Запах перемен

Мартовские вечера. По сравнению с зимой, когда темнеет чуть ли не сразу после обеда и очень быстро, в одночасье, мартовское солнце волнующе ярко и никак не хочет склониться за горизонт. Еще повсюду снег, хрустальный, с шуршаньем обламывающийся снег, и вдруг - как откровенье - в какой-нибудь проталинке - зелень воскресающей травы.
А уж работать весной - совершенно невозможно. Рита сидела у окна, ее стол приходился как раз под открытой форточкой, и воздух, уже не холодный, но нежно-прохладный, был упоителен. Так бы и выйти, сесть вон на ту некрашеную лавочку, подставить лицо лучам уже склоняющегося солнца и впитывать, впитывать в себя весну, оживать вместе со всем окружающим миром.
Коты на заборах орут, как монстры, идущие мимо девчонки давно поснимали шубы и шапки, на них легонькие курточки и волосы распущены по плечам, брюки в облип и... о-о, какая юбка в складку, в черную и белую клетку... Кажется, она видела такую на базаре, но даже не представляла, что она так хорошо смотрится.
До зарплаты оставалось еще несколько дней, причем полуголодных дней, но дойти просто так от работы до дому, в какие-нибудь десять минут - да никогда.
Когда она сбежала по ступенькам рабочего своего крыльца, - голова закружилась. Такое часто бывало с ней после гриппа. Идешь и сил много, будто летишь, а в какой-то момент эта легкость становится удивительной, так что ног своих не чуешь. И вдруг не хватает воздуха, и сердце бьется тревожно. Больше всего пугало ее почему-то потерять сознание на улице, при всех. Стыд такого положения, когда ее примут за пьяную, вероятность, что украдут сумку... А потом найдется кто-нибудь сердобольный и станет приводить ее в чувство. Да еще, чего доброго и в "скорую" позвонит. А со "скорой" ей сталкиваться ну никак нельзя.
Проще всего было поискать глазами место, где можно приземлиться, любую горизонтальную поверхность - только бы сесть и сунуть за щеку припасенный в сумочке кусок сахару. В крайнем случае, на сахар можно накапать корвалол. Но сам его запах, резкий, как бы внушал "все плохо, подруга" - и она его избегала.
И, прежде всего, нужно было отвлечься от мыслей, преследующих ее с настойчивостью мучительной: "Неужели этой весною они с ним так и не..."
Стоп, маньячка! Срочно переключайся на другое! На нем свет клином не сошелся. Хотя сошелся, конечно, и давно. Чем еще можно заняться весной? Хотя бы собой. Не как вот эти девицы, которые задницы любой формы и размера обтягивают одинаковыми грубыми брюками с будто выцветшими белесыми полосами... А ноги, Бог ты мой! Главное их достоинство - что они есть. А длина и кривизна - дело десятое. Показать всему миру - они есть.
Вроде уже и встать можно. Если не торопясь. Так, медленным шагом и побрела Рита к ближайшему магазину. Парфюмерному.
...Дешевка была выставлена у входа. Но в эти витрины и школьницы не заглядывали. Даже им подавай из того ассортимента, на который ежедневно программирует мозги телевизор - "Лореаль", "Фаберлик", и прочее не разбери-пойми. Но для нее - исходя из цены - это были совершенно музейные экспонаты. А вот возле скромненьких отечественных духов она задержалась.
Когда-то, в пору ее студенчества, они были совсем другими - роскошными. Правда. Нынче запах из крошечных импортных флакончиков слаб и улетучивается так легко.
Она вспомнила "безумные" траты своей молодости. Четыре пятьдесят за "Ромео и Джульетту"! Набор из двух флакончиков на нежном белом атласе. "Ромео" - по всеобщим отзывам благоухал отсыревшим мешком, зато "Джульетта"... Жасмин, и еще что-то неуловимое... Входишь - и весна с тобой вошла.
И с нестерпимостью почти внутреннего приказа захотелось ей сейчас купить что-то, не уйти с пустыми руками. "Кузнецкий мост"! Его цена отнимала у нее пакет пельменей "Зимушка", двухдневный горячий обед, но это было несравнимо.
Строгий прямоугольный флакон с синей крышечкой - ее! Вот так - сходу, "кота в мешке", не понюхав, не поняв - ее ли запах? Все - дома. Разочарование или...
Дома была мама. Как всегда, с вечными своими нескончаемыми планами. Потолки к Пасхе обмести, окна вымыть, а вообще давно пора новые ставить, уже не только у новых русских, но сплошь и рядом у всех - пластиковые, с большими стеклами. На балконе убрать пора и...
Она перестала слушать. Рутина этого нескончаемого труда по большому счету казалась ей бесцельной. Во-первых, она делила жизнь на две работы, служебную и домашнюю, отнимая эти весенние дни, возможность радоваться им.
Во-вторых, сейчас казалось - к чему все это? Ну, обуютят они дом до последнего уголка, а дальше? Сидеть и радоваться этому? Или придумывать что-то новое, чем занять руки, спастись от той душевной тоски, от которой хоть волком вой.
Где он сейчас? Дома? Дежурит? Но если ему не нужно это - снять трубку телефона и позвонить, то ей навязываться немыслимо. Раздражение в нем вызывать одним звуком своего голоса?
И совсем перед тем как уснуть, уже в постели, она открыла новые духи. Запах одновременно свежий и терпкий, сильный, но без оттенка вульгарности, нес в себе неопределимую словами власть. И, повинуясь ей, она заснула так крепко, как два года уже не спала, с тех пор как... И никто не снился ей.
