Я не буду злиться...

– Сегодня я не буду злиться. Вот так. Встаю с правой ноги и... начинаю новый хороший светлый и солнечный день, – Марина Сергеевна проговорила это вслух, как вчера ее научили, и стала собираться в школу.
Надела привычную немаркого темно-серого цвета прямую юбку, прикрывающую колени. На юбке были предусмотрены два удачных боковых разреза. Это позволяло Марине Сергеевне свободно передвигаться вдоль и поперек школы, не привлекая раннего внимания подростков к женскому полу. Всунула ноги в удобные разношенные туфли на квадратном четырехсантиметровом каблуке. Туфли давно перестали жать и смотрелись получше расхлябанных домашних шлепанцев, которые Марина Сергеевна из-за этого их приобретенного качества частенько дома даже не носила. Разве что по вечерам, когда надо было донести до мусоропровода наполнившееся картофельными очистками луковой шелухой и бумагами пластмассовое ведро неопределенно серого цвета. Нет, вы не подумайте, Марина Сергеевна очень тщательно подошла к вопросу покупки мусорного ведра и из десятка цветов предпочла именно мутно-серый. Для мусорного ведра – идеальная расцветка.
Ведро, как только было куплено, рьяно стало выполнять возложенные на него обязанности. Стояло скромно, лишь незакрывающейся крышкой напоминая о том, что пора бы прогуляться на лестничную площадку.
Марина Сергеевна выводила свое ведро, как иной хозяин выводит по нужде собаку. Сперва она окунала ноги в тапочки, потом подвязывала потуже халатик, потом снимала крышечку с ведра и клала ее обязательно наружной стороной на девственно чистый пол. Открывала входную дверь ключом и клала ключ в кармашек халатика. После этого она одной рукой продолжала держать в кармашке ключи, а другой бралась за дужку ведра, и они выходили, наконец, из однокомнатной квартирки на девятом этаже.
В их многоэтажке мусоропровод располагался на каждом четном этаже, и Марина Сергеевна аккуратно спускалась по серым высоким ступеням панельного дома, заворачивала за угол, за которым ее поджидала мусорная труба с разболтанной уже крышкой вечно грязного люка, принимавшего отбросы. Для ведра она находила относительно чистое место на заплеванном курильщиками полу. Крышка мусорного люка со скрипом жаловалась на весь подъезд:
– Вот, опять понатащили дерьма. А я вам тут что? Обязана?
Из широкой мусорной трубы вверх устремлялась струя вонючего воздуха, нагло дувшего из подвала.
Марина Сергеевна, стараясь по возможности не дышать, аккуратными четкими движениями опрокидывала скомканные бумаги, картофельные почерневшие очистки и прилипшую к ним луковую челуху, на некоторое время застывала с перевернутым ведром, давая возможность мусору упасть, не рассыпав шелуху на лестничную площадку. Потом отточенными движениями резко переворачивала ведро и закрывала крышку люка. Делала еще один выдох, стараясь тем самым не внюхивать неприятный помойный запашок и, прыгая через ступеньки, заскакивала домой. Дома Марина Сергеевна устремлялась в ванную, наливала в ведро воды и сливала в унитаз прилипшие к ведру остатки мусора. Потом доставала чистящий порошок, резиновые перчатки и тряпочку, состоявшую теперь большей частью из дыр. Надев перчатки и насыпав определенную порцию порошка на тряпочку, принималась удалять вредные бактерии. Бактериям предстояло умирать в течение как минимум пятнадцати минут, после чего ведро тщательно ополаскивалось и вытиралось. Перевернутое и помытое, стояло оно до утра, ожидая обязательную бумажку на донышко и сухую крышечку. В таком виде встречало оно хозяйку с работы, радостно раскрываясь и желая помочь спрятать подальше от близоруких глаз все ненужные продукты и исписанные мелким почерком листочки бумаги.
Ах, что это я про ведро?
Марина Сергеевна уже давно оделась и даже помадой губы подкрасить успела. Ресницы Марина Сергеевна не красила, не было такой привычки, да и практичные очки с чуть затемненными сероватыми стеклами сами по себе снимали проблему наложения макияжа.
Блузка в тон розовой помаде. Черная вместительная сумка на все случаи жизни, повторяющая цвет обуви и колгот.
Собранные в пучок волосы и поджатые тонкие губы давно схоронили все ее девичьи мечты.
– Настроение у меня замечательное. Настроение у меня замечательное. Настроение у меня... – внушала себе шепотом Марина Сергеевна и целенаправленно передвигала ногами.
Наконец, она достигла цели, придя в учительскую, и села, разгладив на попе юбку. Старый развратник – физрук –  давно уже намеревался избавить Марину Сергеевну от необходимости проделывать это движение самостоятельно.
Каждое утро он видел Марину Сергеевну со спины, садящейся прямо напротив его стола за груду тетрадок. Она то вставала, то вновь садилась, выискивая нужную стопочку. А Семен Иваныч прихлебывал свой утренний чаек с принесенным для него кем-то из училок бутербродом и задумчиво представлял, как он проводит чуть поплавнее по юбке. Вот так бы и сжал, ощущая в ладони аппетитное тело и, не отрывая руки, стал бы водить ею сначала по кругу, как бы массируя, потом... Ох, да что там долго массировать! Потом плавно вниз, и, как только кромка юбки будет удачно пройдена, скользнуть уже по колготкам вверх... Потом она сожмет на мгновение ноги, но он будет скользить вверх и вниз, то усиливая нажим, то ослабляя, добиваясь...
Ну и, разумеется, не одна же рука будет водить. А сам я? Ох, прижмусь к ее мясистым ...

