Туфельки

Жила-была девочка. Нормальная такая девочка, обычная и симпатичная. И были у этой девочки туфельки. Красивые-красивые! И любила она эти туфельки сильно-сильно. И уважала себя за такой удачный выбор, а их -  за удобство, цену и умение приспособиться под любой гардероб.
И жили эти туфельки долго и счастливо и приносили много радости. За добрую и безотказную службу девочка их всячески ублажала, водила в кино, кафе, рестораны, в гости в разные части города, а однажды они вместе летали в самолете. И до чего ж счастливы они были вместе! И девочка и туфельки.
Иногда, когда девочка уставала, она надевала другие, или вовсе меняла их на кроссовки. По этому поводу туфельки очень грустили и покорно ждали своего часа. А когда хозяйка надолго забывала про них, они злились и обижались. И когда она вновь надевала их, они могли от обиды, а отчасти и из вредности, доставлять ей неудобство и боль. Девочка тогда, заглаживая вину, водила их все в новые и новые места, хвалила.

Когда шел дождь, девочка жалела их и бережно ставила на мягкий коврик.
Когда они вместе гуляли, туфельки видели много таких как они, и даже лучше. Но девочка была по-прежнему им верна, а туфельки старались выглядеть как можно лучше.
Шло время, туфельки гуляли с девочкой, а девочка с туфельками.
Но вот девочка все чаще стала гулять по сложным дорожкам, все чаще менять ремешки, замочки. Девочка все чаще стала надевать кроссовки и все чаще оставлять туфельки на коврике. Туфельки начали все чаще вредничать, рваться и капризничать в непогоду и на солнышке. Все реже они стали гулять и все чаще ссорились и вредничали. Туфельки стали совсем невыносимы, они все чаще доставляли боль. И девочка не выдержала, забросила туфельки на самую дальнюю полку. Она жалела туфельки, злилась и обижалась на них. Но больше никогда не доставала. И туфельки тоже злились и долго не могли простить девочку, и так и не простили.
«Может, не в туфельках счастье?!» - думала девочка.
«Может, не в девочках счастье?!» - думали туфельки.

поделиться

Саша Светлова

15.08.2008

Туфельки

Робко наступил май: он поменял белые шапки одуванчиков на яркие тюльпанные ладоши, а ландышевый дух на надрывно острый запах распускающихся тополей. Май раздавал выпускникам звонкие колокольчики и красные ленты, курсантам - нелепые огромные офицерские фуражки, которые так и норовили съехать на глаза. И, несмотря на знаменитые грозы, столица радовалась - пришел теплый май.
Тополя стали приметой века сталинской архитектуры, ведь величественные здания не могли прятаться ни в чахлых липах, ни в развесистых березах. За 30-40 лет деревья по-прежнему внушали добротную уверенность в прочности ТОЙ жизненной системы: они тянули свои мощные стволы, надежно скрывая от случайного взгляда в медальонах дородных женщин с толстыми щиколотками и мужчин с античными лицами на крепкой рабочей шее. Кое-где попадающиеся башенки своими колоннами напоминали крепкие ляжки передовиков производства. Светлую эпоху страшного времени уже тогда было решено прикрыть от неблагодарности потомков.
Весна в городе предваряет удушливый сезон вентиляторов и полуобмороков. Становится тепло и недушно. Москва еще не успевает прогреть асфальт и каменно-бетонные стены домов, а гладко-железные крыши не дарят и без того жаркому воздуху свои раскаленные пары. В такие дни на улицах мелькают разноцветные гольфы, маечки, шортики, юбочки. Дети мчатся вприпрыжку поближе к паркам и фонтанам, а взрослые, даже спеша на работу, не отказывают себе в пятиминутном удовольствии - посидеть на лавочке в ближайшем сквере, поедая восхитительно-прохладное мороженое. И всем хочется скакать по тротуарам, улыбаться, парить в ощущении полного безоблачного счастья.

В одну майскую субботу на крыльце пятиэтажного грязно-розового дома царила веселая суета: по ступенькам вбегали тоненькие трогательные девочки, похожие на жеребят, с острыми ключицами и нескладно торчащими локтями и коленками. В их стремительности, однако, безошибочно угадывалась та профессиональная выправка, которая бывает только у людей, которые с молодых ногтей прилежно стоят у балетного станка по 2 часа в день. В свете яркого солнца то и дело вспыхивали невидимки на их гладких головках. Иногда, впрочем, попадались кокетливые рюшки вокруг сеточек, удерживающих в пучках длинные косы и маленькие хвосты. Утро оказалось таким оживленным оттого, что сегодня был экзамен в балетном классе.
Понемногу все успокоилось. В прохладном чреве первого этажа установилась необычная тишина, как будто даже нарисованные на стене строители коммунистического рая замерли, пораженные торжественностью момента. Вдруг раздалась торопливая дробь бегущих ног, и в двери впорхнуло полувоздушное существо: то ли девочка, то ли эльф. Непослушные пряди выбились от упрямства хозяйки и торопливого бега. На раскрасневшемся лице читался ужас опоздания и решимость во что бы то ни стало заставить время бежать вспять. Перепрыгивая через две-три ступеньки, маленькая Мельпомена ворвалась на четвертый этаж, распахнула дверь раздевалки и, наконец-то переводя дыхание, прислонилась к косяку.
Вокруг на банкетках у шкафов суетились другие ученицы. Кое-кто разминал подъемы, двое самых младших в полноги повторяли предстоящий урок, а старшие тайком вынимали крошечные зеркальца, чтобы навести свой первый макияж. На полу валялись вывернутые сумки, на каждом гвозде покачивались концертные белые пачки. В углу кто-то уже успел рассыпать канифоль. Ощущение важности момента наполнялось еще и светлой радостью от общей возни, от высоты цели - сдать выпускной экзамен, чтобы раз и навсегда определить свою будущую жизнь.
Раздался властный голос учительницы. Через 10 минут начало. Опоздавшая торопливо сдернула с себя одежду, чтобы облачиться в белый купальник, как остальные. Некоторые девочки одевали на талию резиночку, чтобы казаться еще стройнее, но подобные уловки были ни к чему, ведь их гибкие натренированные тела еще не приобрели тяжести женственности. В одинаковых белых костюмах девочки походили на близнецов.
Та, последняя, теребила тоненькими пальчиками поясок невесомой газовой юбки. Внезапно она побелела под цвет одежды. На по-детски серьезном лице отразилось такое отчаяние, которое редко встретишь даже у взрослых людей. Большие синие глаза наполнились слезами, и она не сделала никакого усилия, чтобы остановить прорвавшийся поток слез. Девочка кинулась к своей сумке, заранее осознавая поражение. Трясущимися руками она вытащила черные пуанты.

