Спина верблюда

Занятие тянулось, как всегда, медленно. Репетитор Марина Смолякова сидела, подперев кулачком щеку, и то и дело украдкой посматривала на часы. Это невыносимо… Еще целых тридцать минут! Уроки с Илоной, самой нелюбимой ученицей, для нее всегда были хуже каторги. Илона – дочь преуспевающего сантехника. У нее в гуманитарном лицее второй иностранный язык – английский. Как будто первого недостаточно… Сегодня Марина с Илоной в очередной раз зависли на конструкции «I have got… »
– Ай хэв гот э бук, – произносит Марина. – Переведи-ка, Илоночка.
– У меня есть книга.
– Правильно. А теперь так: Ай хэв гот э дог…
– У меня есть собака.
– Молодец, хорошо. А это: Ай хэв гот э байсикл?
Илона замолчала. Все, интерактивный режим закончился. Марине больше всего на свете захотелось встать и уйти. Только уйти не просто так, а хорошенько треснув напоследок по узкому и бестолковому лбу ученицы… Ведь учили же сто раз, причем сегодня еще и повторяли. Все как об стенку горох!
– Вспомни, пожалуйста. Это слово тебе хорошо знакомо… Ну?
Марину до дрожи в коленях бесила эта идиотская особенность Илоны впадать в ступор по малейшему поводу. До конца занятия оставалось двадцать минут. Даже двадцать две. Так ведь и будет молчать, олигофренка! Пришлось подсказывать:
– Байсикл – вело…
Реакции не последовало. Илона сосала авторучку и молчала, вроде бы это не ее спрашивали.
– Велоси…
– Пед, – проснулась, наконец-то, Илона.
– Умница. А теперь вынь, пожалуйста, ручку изо рта. Попишем диктант…