Зазвенел звонок и как всегда оборвал утренние мысли. Успевший даже немного больше по-утреннему обычного возбудиться физрук пошел отдавать зычные и стандартные команды шпане.
Шпана бесилась, дралась, визжала –  иными словами, вела себя выжидательно. Физрук рявкнул приветствие и почему-то решил сегодня же овладеть Мариной Сергеевной. Шпендики прорявкали ответное «физкульт-привет», и бег по кругу начался.

Марина Сергеевна вела урок русского языка в первом классе. В классной комнате летала огромная муха, и все внимание недопроснувшихся детей было поглощено этой жужжащей персоной. Лишь Леночка что-то сосредоточенно выводила в тетрадке. Марина Сергеевна подошла поближе и даже присела от удивления. Леночка, такая примерная рыженькая конопушка, высунув от старания язык, вырисовывала не цветочек и не солнышко. На картинке, причем без лишних точка-точка-огуречик, было нарисовано то, что Марина Сергеевна не видела «живьем» никогда. Но однажды она ЭТО трогала! После чего ее три дня не покидало ощущение, что в руке ЭТО осталось и продолжает напрягаться и подрагивать. Мало того, к рисунку Леночка уже приписала название. Название было недлинным и простым. Все буквы, даже те, которые стояли в конце алфавита, и из которых короткое слово было составлено, детвора успела пройти еще осенью.
Леночка же увлеклась. Марина Сергеевна закричала:
– Петухова! Это что?
Леночка Петухова испугалась и даже заикала. Она открыла рот, да так и не смогла его еще добрых пять минут закрыть.
С соседней парты подскочил Коля Малышев и, едва взглянув на рисунок, посмотрел серьезно на Марину Сергеевну и внятно произнес его название.
– Что? – закричала Марина Сергеевна.
– Ну, – сдвинул Коля бровки в поисках синонима, – еще это называется "член".

Марина Сергеевна не знала, что ей делать, она выскочила из класса и побежала в кабинет директора. Потом резко развернулась и направилась в кабинет медработника Любови Викторовны. Потом еще раз резко развернулась и остановилась посреди коридора. Закрыла глаза и принялась считать.
Раз, два, три... – вот досчитаю до ста и тогда решу, что делать – убеждала она себя. – Докатилась. Петухова! Зачем я к ней подошла? Рисовала бы она себе... восемь, девять... мне бы не пришлось сейчас бегать ... одиннадцать... к директору, что ли, идти?.. пятнадцать, шестнадцать... и что я ему скажу? Петухова! О боже! Я не выдержу. Они все уроды! Все дети – уроды! Рыжая Петухова? Туда же? Дура! И я дура! А здесь – дурдом! Самый настоящий дурдом!
Слово «дурдом» Марина Сергеевна произнесла уже вслух. И моментально невысокие и устойчивые каблуки развернули ее и ноги и понесли по привычной тропинке в учительскую. Сказать, что это было ее решением, значит, ничего не сказать. Настоящего решения у Марины Сергеевны не было. Как будто кто-то невидимый подтолкнул ее в привычное помещение. В помещение, в котором не нужно было думать. В котором всегда был чай и у раковины стояли перевернутые чашки. В котором во время первого урока никого не было.
Марина Сергеевна открыла дверь, подошла к зеркалу и увидела в нем женщину лет сорока пяти. Она сняла очки и ужаснулась. Опущенные уголки губ и застывшая педагогическая маска убили все привлекательные черты некогда такой любознательной Марины.

