся в апельсинах. Своим пристрастиям Павлов никогда не изменял.
Ванная комната была метров пятнадцать, с узеньким окном, в котором был тройной стеклопакет с форточкой, где вместо стекла – красивый витраж. У окна из напольной  вазы по стене струились ветви плетистой розы – искусственной, разумеется.
Катя выключила воду и набросила на себя полотенце. Господи, сколько же банок и баночек с кремами стоит на полке. Дамский угодник Павлов и здесь постарался. Катя выбрала молочко для тела с кокосовым кремом, её любимым запахом. Как приятно и вкусно пахнет!
Она неспешно намазалась. Мазалась и наслаждалась. Потом стала выбирать крем для лица. И вдруг остановилась, даже руку отдёрнула.
Не было у неё никогда таких возможностей, чтоб дорогие кремы покупать. Вот и покупала «Люкс» или «Янтарь» для лица, да «Чебурашку», чтоб тело после душа намазать. А тут на полке был целый магазин дорогих кремов под глаза, для шеи, для груди, лифтинг. Глаза разбегаются. Будто в косметический бутик попала.
Павлов всё учёл. Ничего не пропустил.
Что-то словно щёлкнуло в голове. Всё, прощай, старая, унылая жизнь!
Это для неё и только для неё! Она заслужила теперешнюю, новую жизнь. С любимым человеком, который  старается потакать всем её женским прихотям. Сколько же ступенек в чужих заплёванных подъездах ей пришлось перемыть, зарабатывая на жизнь. Не обидела никого, дурного слова  не сказала. Слёзы глотала и молчала. А сколько слёз этих было пролито в одинокой холодной вдовьей постели! Она заплатила сполна.
Катя, накинув уютный махровый халатик, села в кресло с выбранной баночкой крема, и задумалась. Вздрогнула, вспомнив, как сама себе кремы делала, по советам журнала «Работница» – тюбик крема «Люкс», по паре ампул витамина В, жидкий витамин А, сок лимона. И мешала, мешала, пока масса не становилась однородной. «Просто Марию» смотрела и мешала. Там, в том фильме, и увидела в первый раз такую двуспальную кровать.
А теперь – выйди из ванной, эта кровать ужё ждёт её.
Неужели сегодня она будет спать на такой огромной кровати!? Ещё вчера утром она была далеко отсюда, в каком-то чужом доме. А сегодня – он, любимый и долгожданный, там, там в спальне. 
И никто ему не нужен, кроме неё.
Так вот, намазавшись кремами, высушив феном волосы, она и сидела в кресле. Боялась, что за этой красивой дверью, как только она откроет её, опять окажется разбитая хрущёвка.
Как здорово, что ей удалось убежать от Николая и Тани. Будут ли они искать её, или побоятся, поняв, что все их планы насчёт квартиры рухнули. Неужели это было лишь вчера утром?!
Наконец, решившись, она вышла из ванной.
Настольная лампа на прикроватной тумбочке Павлова наполняла спальню тёплым апельсиновым светом. Тихо играла музыка. Чуть слышно. Лишь только для того, чтобы создать тёплую интимную обстановку. Это были, кажется, Крис Норманн и Сьюзи Кватро.
Павлов сел на кровати, протянув Катерине руки.
И Катя решила отдаться полностью своим чувствам. Даже про стеснительность свою забыла. Она встала у кровати и развязала пояс халата. Тёплые и нежные руки Павлова гладили её сначала осторожно, чуть прикасаясь, словно боясь спугнуть. Как она ждала этого момента! Всё, что тяготило и мучило её, отступило куда-то или исчезло совсем.
Мгновение, и халат упал к её ногам. Павлов отвернул одеяло, и Катерина легла рядом с ним, прижалась крепко, будто каждой клеточкой хотела прочувствовать любимого человека. Это была их первая ночь в собственной квартире.
– Не гаси свет, – сказала Катерина, – я хочу видеть твоё лицо.
Что-то горячее и упругое скользнуло меж Катиных ног, заставив её сладко вскрикнуть.
Она словно проваливалась куда-то, потом, глотнув воздуха, снова ныряла в это безбрежное море сладострастия… Постанывала иногда… Потом вдруг вскрикнула ещё раз  и обмякла. Влажные вьющиеся волосы прилипли ко лбу. А Володя всё целовал и целовал её. И каждый его поцелуй отзывался в ней очередным сладким всплеском, разбегающимся по всему телу сладкой дрожью.
Он шептал ей что-то нежное, рука его ласково скользила по Катиному телу. Катя улыбалась, вглядываясь в каждую чёрточку любимого лица. Сколько же они оба ждали этого момента, сколько испытаний выпало на долю каждого.
И дух Собачьей площадки укрывал их, своих детей, чтобы никто и ничто не смогло бы потревожить их сон.

В конце октября ночь неохотно сдаёт свои позиции. Серо-голубое октябрьское утро. Порхает снежок за окном.
Катя присела на кровати. Это сон или не сон?! Ущипнула себя. Нет, не сон.
Рядом, сладко обхватив подушку, спал Павлов.
– Мой муж… Мой муж… Любимый милый, заботливый… Мой муж, – твердила Катя самой себе, словно стихотворение учила. И ей вдруг так захотелось, чтобы у них были собственные дети. Да, сорок три – это сорок три. Ещё есть немного времени. Совсем чуть-чуть, но есть.
Катерина ещё не знала, что прошедшей ночью это чудо из чудес, которое называется новая жизнь, уже поселилось в ней.
Но это совсем уже другая история.

  Эпилог

А Павлова нашли на третий день после Катиной катастрофы рабочие, которые ремонтировали его квартиру, полученную по завещанию родной тётки.
Он лежал на кровати, совершенно седой. На тумбочке, рядом с опрокинутой мензуркой, белело пятно от пролитых сердечных капель, а на полу валялись три пустые бутылки виски, разбитый бокал из чешского стекла и рассыпанные таблетки нитроглицерина.
Рабочие, решившие, что он мёртв, вызвали милицию и скорую помощь. Но не таков был редкий Павлов, чтоб взять и просто так умереть.
Когда его на носилках укладывали в карету скорой помощи, он застонал. Пришёл в себя.
– Сто лет жить будешь, Вован, – сказал ему знакомый фельдшер, приехавший по вызову.
Павлов попытался улыбнуться, но снова потерял сознание.
– Ну, теперь гони, Валера, – обратился фельдшер к водителю, – теперь уж нам его потерять никак нельзя. Видать, в рубашке родился.