Партия в шахматы

Мы с мужем решили снять скромную квартиру на первом этаже старого двухэтажного дома, что на улице Дивидзеро. Окна ее выходили в маленький заросший травой дворик. Квартира наших соседей, студента Конрада и Бриджит, расположенная прямо над нами, была похожа на трущобу: закоптившиеся стены, на полу рваный линолеум. Этот пол не заглушал звуки, и мы с Джоном в спальне слышали все, что у них происходило. Даже в самые интимные минуты. Полагаю, что и они слышали нас (при этой мысли я невольно краснею).
Впервые я увидела Конрада, когда приехала осматривать помещение. Я стояла с маклером в подъезде и без восторга оглядывалась вокруг.
Открылась парадная дверь, и в дом вошел молодой человек, он был в джинсах и рубашке с короткими рукавами; густые темные волосы нечесаной гривой падали на плечи. Но меня впечатлили его черные глаза, я их никогда не забуду. Он так впился в меня взглядом, что я буквально разинула рот. Что-то дрогнуло в глубине души, что-то внезапное, но вместе с тем хорошо знакомое своей неизбежностью. Отведя взгляд, он сказал "Здрасьте" и побежал по лестнице вверх. Я смотрела ему вслед. На площадке он обернулся, глаза его в сумраке неестественно блестели. Негласный договор между нами был заключен.
Вторая встреча произошла, когда мы въезжали. Он скромно представился: "Конрад Клейн". Пожал Джону руку, на меня бегло взглянул и предложил помощь в переноске багажа. У него был глухой хрипловатый голос. С нашим багажом - коробками и ящиками - он справлялся играючи, было видно, что он привычный к физической работе. Большой рот, тонкий крючковатый нос, плоские щеки, высокий лоб и приятная улыбка.
Ночь начиналась с музыки наверху, Конрад любил джаз. Все это мы с Джоном слушали, лежа в постели. Когда пластинка кончалась, раздавался стук, - это кровать равномерными толчками ударялась о стену. Возгласы "О-о!", которые издавал Конрад, становились все громче, а толчки все сильнее. Это длилось обычно несколько минут, и я удивлялась, как долго он выдерживает. Моя фантазия услужливо рисовала его мускулистые бедра и твердый округлый зад. Меня это и забавляло, и возбуждало, и злило. А Бриджит вызывала любопытство и немного презрения. Она не издавала ни звука, в то время как голос Конрада повышался до крика. Потом все стихало.
Мы с Джоном никогда не обсуждали это тайное подслушивание. Чего тут обсуждать... Ведь они тоже слышали все, что мы делаем. Но в противоположность Бриджит мой голос в самые последние мгновения звучал очень громко, и я знала, что Конрад меня слышит.
Между мною и Конрадом словно пробегали невидимые искры желания. Он иногда спускался к нам звонить по телефону (на свой аппарат у бедного студента не хватало денег). В этот раз он пришел без рубашки. Мы с Джоном играли в шахматы, он обучил меня этой игре, когда мы работали в Корпусе мира в Африке. Увидев Конрада, я вдруг почувствовала, как мои соски сделались твердыми, а по животу побежали мурашки.
Говоря по телефону, он не смотрел в мою сторону. Я видела его торс, широкие, чуть покатые плечи, мускулистую шею и удивительно белую кожу. Джинсы тесно облегали бедра и плоский живот. Я мысленно сказала ему: "Ты мне позволил пять минут наслаждаться видом твоего тела. Я бы расцеловала тебя с головы до ног".
Потом Конрад подошел к нам и сказал, что он тоже играет в шахматы. ...Раза два в неделю он приходил и играл партию с Джоном. Я узнала, что он изучает математику, обожает джаз и готов говорить об этом часами. Мы пили кофе, курили, обсуждали забастовку студентов в Сан-Франциско. Джон рассказывал Конраду о своей педагогической работе. В большинстве вопросов мы были одного мнения. Мы наверняка подружились бы.
Вскоре и я стала играть с Конрадом в шахматы. Мы беспрерывно курили, чтобы выиграть время и дать какое-нибудь занятие нашим изголодавшимся губам. Я тайком поглядывала на него, и он знал это. А когда он решался посмотреть мне в глаза, у нас обоих дух захватывало, и мы возвращались к фигурам на доске. Иногда, протянув руку за лежавшей там сигаретой, я случайно касалась пальцами его руки. Это секундное касание было подобно удару тока. Воздух между нами был так насыщен страстью, что я до сих пор не понимаю, почему он не воспламенился от огонька сигарет.
Целый год - не менее двух вечеров в неделю - мы сидели за шахматной доской, каждый раз в состоянии сильнейшего возбуждения, курили, избегая касаний рук и обоюдных взглядов. Слушали пластинки, которые он приносил или которые я брала в библиотеке. Когда он шел по комнате, я не отрывала глаз от его бедер в узких джинсах, от выпуклости под застежкой-"молнией" и чувствовала, будто маленькая горячая рука ласкает мою промежность.