Марина Сергеевна испугалась собственного отражения. Давно уже не видела такого искусственного лица. Она себя не узнала. Не отпросясь у директора, чего с ней обычно никогда не случалось, машинально взяла безразмерную сумку, сунула в нее какую-то тетрадь со стола и пошла вон из школы.
Она незаметно для себя пересекла школьный двор, прошла свой квартал и почему-то села в автобус. Номера автобуса Марина Сергеевна не увидела, перед глазами стоял Леночкин рисунок, а рука сжимала и разжимала длинную и объемную ручку черной сумки.
Марина Сергеевна невидящим, но как всегда заученно умным взглядом, напоминающим взгляд индюка, обвела автобус, потом встала с сиденья и вышла на первой попавшейся остановке. Она вышла из автобуса и пошла прямо, никуда не сворачивая. Присела на лавочку, когда вдруг увидела свободную. Посидела неопределенное время, поднялась и снова пошла. Добралась до трамвая...
Очнулась она почему-то в электричке. В сумке лежало пять рублей мелочью. Станция «68-ой километр» ей ни о чем не говорила. Она решила выйти на следующей. Название следующей было еще непонятнее – «Горка». А далее следовала конечная, и Марине Сергеевне пришлось выйти из вагона. Вместе с ней вышла толпа стариков и старух. Больше было старух. Они нагло атаковали пару свободных стариков и перекрикивали друг друга. Это напомнило учительскую во время собраний. Марина Сергеевна пришла в себя, отвернулась от стариков и подумала: "Уйдут – лягу под поезд".
Стало смеркаться и заурчало в животе. Марина Сергеевна сидела на лавочке, и только воспитание не позволяло ей на эту лавочку лечь.

Воспитывала Марину Сергеевну очень больная мама.
– Учись, доченька, вот умру, кто о тебе позаботится? Сама о себе будешь заботиться. Ох, и не знаю, как ты жить-то будешь. Люди кругом – не люди, а волки. Стая волков. Никому не верь. Все норовят друг друга обмануть. Вон меня нынче в магазине пигалица такая размалеванная обсчитала. Сучка. Все волосенки бы ей повыдергать! Падла такая. Мала еще меня обсчитывать! – переходил на визг голосок старой больной.
– Ну, ну, успокойся, мамочка. Хочешь, я тебе молочка принесу? Не холодно? Может, плед притащить?
– Да нужна ты со своим пледом! Я тебе про жизнь толкую. А ты слушай, что мать говорит. Не перебивай!
Долго говорила мать, что делать да как жить. Чаще стала покрикивать да за волосы Маринку таскать. Но Марина все сносила спокойно, как надо. Надо маму слушаться. Она плохого не посоветует.
Когда мама умерла, Марина продолжала жить по привычке. По привычке вставала в шесть тридцать, чистила зубы ровно три минуты, ставила чайник на плиту и мазала черный хлеб маслом. По привычке ела, по привычке ходила на работу. Никто не мог заменить Марине пустоту, вдруг продырявившую ее как кусок сыра, насквозь. Никто не говорил ей, что она делает не так, и Марина испугалась. Как же жить? Как жить-то дальше? Кто подскажет? Кто посоветует?

– Простите, у вас не найдется ручки?
– Ручки? – переспросила Марина.
– Да. Ручки.
– Ручки, – тихо повторила она, глядя себе под ноги.
Молодой человек присел рядом на лавочку и вдруг обнял ее за плечи. Стало как когда-то в далеком детстве, легко и уютно. Марина Сергеевна почувствовала себя маленькой девочкой. Она поджала ноги и положила их на лавочку, голову опустила на колени незнакомцу и заснула.
Незнакомец раскрыл сумку, порылся в ней и вытащил записную книжку. Пока Марина Сергеевна спала, он изучал содержимое записной книжки, кошелька, сумки и через двадцать минут знал об их хозяйке все. Или почти все.
Проснулась Марина Сергеевна так же внезапно, как и заснула. Она не испугалась того, что лежит у незнакомого мужчины на коленях. Все было естественно для нее, как будто только этого момента она и ждала в жизни. Только ради этого и жила еще.

