Запах влажного песка

Я повёл её своим любимым путём…
По верху неглубокого овражка. В былые годы здесь, на его склоне, после дождя можно было набрать небольшую корзинку белых и подберёзовиков.
Но в это засушливое лето склон овражка превратился в серый блестящий камень, с выступающими корнями берёз и елей.
Иногда среди травы, превратившейся уже на корню в экспонат для школьного гербария, попались мумифицириванные сыроежки и лисички.
Ноги скользили по засохшей траве, и я иногда, не удержавшись, съезжал одной ногой на дно овражка, где оставалась хоть какая-то влага, хрустел под ногами трубочник, мотнув своей кудрявой головой, распространяя приторно-сладкий запах и вспугивая целое облачко августовских мушек, лакомящихся остатками настоянного, как хорошее вино, нектара.

Она сначала никак не хотела идти первой, но я, на правах старшего, сказал: «Дети и собаки должны идти впереди!»
Она засмеялась звонко.
Мой пёс Клинтон, в просторечии Клим, залился радостным лаем от знакомой ему фразы и побежал первым по хорошо известной ему дороге.
Спину мою оттягивал плотно набитый рюкзак.
Она, глядя на восторженного Климку, с радостью согласилась идти первой, сплела себе из берёзовой ветки венок и другой подобранной веткой играла с Бимом. А он, заливаясь счастливым лаем и визгом, с удовольствием играл с ней, хотя видел её сегодня в первый раз…
Так мы и шли…
Худенькая и стройная девочка, чьи острые лопатки на загорелой спине напоминали прорезавшиеся ангельские крылышки…
Её слегка вьющиеся волосы были собраны на затылке, и лишь несколько нежно вьющихся прядок, падали на шею, чуть скрывая игривую родинку накрасивой шее…
Точёные её ноги, покрытые, как и всё тело, розовато-коричневым кипрским загаром, поднимали во мне жаркую волну, переходящую в озноб. Её тоненькие, словно точёные, щиколотки были перехвачены крест накрест изящными ремешками босоножек, нежные розовые пяточки мелькали у меня в глазах так, что начинала кружиться голова.
Я останавливался, хлопал себя по карманам, вспоминая на ходу, что сигареты и зажигалку оставил в бардачке машины. Она не выносила запаха сигаретного дыма…
Сэр, вы сентиментальны и… увы, староваты, чтобы угнаться за этой девочкой…
Она шла и шла, и лишь когда дорожка делала изгиб, вполоборота демонстрируя свой изумительный профиль, спрашивала кивком головы – Куда же дальше?..
– Климка, веди!
Клим, делал несколько восторженных прыжков, и мы устремлялись за ним.
Мы шли к моей заветной поляне, где, как я надеялся, она снова станет моей, и я проверял, не выскочила ли коробка с обручальным колечком, которое я собирался надеть на её игрушечный пальчик.

Какой он странный…
Какой же он всё-таки странный. Мы познакомились в марте в Пушкинском музее, где я застряла у одной из своих любимых картин.
Мы разговорились… Погуляли уже по совсем бесснежной Москве.
И мне показалось, что я влюбилась… Или он?
Потом было лето… лето…
А вот сегодня он поднял меня ни свет ни заря, велел взять с собой только «меня саму».
Мы оставили машину у какого-то деревенского дома и пустились в путь.
Даже не сказал, куда мы идем.
И вдруг – такой очаровательный лес. Ещё достаточно рано, и полупрозрачный туман стелется от леса над полем. Но Солнце постепенно выжигает его. Сегодня последний день августа. Завтра мне идти в институт…
А всё лето…
Всё лето водил меня по ресторанам с изумительной кухней. По выставкам, на которые невозможно попасть с улицы…
Потом мы улетели на Кипр.
В Paphos.
Жили на чудной вилле вдвоём. За две недели я не увидела ни одного человека из обслуги. Но всегда был накрыт стол, убраны постели, а букеты в вазах благоухали, и наши бокалы всегда были полны...
Рано утром мы плескались в море, а ночью купались нагишом в подсвеченной морской воде бассейна, который был на вилле, занимались любовью в воде и на нагретых за день приятно шершавых плитках, выложенных вокруг бассейна. Он поливал меня красным сухим вином, собирая его потом губами с моего тела, слегка покусывая мои соски и смеясь, что он перепутал их с виноградинками…
А в последний вечер бассейн на вилле был наполнен розовым шампанским. По периметру бассейна били фонтанчики бенгальских огней, а пространство над бассейном было затянуто сеткой с голубоватыми крошечными лампочками, напоминавшими звёзды….
Звучала моя любимая музыка. «Hotel California».
Я расслабилась в этой сладкой ванне, и только моё сердце «ёкало», в такт движений его красивого, мужественного тела, которое всё глубже и глубже проникало в меня…
Потом был сладостный полёт к звёздам, перехвативший дыхание… Я очнулась в необъятном махровом полотенце, в котором он выносил меня из душа. Притворившись спящей, в крошечную щёлочку между век, я подглядывала за ним. Как феном он ласково и аккуратно укладывал мои волосы. Потом, осторожно распахнув полотенце, в которое я была завёрнута, он нежно стал намазывать моё тело душистым молочком после загара…
Утром я проснулась от запаха кофе на столике у изголовья моей кровати.
В 12-00 у нас был рейс на Москву….