Марина знала, что Илона ее ненавидит. Толку от занятий – ноль целых, ноль десятых. Вернее, для Марины толк, конечно, имелся: все-таки сантехник платил ей по пять долларов за час. А для Илоны этот час – выброшенное на ветер время и испорченное настроение.
– Илоночка, ну я же тебе объясняла: говорим «найт», а пишем «нигхт». Надо просто запомнить!
– А я этого не понимаю, – процедила сквозь зубы Илона.
– Я тоже не понимаю, и никто не понимает. Говорю тебе, вызубри наизусть. И сразу легче станет.
– У меня не получается.
– Терпение и труд все перетрут. Постарайся это слово как бы сфотографировать, а карточку мысленно приклей себе перед глазами…
«Разве ж в эту дебильную голову можно что-то втолковать? Там, поди, и мозгов-то нет, один пенопласт… » – Марина еле сдержалась, чтобы не стукнуть кулаком по столу. К счастью, минутная стрелка на часах доползла до нужной цифры. Наконец-то! Марина, с трудом скрывая облегчение, пошла в коридор одеваться.
В коридоре, возле перекидного календаря с котами, висела желтая бумажка, на которой черным фломастером было написано: «Купить парашок». А чуть ниже: «Звонил Гинадий Николаевичь». Как всегда, напоследок выглянула из кухни сантехникова жена Люба:
– Ой, Марин, подождите, не уходите. Я тут у вас хотела одну вещь спросить… Счас, стойте, я покажу…
Люба вышла и снова вернулась с книжкой в руках:
– Вот. Вы у нас как бы грамотная, так что объясните мне, что это такое. Бихер… бихреви, тьфу ты, зараза… Нате-ка, сами прочитайте.
– Бихевиоризм?
– Ну!
– Вам-то это зачем? – удивилась Марина
– Да Илонка сейчас в лицее проходит. Только она, бедная, разобраться не может. Грузят детей всякой ерундой, только голову забивают…
– А в учебнике разве нету?
– Ой, там так написано, что ничего не поймешь.
Марина задумалась. Учили ведь в когда-то институте по психологии… попробуй-ка теперь доступно объяснить это Илоне!
– Понимаете, это такая… Ну, что ли, теория. Вернее, психологическая школа. О человеческом поведении… Ясно, о чем я говорю?
Две пары маленьких глубоко посаженых глаз, словно две двустволки, уставились в нее угрюмо и недоверчиво. «Это ж надо, до чего они, оказывается, похожи!» – мимолетом отметила Марина. Раньше она не замечала такого разительного сходства между матерью и дочкой. Теперь, когда Люба с Илоной стояли друг возле друга, их легко можно было перепутать: обе одинаково коротконогие, толстозадые и косолапые. И лица одно к одному. Только у Любы рот пухлый и круглый, а у Илоны – наоборот, узкий и длинный, как щель в банкомате. В папашу-сантехника…
– Вот что, я вам лучше нарисую, – Марина присела на низенькую табуреточку и попросила листок с ручкой. Ручку Илона нехотя вытащила изо рта, а вместо листка Люба сняла со стены желтую бумажку с распоряжениями относительно «парашка». Марина начертила треугольник. Поделила его внутри тремя поперечными линиями.
– Представьте, что это пирамида. А в ней – наши потребности, или, если хотите, нужды. Вот здесь, в самом низу – потребности телесные, то есть элементарные: есть, одеваться, иметь жилье. В этом нуждаются все люди, поэтому кусочек пирамиды такой большой. Понятно пока?
– Ну… – промычала Люба.
– За ними идут потребности социальные. В общении с другими людьми. Понимате?
– Угу.
– Потом – потребность человека в самовыражении…
– В чём - в чём?
– Ну… Это когда мы хотим выделиться среди других людей. Чтобы нас замечали, уважали, что ли… Господи, как же вам объяснить-то… Вот почему вы, скажем, своей дочери такое имя выбрали?
– Так это… Гришка хотел сначала Кристиной назвать, а я, наоборот, Снежаной. Назвали Илона, чтоб никому обидно не было.
– А почему не Катя, не Маша?
– Ну… для красоты.
– Вот это и есть элемент самовыражения.
«А зачем вы свою Илону устроили в гуманитарный лицей? А не в спецшколу для даунов, где ей самое место? А зачем ваш сантехник Гришка купил себе клубный пиджак с золотыми пуговицами? Тоже для красоты?..» – это Марина, кончено, спрашивала про себя.
– Дальше у нас следующая ступень – потребность в духовном и интеллектуальном развитии. Ведь не зря же говорят, что человек не хлебом единым сыт. Люди стремятся стать умнее, образованнее, культурнее. Понимаете?
– Ага…
– И, наконец, вершина пирамиды – самореализация. Это когда человек становится кем-то великим и значимым. Например, художником, писателем, или там знаменитым певцом, например.
– А если у меня таланта нет, чтобы певцом становиться? – обиженно спросила Люба.
– Так все и не могут быть певцами! Талант – это дар божий. Видите, какой кусочек пирамидки маленький? А можно, кстати, быть великим человеком, служа другим людям. Вот возьмите, к примеру, мать Терезу из Калькутты…
– Кого-кого?
– Ладно, это неважно. Ну а так, в целом, понятно?
– Это понятно. А бихервистика тогда что?…

Пять долларов в час по два раза в неделю – это сорок долларов в месяц. Нет, отказываться от Илоны никак нельзя… Пашке ботинки надо купить. Нога у ребенка растет, как на дрожжах. Новые совсем ботиночки, и поносить толком не успел, а уже жмут. И ведь покупала специально с запасом, чтоб на два сезона хватило! А все равно не рассчитала… Счет за телефон не оплачен, на колготках стрелка, стиральную машинку в ремонт давно пора сдать… По дороге домой Марина, как обычно, мысленно распределяла бюджет: что купить в первую очередь, что во вторую, а что может подождать до следующего месяца. Зарплата, которую ей платили в школе, заканчивалась обычно в день выдачи. Как раз хватало на возврат долгов, оплату горящих счетов и покупку продуктов с небольшим запасом. Оставалось репетиторство, которое и кормило семью Смоляковых последующие двадцать девять дней.
Возле гастронома одинокая бабулька продавала зеленый лук. «Значит, скоро весна», – подумала Марина и машинально спросила, почем пучок. Бабулька назвала цену. Марина тотчас безошибочно произвела в уме пересчет. Выходило, что лук стоил столько же, сколько четыре минуты каторги с Илоной… Марина почувствовала, как её охватило невыносимое желание во что бы то ни стало съесть этой остро пахнущей весенней зелени! Даже если бы потом пришлось отказаться от пищи на несколько дней. Она решительно купила лук и при этом почему-то поблагодарила старушку. В гастроном заходить уже не было смысла, так как деньги, предназначенные на хлеб, она потратила. «Ничего, сварю макароны. Один день можно продержаться!» – подбодрила себя Марина и поспешила к дому.