Комната молодого человека с бородой и давно нестриженными волосами была прокурена и завалена непонятным хламом. Винтики, газеты, еще какие-то железяки, банки из-под масляной половой краски, засушенные кисти, огромные листы бумаги, поломанные карандаши и песок в банках.
Марина, как только вошла, стала трогать предметы. Она ходила от одного к другому, и уже через два часа все стояло на своих местах. Комната стала просторнее. Последующие дни Марина Сергеевна отмывала все, что попадалось под руку.
Незнакомца она не видела.

Он пришел на четвертый день. Марина сидела у окна и ждала. Пила чай без сахара. Незнакомец принес в дом пучок травы с полевыми цветами пополам, протянул его Марине. Марина молча взяла букет и пошла искать подходящую банку. Поставив, посмотрела в глаза незнакомцу. Он стоял посреди комнаты. Высокий, бородатый и почему-то знакомый. Голубые хитрые глаза смотрели сейчас изучающе.
Ни слова не говоря, он подошел к Марине, взял за руку и подвел к большому зеркалу в кованой раме.
Его голос оглушил Марину:
– Посмотри.
Марина вздрогнула и уставилась в зеркало. Перед ней стояла худощавая женщина в розовой блузке и темно серой юбке. Босая и с распущенными волосами. Женщине было на вид лет тридцать. Тридцать пять.
Мужчина стоял позади нее. Он был на голову выше. Черноволосый. С длинной бородой. Рукава фланелевой рубашки в красно-черную клеточку были закатаны и обнажали загорелые мускулистые руки. Пальцы мужчины были длинные с узелками на фалангах. Черные штаны были заправлены в высокие сапоги. Сапоги были необычны. Со множеством ремней и застежек.
– Кто это? – спросила сдавленным голосом Марина. Ее голос был едва слышен в звенящей пустотой комнате.
– Смотри, – произнес тихо мужчина и стал руками гладить Маринины волосы. Он проводил по волосам, закручивал локон на палец, раскручивал его, расправлял, пальцами массировал голову, трогал ухо, другое...
Марина стояла и смотрела на отражение. Она видела женщину, которая блаженно поворачивала голову, наклоняла ее то в одну, то в другую сторону, при этом сама Марина испытывала невероятное спокойствие и радость. Ее тело наливалось теплом и негой.
С женщины в зеркале сползла блузка и юбка. Тело послушно тянулось к ласкающим его рукам. Руки все настойчивее и все сильнее прижимались к телу. Они слились с телом, с Мариной, с комнатой...

Марина наслаждалась свалившимся на нее счастьем. Она не спрашивала мужчину ни о чем, не разговаривала с ним, она его просто ждала. Ждала и ласкалась. Ласкалась и ласкала. Как ребенок. Как женщина. Как влюбленная женщина.
Было хорошо и спокойно. Марина ни на секунду не думала о прошлом. Прошлое пришло само. Записной книжкой из ее старой сумки.
Кривошеева Марина Сергеевна. Ул. Старых Полярников, 17, квартира 158. Кривошеева?
– Чье это? – спросила Марина незнакомца, который стал теперь привычным, только вот имя так и не приобрел. Марина звала его иногда "Мой", иногда "Солнце мое". Незнакомец ее не звал никак. Он с ней почти не разговаривал. Просто приходил и уходил. Иногда он подолгу сидел, смотрел прямо перед собой. Марина обнимала его спину, прижималась к ней лицом и закрывала глаза. Она могла сидеть так вечность, вдыхая запах его пота пополам с запахом его сигарет.
Время остановилось.
– Твое, – просто ответил бородатый.
– Мое что?
– Имя твое. И книжка твоя записная. И адрес твой. Пойдешь домой?
– Нет! Я хочу быть с тобой!
– Ну, будь.