Класс сиял свежевымытыми окнами, отполированными зеркалами и полустертым дубовым паркетом. В углу торжественно водрузился специально настроенный к этому дню черный рояль. Ученицы выстроились в ряд, чтобы поприветствовать комиссию. Все замерли в ожидании, и только синие глаза нервозно скользили по лицам всех собравшихся, пытаясь разглядеть следы возмущения от черноты ее ног. Ей казалось, что черные атласные ленточки стягивают икры до боли, что каждый присутствующий в зале готов просто возненавидеть, осудить, растоптать, выставить ее вон. Внутри все переворачивалось от страха и стыда. Безумный полный слез взгляд метался от членов комиссии до соратниц, и каждая улыбка отзывалась болью насмешек над нею, обутой в проклятые черные пуанты.
Аккомпаниатор подала сигнал к реверансу, и девочки выстроились в три линии. Удивленная учительница увидела, как ее лучшая ученица забивается в дальний угол, но приписала этот поступок волнению по случаю предстоящего экзамена. Зазвучал вальс. Стайка воздушных танцовщиц точеными, хорошо отрепетированными движениями поклонилась и разлетелась по сторонам. В течение пятнадцати минут юные танцовщицы упражнялись у станка. То и дело взлетали легкие юбочки, тонкие руки замирали в точеных классических позах, пока ножки выделывали тандю и пике. Одна группка сменяла другую, и только растерянная девочка в черных пуантах все жалась к роялю.
Наконец объявили сольные номера. Она должна была идти первой - лучшая ученица курса, подающая большие надежды. Как во сне она выходила на середину класса. В голове мелькали обрывки слов, которые она сама себе говорила за прошедшие двадцать минут с момента осознания своего провала. В ободряющих улыбках она читала насмешку над своей несобранностью, безалаберностью и "отличностью". Мир как будто проносился мимо нее, стоявшей неподвижно на вершине позора и стыда. Мятежные глаза отчетливо вылавливали белые балетки других учениц, очки в золотой оправе на носу у учительницы и полузасохший кактус в кипельно-молочном горшке. Легкая фигурка как будто согнулась под тяжестью унижения, сжалась, сделалась еще меньше.
Прозвучал первый аккорд. Послушная привычке, девочка вытянула худенькую шейку и расправила узкие плечи. В такт музыке она выпрямила руки вверх и потянулась за ними. Маленькая фея как будто просыпалась, раскачиваясь хрупкой веточкой в водовороте танца. Ее движения постепенно приобретали уверенность и грацию. Она закрывала глаза, словно прислушиваясь к танцу своей души. Юная балерина закружилась на месте, склонилась к полу и... открыла глаза. Перед ней была собственная ножка, затянутая в белые колготки, крутой красивый подъем в черных пуантах. Она замешкалась лишь на полтакта, вскочила, засеменила в угол класса и приготовилась к завершающему эффектному каскаду прыжков.
Девочка замерла в углу и обвела взглядом присутствующих. Все замерли, пораженные той внутренней силой, которая завораживала, гипнотизировала и подчиняла себе. Снова в глаза танцующей бросился нелепый кактус и черная земля в белом горшке. Пора. Синкопы мелодии били огромными молотками внутри маленькой гордо поднятой головки. На глаза наворачивались слезы. Ножки выполняли привычные прыжки, но вдруг, не почувствовав никакой опоры, как-то неестественно подогнулись. Девочка оказалась лежащей на полу. По классу прошла волна громкого вздоха. И наступила тревожная тишина.
Первое, что она увидела, очнувшись, была белая гигантская таблетка лампы. Постепенно возвращалось сознание и боль. В комнате пахло хлоркой и спиртом. Грязные белые стены казались суровыми и холодными. Девочка снова закрыла глаза. Пришло не по-детски суровое осознание проигрыша большой битвы - никогда она не сможет танцевать.

Спустя две недели из больницы выписывалась уже маленькая женщина с залегшей печальной складкой на лбу. С тех пор она никогда не носила ничего черного и выдернула черные бусинки глаз у всех своих игрушек. Но черные пуанты повесила на двери в свою комнату.
Когда она вышла замуж, сразу выкинула все закопченные черные сковородки и стала красить волосы в пепельно-белый цвет. С маниакальной скрупулезностью покупая коричневые туфли и сумочки, перчатки и пальто, она между тем каждый вечер трогала холодный черный атлас балетных туфелек и быстро отводила взгляд.
А спустя 30 лет она подарила потертые старые пуанты своему сыну в день, когда он вернулся с Большой войны. поделиться

Анна

06.07.2001