В квартире было накурено, хоть топор вешай. Как всегда, когда Смоляков оставался дома. Особенно, если при этом «творил». Уже третий день кряду Маринин муж сочинял стихотворение для жены директора «Энергобанка». Дело в том, что продвинутый банкир организовывал юбилей супруги в соответствии с новыми традициями. Чтобы не просто пьянка получилась, а культурное мероприятие. Согласно сценарию, для юбилярши на банкете будет играть пианист, а специально приглашенный вокальный ансамбль исполнит ее любимые песни. Ну, и для комплекта нужен был еще поэт со стихами. Об этом всем Марине рассказала Люба. А сама Люба узнала от Гриши, потому что Гриша у банкира как раз джакузи устанавливал и слышал, как тот сетовал, что негде толкового поэта взять, чтоб специально для его жены стихи придумал… Марина, конечно же, сразу порекомендовала своего Смолякова. Люба передала Грише, Гриша, спасибо ему большое, – банкиру, а банкир сам позвонил и велел приготовить стих на пятницу. Сегодня четверг…
– Маришк, ты?
– А ты что, еще кого-то ждешь?
– Думал, Пашка…
– А где, кстати, Пашка?
– Пошел куда-то…
– Знаю я, как он пошел. Сам, поди, выгнал ребенка! – Марина начала раздражаться.
– Мне лучше работается, когда я один, – парировал Смоляков.
Судя по интонации, дела у мужа сегодня пошли лучше. Вчера и позавчера, например, наблюдался творческий кризис. В такие дни Смоляков был угрюм, ни с кем не разговаривал, не брился. Только бесконечно курил и огрызался. Марина с Пашкой старались ему не мешать, вопросов не задавать, и вообще – не шуметь. Ей очень хотелось спросить, готов ли заказ, но что-то мешало. Марина знала, что если наступить мужу на больную мозоль, то он может и наорать. Громко так наорать, во все горло. Но дело даже не только в этом. Марина очень боялась услышать, что стихотворение не готово. И тогда получится, что она подвела банкира. А также Любу и Гришу… Впрочем, сегодня спросить все равно придется, ведь времени совсем не осталось. Завтра сдача заказа, а послезавтра – сам банкет.
– Маришк, че принесла?
– Да так, ничего особенного. Сейчас макароны поставлю…
– А макароны с чем?
– С безом. В смысле, без ничего.
– Ты что, мужика голодом решила заморить?
– У нас пост до воскресенья. Ты ж в субботу вроде бы деньги получишь? – осторожно спросила Марина. И с замиранием сердца добавила: – Ну, что?.. Получилось… что-нибудь?..
– Да. Сейчас только акценты расставлю, и тебе прочту. Примешь работу!
Марину пробрало волнение. Вроде бы колючки в кожу впились. Она достала из полупустого холодильника кочан капусты, вытащила из пакета зеленый лук, принялась крошить салат. «Банкир заплатит долларов тридцать… Сразу отдам машинку в ремонт, а потом куплю чего-нибудь вкусненького. Например, свежий огурец. Ммммм… И кофе нормальный не помешал бы. А то пьем всякую гадость… »
– Мам! Я пришел! – послышался из коридора голос Пашки
– Разувайся и иди сюда, – отозвалась Марина. – Что, снова без теплых носков ходишь?
– Так ботинки же давят!
«Ладно, машинка подождет, лучше Пашке обувь куплю. А то простудит ноги, потом придется лечить… »
– Мам! Надо на кукольный театр сдать…
– Еще чего! Вы ж уже были!
– Не, то мы в планетарии были. А кукольный театр завтра.
– Господи! Это что, обязательно?
– Учительница сказала, что обязательно.
– Прям там! Не сходишь, ничего страшного не случится.
– Ну маааам… Все идут. Учительница сказала…
– О боже!!! Ладно, дам я тебе на кукольный театр. А учительница пусть даст мне на твои ботинки!
– Мам!
– Да что ты все «мамаешь»?!! Ну, чего еще?
– А мы сегодня по английскому цвета учили. Я уже все знаю!
– Молодец.
– Мам, поспрашивай у меня цвета, а?
– Господи, ну когда ж я уже сдохну!!! Это что, вот прям сейчас надо? Срочно так?
– Ну мааам…
– Ох. Ладно, синий…
– Блю!
– Красный…
– Ред!
– Черный…
– Блэк!
– Зеленый…
– Грин!
– Молодец.
– Мам, а еще? Это ж не все. Поспрашивай еще… А?
– Ну что ты пристал, как банный лист! Некогда мне! Видишь, я делом занята?