Разговоров больше не было. Дни сменялись ночами. Ожидания ласк сменялись самими ласками. Марина отдавалась этому человеку и была счастлива.
Она уже выходила на улицу и покупала хлеб в ближайшем хлебном магазине. Остальные продукты приносил незнакомец.
Марина готовила. Нашла толстую книгу с кулинарными рецептами и каждый день увлеченно перечитывала, выбирая, чем вкусным сможет порадовать Свое Солнце. Солнце любил поесть, резал приготовленное мясо на маленькие квадратики, обмакивал их в соусе, клал в рот и блаженно закрывал глаза. Пироги и кулебяки уходили в рот этому ненасытному в любви человеку, евшему со скоростью разогнавшегося паровоза.

Постепенно паровоз стал почему-то ржаветь и разгоняться уже не мог. Он сводил брови к переносице и тер лоб. Она ощущала кислоту, появившуюся в запахе его пота. Как собака, старалась она зализать его ржавчину.
Но ни руки, ни язык, ни все Маринино тело больше не радовало незнакомца. Он думал. Думал о чем-то своем, ей неведомом.
А однажды посадил ее в машину, и они подъехали к многоэтажному дому.
Поднялись на девятый. Он открыл дверь и втолкнул ее внутрь. Стоя на пороге, он сказал одно только слово:
– Забудь.
И ушел.
Марина била руками дверь, хотя та была незаперта. Потом села возле окна. Налила себе чаю без сахара и стала ждать.
Листала записную книжку, принадлежавшую прошлой Марине Сергеевне.
«Сегодня родительское собрание в 19.00. Родителей Иванова и Круглова»
«Кустомарова испортила журнал»
«Найти и пришить пуговицу к белой блузе»
Записи были непонятны, а главное, ничего не сообщали ей о нем.
Тогда она подошла к зеркалу. Зеркалом служило старое трюмо, на котором было прилеплено много фотографий матери и открыток. Фотографии закрывали всю нижнюю часть зеркала.
Марина одну за одной удалила бумаги, мешавшие ей увидеть в отражении Его. Потом она встала и начала гладить себя по волосам. Женщина в зеркальном отражении наклонила голову, руки ее скользили, обнимали и гладили плечи, ласкали бедра и живот.
Вдруг что-то изнутри толкнуло Марину, и она оцепенело замерла.
Рука оставалась лежать на животе. В отражении не было Его. Только голая женщина с распущенными волосами и выпирающим животом. Из живота Марину пинал новый человек.
Мама. Он скажет мне «мама».
Взгляд Марины упал на фотографии на полу комнаты.
– Мама. Прости, я...
Марина закрыла рот руками и села на колени, раскачиваясь в такт собственным стенаниям.
О, Боже, что же я наделала? Что же я наделала? Господи, защити. Помоги мне, Господи. Ой, дура я. Дура. Что же я наделала? Мама, ты права была – поиграет и бросит. Куда же я смотрела? Все люди вокруг – уроды. Все уроды. Кругом дурдом. Сумасшедший дом. Сумасшедший город. Нельзя никому верить! Я – дура. Кто он? Солнце? Он – изверг. Сатана! Меня обманул сам Сатана. Нет, о Господи. Мысли мои. Голова! Мама, как болит голова! Ну почему я не послушалась тебя? Ну что ты не подсказала мне? Где ты была? Где ты, сучка, была? Волосенки тебе последние повыдергивать мало! Падла!

Хоронили Марину Сергеевну в закрытом гробу учителя из школы и соседка с нижнего этажа.
– Оголодала совсем. Зарплату-то не платят месяцами. Поди, с ума сошла от голода. Одичала она в последнее время. Как мать похоронила, так и одичала.
– А почему ее в закрытом гробу хоронят?
– Дак разлагаться уж начала. Я ее по запаху обнаружила. У меня в квартиру понесло. А я думаю – что это у нас в подъезде мусором так воняет. Помыла даже люк мусорный. А все несет.
– Говорят, она волосы себе повыдирала.
– Ну так что с тронутой возьмешь. Говорю же, умом она того. Зарплату не платят. Людям жить не на что. Ой, как жить дальше? Хоть самим в гроб ложись.
– Ну, за упокой души.
И учителя приняли по маленькой. Потом по второй...
Так и забыли Марину Сергеевну.

поделиться

Злата Перечная

28.10.2005