- Чем это пахнет? Что за духи? - спросила на другой день подружка Маринка, едва войдя в кабинет.
- "Кузнецкий мост" - чуть с вызовом ответила Рита. Вызов этот оправдывал выбор, который Маринка могла счесть древним, типа бабушкиной "Красной Москвы".
- А почему, скажем, не "Железнодорожный вокзал"? - фыркнула Маринка.
- А почему у тебя "5-я авеню", а не "6-я панель"? - на той же ноте поинтересовалась Рита.
После получки она оправилась по магазинам уже всерьез. И аромат, который за последние дни стал уже ее, неотъемлемым, диктовал стиль. Пояс из белых кружев. Невесомые, ласкающие ноги чулки с опять же кружевной широкой резинкой. Юбка легкой тонкой шерсти, в мягкую складку и того цвета, какого скоро полные сады будут - тюльпанов. Шелковая блузка с изящным глубоким вырезом. Она передумала стричь свои, отросшие за зиму волосы, и завила их сама, так что они казались от природы волнистыми.
В воскресенье она ходила по дому в новом обличии, привыкая к нему. И в этот же день к ней приблудилась собака. Открыла утром дверь, а за ней стоит и смотрит в глаза пес. С выражением "вот, наконец, я и нашелся". Подросший щенок. Вроде бы овчарка, но окрас несколько другой, больше напоминает волчий.
Вынесла ему за дверь миску супа. Вечером выглянула на площадку - лежит. И тут же, взметнувшись, кинулся ластиться к ее ногам. Еле утихомирила. Опять накормила. Вынесла ему тряпку - постелить на холодный пол. Утром естественным образом он отправился провожать ее на работу.
Конечно, Рита оставила его за входной дверью, не пустила дальше. Тогда пес начал обегать одноэтажное здание, становиться лапами на подоконники, и заглядывать в окна. Найдя Риту, он заскулил счастливо и попытался прыгнуть так высоко, чтобы добраться до форточки. Что тут было делать? Тайком провести пса в кабинет, где он улегся под столом и блаженно заснул у ее ног.
Так состоялось одомашнивание. Она назвала найденыша Джеком, и чтобы подобные подвиги верности не повторялись, запирала его дома, а вечером шла с ним гулять. Он бежал рядом мягкой поступью, ловил ее взгляд, а задержавшись по своим собачьим делам, так кидался вслед в такой отчаянной тревоге - не потерять бы ее, что у Риты сердце сжималось. Прежде она не умилялась животным, но теперь, опуская руку на эту голову, ждущую ласки, она все чаще думала: умели бы так любить люди...
"Выздоравливала" она медленно. И все же это происходило. Все чаще приходили мысли о чем-то другом, а не о нем. Она уже думала о том, как провести лето, набрасывала какие-то планы. Конечно, ограниченность в деньгах делала дальние путешествия нереальными, но почему бы с той же Маринкой и ее другом не отправиться просто в поход? По той же по Самарской Луке к Шелехметским горам... Маринка с Сергеем, она - с Джеком. И вечера у костра будут душевнее и запомнятся ярче, чем лежание на переполненном черноморском пляже. Или выбраться к Молодецкому кургану, там фермерское хозяйство открылось, лошади...
Даже ходила она теперь иначе, чем год назад. Не было этой сутулости, которую рождала непрестанная душевная боль. Плечи стали прямее, и порою ощущалось чисто физическое удовольствие - от ветерка, все теплевшего буквально от часа к часу, от запаха сырой земли, от вида полянки, зажелтевшей цветами мать-и-мачехи, предшественницы одуванчиков. Да скоро уже черемуха зацветет!
Пока она не осознавала, что мужские глаза выделяют ее. Ненавязчивая, мягкая, вневременная женственность все еще котировалась. Она же просто отдыхала от боли.
...В тот день она пошла платить за квартиру. И только вышла на крыльцо почты, как притормозила машина, та самая, которую она так не хотела видеть - с красным крестом.
- Как дела? - спросил он, спрыгивая на землю. - С бумажками бегаешь? - это о квитанциях, которые она держала в руках.
Возможно, он тоже счел, что она изменилась к лучшему за это время, что они не виделись. Месяцы ведь прошли, не дни. Не та, измученная, что заглядывала ему в глаза - другая совсем. Спокойная. Отчужденная. И - не мог не заметить этого - хороша. Как тогда, когда он впервые встретил ее.
Она же теперь только беспристрастно отметила его сдержанность. Не понять никогда было - рад он видеть ее или нет, что он скажет в следующую минуту. Изобразит ли непонимание на ее робкое:
- А у меня теперь свободный график работы... Я бы могла...
- Везет тебе. А у нас так легко не убежишь.
Или будет у него хорошая минута, улыбнется так обаятельно, как только он умеет:
- Почему не приходишь? Когда придешь?
Ей и довольно.
Теперь она смотрела ему в глаза даже ласково. А вот Джек был настороже, и контраст этой искренней защиты ее и вкрадчивого человеческого голоса, проверяющего, "на крючке" ли еще она, был очевиден.
- Подвезти?
- Пожалуй, не стоит. Сейчас так приятно пройтись.
Она шла - легкий перестук каблучков - и понимала, что с этого мгновения она действительно свободна, и ей голову не хочется повернуть - узнать, смотрит ли он вслед.
А Джек бежал рядом и заглядывал ей в лицо. поделиться

Татьяна Свичкарь

02.04.2004