Когда двадцатилетняя Марина выходила замуж за Смолякова, ее счастью не было конца. Актер, поэт, умник! Голос, как у Высоцкого, внешность, как у Абдулова. «Мы будем жить в Москве, – говорил Смоляков. – Надо только подготовить базу». Раз пять или шесть он ездил в Москву, готовить эту загадочную «базу». Из поездок возвращался возбужденный, с горящими глазами. Падал на диван, закуривал и победным тоном принимался перечислять места, в которых он, возможно, будет работать. У Марины от одних только названий голова шла кругом: «Ленком», «МХАТ», «Современник», «Мосфильм»… Она представляла, как будет сопровождать своего знаменитого мужа на театральных премьерах и кинофестивалях. Жена актера Смолякова! Светская львица, меценатка… Блистательная красавица… О них будут писать в желтой прессе, сплетничать… Нет, это не был расчет. Только мечта… А замуж он выходила исключительно по любви.
Но что-то, тем не менее, помешало ее мужу реализовать мощные замыслы. Разгадать это «что-то» Марине так и не удалось. Просто Смоляков как-то постепенно перестал вспоминать о Москве. И ездить туда, само собой, тоже прекратил. Пошел работать в местный драмтеатр. «Я каждый день себе на горло наступаю!» – жаловался муж. По его словам, все в театре были исключительными уродами. Начиная от директора и заканчивая гардеробщицей. Особенно доставалось главному режиссеру: «Творческий онанист! Могильщик от искусства! Стрелять таких надо! Маразм… » Марина заметила, что слово «маразм» стало у Смолякова самым любимым. Она поначалу делала ему замечания, а потом перестала. Все равно бесполезно… Деньги актерам платили мизерные, и, видимо, от этого у них у всех характеры портились…