…Тропинка привела нас на высокий берег речки, петляющей то по полю, то по лесу, пока не впадёт в Москву реку.
На этом высоком берегу – только сосны. Под ногами песок.
Я протягиваю ей руку, она визжит, и съезжает за мной по покрытому сосновыми иголками склону к небольшому заливчику.
А Клинтон уже носится по мелководью с восторженным лаем с какой-то палкой в зубах.
Здесь, у подножья вековых сосен, речка делает небольшую петлю. В образовавшемся заливчике из-под ног прыскают в тёплой воде верхоплавки.
Привязанная лодка, скрипит и звякает цепью, которая намотана на вбитый кол.
Я расстилаю на песке полотенца. Вытаскиваю из рюкзака пакет со всякой снедью и вкусностями, которые любит она.
Пока я занимался этими приготовлениями, она уже успела искупаться и улеглась на своё полотенце.
Она распустила свои чуть вьющиеся волосы, они рассыпались блестящей волной по её груди…
Она зовёт и играет со мною…
Я ныряю в прохладную речную воду, чтобы прийти в себя. Ныряю и ныряю…
А потом…
Ничего не было более сладкого в наших отношениях…
Я достал колечко, приготовленное для неё, опустил его в специально взятый с собой хрустальный бокал и залил розовым шампанским…
Надевая колечко ей на палец, я признался ей в любви… Она ответила мне тем же.
И засмеялась, стала крутить рукой и так и сяк, чтобы изумруд играл на солнце.
А потом прижалась ко мне и притихла, затаилась. Я даже думал, что она уснула…

Тёплый, ласковый ветерок ласкал наши тела в тот последний день лета. Лёгкая волна, набегавшая на берег, раскачивала привязанную лодку. Звякала цепь…
И остро пахло тиной, которой обросло днище лодки. Каждое касание привязанной лодки берега доносило до нас запах влажного речного песка…
Это был запах нашей любви.
Я лежала прижавшись к его загорелому телу. Как странно…
Мне всего лишь 22… А ему 42.
Вот и морщинки уже прорезались на лбу. И серебрятся виски. Я чувствую себя скорее его дочкой, чем возлюбленной.
Он первый мой мужчина. Он научил меня премудростям и ласкам любви. И никто из моих родных и друзей не знает о нашей любви…
Как хорошо, что он уезжает на несколько месяцев. Я смогу проверить свои чувства.
Я засыпала на его руке и чувствовала резкий запах влажного речного песка.

Предновогодняя Москва сверкала и шумела. Сверкали разноцветными огнями ёлки на площадях.
Я нажал звонок у входной двери её квартиры.
Дверь открыла… она. Только очень постаревшая. Я вдруг сообразил, что это её мама.
– Здравствуйте, С наступающим! Я – Аркадий! А можно Любашу?
Дама изменилась в лице.
– Аркадий?.. Люба здесь больше не живёт.
– А как я могу увидеть её?
– Никак. Люба замуж вышла и ждёт ребёнка. Она живёт у своего мужа. Не беспокойте нас больше, пожалуйста!
Дверь захлопнулась. Я пошёл пешком вниз, лифт мне был не нужен.
На каждой ступеньке я прощался с Любашей.

…Прошло несколько лет.
Опять первое сентября.
Переулок, в котором находится моя фирма, запружен машинами.
Я паркуюсь на свободном месте и выхожу из машины…
Первое, что я вижу, выйдя из машины, это Люба, помогающая выйти из машины своему сыну с необъятным букетом. Потом из машины выходит, очевидно, её муж со школьным ранцем в руках.
А я всё смотрю на мальчика и понимаю, что я его где-то видел.
Дурак!
Видел, конечно, на своей фотографии за 1-ый класс.
– Люба, – окликаю я её.
Она оборачивается, всматривается в меня. Какая-то тень бежит по её лицу…
– Вы обознались, – говорит она мне.
Вечером, когда переулок уже совсем пуст, я подхожу к своей машине, пищит сигнализация, и я берусь за ручку водительской двери, но мои пальцы нащупывают что-то в щели между ручкой и дверцей машины.
Мизинцем я аккуратно вытаскиваю это «что-то».
Это обручальное колечко, которое надел я Любаше на палец в том далёком августе.
Порыв ветра гонит по переулку жёлтые листья и приносит мне забытый запах влажного речного песка…

поделиться

Рута Юрис

17.08.2007