– Я готов.
Марина посмотрела на мужа и поразилась. Живут вместе, спят в одной постели, каждый день друг друга видят, а надо же… Только сейчас она заметила, как он сдал. Серая кожа на лице, густая щетина… Вроде бы только что с зоны освободился! Она отложила кухонное полотенце, выключила макароны. Руки стали как будто лишними, и Марина, не найдя лучшего применения, скрестила их на груди. Ладони вспотели. Так бывало всегда, когда она сильно волновалась.
Смоляков принял «стойку»: расставил ноги, сжал кулаки и «набычил» лицо. Задекламировал:
Гррроммм… хррроммм… Плллечи!
Даррр… потеррряаав… ррречиии
Лллиццц… ллллишеныыы… тожеэээ
Воеммм… скррррипяааа… кожеййй!!!
Вррремяааа… летииит… ннночччьюууу
Плллотью… своеэээй… хочешшшь?
Плллеттть… испытааать… вллластиии
Бббог ты… и ррррраааб… Стрррастиии!!!
Смоляков торжественно замолчал.
Марине стало не по себе.
– Это… Что это было?..
– А что, не нравится? – с вызовом спросил муж.
– Как будто… мотоцикл заводишь. И никак завести не можешь, – хмыкнула Марина.
– Не нравится? Да? Да??? Я тебя спрашиваю!!!
– Даааааа!!!! ДА! ДА! ДА!!!! Не нравится! Это вообще не стихи, если хочешь!!!
Марина схватила полотенце и швырнула его об пол. Закусила кулак и стала тихо выть. Брызнули, будто только того и ждали, слезы из глаз.
Смоляков треснул кулаком об столешницу.
– А что я должен был написать? Чтооо, я тебя спрашиваю? «С днем рожденья поздравляю, счастья-радости желаю?» Так это к нашему главному режиссеру, пожалуйста! Для онанистов пусть онанисты пишут!!! Маразм!!!!
И дверью хлопнул, аж штукатурка посыпалась. Пашка подошел, уткнулся Марине в живот и заплакал вместе с ней.
Плакала Марина не столько из-за стихов. Подумаешь, банкирша без поэзии останется… Стихи – лишь последнее перышко, которое сломало спину верблюда. Вся ее жизнь, дурацкая и бессмысленная, стала перед глазами. Она для себя-то только полчаса в день и живет: пятнадцать минут утром, когда просыпается, надевает халат и идет умываться перед работой. И то же самое вечером, только в обратном порядке. А все остальное – школа, ученики, репетиторство, подсчеты, и так без конца. Элементарный уровень… Потребность в выживании. Раньше хоть мечтала о чем-то, а теперь и это делать перестала. Даже сны по ночам не снятся. А если и приснится что, то только на одну тему: как она душит полотенцем Илону…
– Мам, не злись на папу. Он старался…
– Старался! Старался на червонец, а результат на копейку! Только всю квартиру прокурил… Гений неудавшийся! Лучше б сантехником был, честное слово! Хотя бы машинку было кому починить! Сочинитель хренов! Много шуму из ничего!
– Мам. Ну не плачь, а?
Марина наложила сыну макарон, поставила миску с салатом.
– Ура! Салатик! – Пашка быстро успокоился, и принялся лопать ужин.
А Марина подмела штукатурку, села на хромой табурет и задумалась. Слезами горю все равно не поможешь… Что-то зацепилось у нее в голове, только она не могла понять, что. Как выходить из положения? Самой, что ли, стихотворение написать? Она бы и написала, если бы времени было чуть больше. «Много шуму из ничего»… Это же Шекспир! Вот оно! Сонеты!
– Пашка! Дай мне ручку и бумагу! Ну, быстро же!
Вытерла клеенку и принялась писать по памяти:
«Уж если ты разлюбишь, так теперь… Теперь, когда весь мир со мной в раздоре…»
«Ее глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать…»
Хорошо было бы, конечно, в библиотеку сходить. Там, кстати, заодно и про бихевиоризм почитать, вспомнить…
Марина взяла исписанный листок и пошла к мужу в комнату. Он сидел на диване перед телевизором. Шла юмористическая передача, на экране кривлялся Евгений Петросян, смеялись зрители, а Смоляков, насупившись, свирепо двигал желваками.
– На вот, посмотри, – Марина протянула ему бумажку.
Муж двумя пальцами, словно пинцетом, принял текст.
– Ты почитай, почитай. Не стесняйся!
Смоляков посмотрел бумажку. Поморщился:
– Мешать соединенью двух сердец я не намерен… Может ли измена… Что это за маразм?
– Это Шекспир. Сонеты.
– Сказать ему, что это я сочинил?
– Ну ты даешь! Думаешь, в банке все сплошь неграмотные работают? Шекспира не знают?
– А я тогда причем?
– Да какая разница: ты – не ты! Все равно, лучше, чем Шекспир, никто о любви не напишет. Просто почитаешь посвящение любимой женщине. Стихи же красивые…
Смоляков смял бумажку в комок и швырнул прямо Петросяну в лицо.
Марина отправилась стирать белье. В ванной стояли два таза – в одном кисли светлые вещи, а в другом темные. Утром замачивание, вечером – стирка. Злость прошла. Хотелось поскорее закончить домашние дела и нырнуть в постель. Завтра в школу к восьми…
– Мам! А можно, я тебе помогу выкручивать?
– Можно. Только сначала надо хорошо прополоскать. Ты портфель приготовил?
– Портфель не нужен. Мы ж в кукольный театр идем… Забыла?
Марина прислушалась. Из комнаты доносились стихи. Марина прижала палец к губам. Пашка автоматически сделал то же самое.

…Любовь – над бурей поднятый маяк!
Не меркнущий во мрррраке и тумане!
Любовь – звезда, которою моррряк
Опррределяет место в океане…

«И чего он так надрывается? – подумала Марина. – Это надо спокойно читать». Она улыбнулась. Улыбнулся и Пашка.
– Мам!
– Да тише ты! Слышишь, папа репетирует? – цыкнула игриво на сына.
– Мам, – шепотом повторил Пашка, – мам, ты меня любишь?
– Ну здрасьте! Конечно, люблю!
– А можно я тогда «Бригаду» по телеку посмотрю?
– Можно, можно…

…Любовь – не кукла жалкая в ррруках
У вррремени, стирррающего ррррозы
На пллламеннных губах и на щеках
И не стррррашны ей вррремени угрррозы!!!

– Мам!
– Ну что?
– А можно, и ты со мной «Бригаду» посмотришь?
– Хорошо. Посмотрю. Горе ты мое белобрысое…
 
… А если я не прррав, и лжет мой стиххх,
То нннет любви, и нннет стихов моиххх!

Марина вздохнула с облегчением. Кажется, все обошлось. День прожит не зря. Можно спать с чистой совестью…

поделиться

Анна Прудская

18.11.2005