Иногда мы ужинали вчетвером у них или у нас. Ели спагетти, пили красное вино или пиво, курили, слушали музыку. Бриджит была очень хорошенькой. В разговоре с мужчинами она применяла особую тактику: задав вопрос, слушала ответ с широко раскрытыми восхищенными глазами. В мою сторону она смотрела редко и никогда не интересовалась моим мнением. Эти вечера быстро наскучили; мужчины читали лекции на всевозможные темы - от мировой политики до ремонта машин. Я старалась не смотреть на Конрада, а он - на меня. Мы только желали друг друга. И ждали...
Ночь за ночью мы с Джоном слушали шум наверху. Сначала еле слышный стук
кровати о стену, потом все громче, сильнее, пока потолок над нами не начинал вибрировать. Я представляла себе, как он, навалившись на Бриджит, пихал и буравил ее. И, сопровождая толчки, звучал его голос "О-о-о..." все громче и громче.
Не знаю, возбуждал ли Джона сей шумовой спектакль, как меня, но между нами существовало молчаливое соглашение не использовать это как стимуляцию для себя. Мы лежали совершенно тихо, только мои лепестки горячо пульсировали между ног.
В конце недели Джон отправился на какую-то учительскую конференцию в Чикаго. Мы оба сожалели, что я не могу поехать вместе с ним и послушать его доклад. Я проводила его в аэропорт и вернулась домой. Вскоре в дверь постучали. Это был Конрад.
- Можно, я приду с музыкой? - спросил он.
Глубоко вздохнув и задержав дыхание, я сказала:
- А Бриджит?
- Она два дня назад уехала к своим родителям.
Я выдохнула:
- Приходи. Сейчас же.
Он принес пластинку Майлса Дэвиса. Дослушав песню "Около полуночи", мы встали и шагнули навстречу друг другу.
- Идем в спальню, - сказала я.
Я смотрела, как он стянул с себя джинсы. Кряжистый пенис торчал над густой курчавой опушкой, не такой темной, как волосы на голове. Пока он помогал мне раздеваться, я гладила его грудь.
Следующий час я помню лишь отрывочно. Ясные мгновения возникали светящимися островками, как сольная партия трубы на фоне плавного течения басов и фортепиано, исполнявших нежную и бесконечно глубокую мелодию. Вторая пьеса "А-Лиу-Ча" началась дуэтом трубы и саксофона, потом заиграла одна труба, бурные рулады спиралью поднимались все выше и выше...
Его твердый член упирается головкой мне в пушистый треугольник. Я направляю его ниже, пока он всем древком не прижимается к моей влажной щели. Мы сливаемся в долгом поцелуе. Я слегка сжимаю бедра, его пенис - мой пленник.
В один из моментов просветления я смотрю на потолок и спрашиваю себя: неужели он здесь, со мной? Не наверху?.. Ударные и фортепиано покрывают нас густой пеленой, на которой капельками ртути катается саксофон.
Голова Конрада у меня между ног, его язык отыскивает мое самое чувствительное местечко. Я целую и глажу его грудь, а другой рукой держу пенис. Большой, твердый, он подрагивает от желания.
Труба и саксофон плетут замысловатые узоры. Он обнимает бедрами мое лицо, его пенис в нескольких сантиметрах от моих губ. Конрад щекочет языком мои лепестки, раскрывая жаркое влагалище. Я стону от наслаждения. Я нагибаю пенис к себе, беру в рот головку, а рукой, мягко сжав древко, двигаю взад-вперед. Воображение мое распалилось, мне нравится его вкус и запах. Этот резкий, сладковатый запах секса.
Музыка Майлса где-то далеко-далеко. Над моим лицом внезапно загораются бешеные глаза Конрада, и его пенис вонзается в меня. Мы оба вскрикиваем, я хочу, чтобы он вошел весь, до конца. Его движения сначала медленны, как я и предполагала, затуманенный взгляд не отрывается от моих глаз. Потом он убыстряет темп, пригвождая пенисом меня к кровати. Наши голоса сливаются в экстазе с заключительным аккордом джаза. Голос Конрада дрожит, когда он признается: "Боже, как я рад".
Это были единственные слова, произнесенные в тот вечер. Когда наступила ночь, мы успели прослушать пластинку еще раз десять и жутко проголодались.
Всю субботу и полвоскресенья мы провели в постели. Любили и отдыхали, курили и снова ласкались. Говорили мало.
Вечером в воскресенье он пошел к себе наверх, а я поехала в аэропорт встречать Джона.
Через две недели Конрад уехал на восточное побережье. В присутствии Джона прощание было сдержанным. Но узы, связавшие нас, никогда не рвались. За последние двадцать лет мы виделись дважды и каждый раз, общаясь на расстоянии, вынуждены были кричать, чтобы расслышать друг друга. Не менее двух раз в год он пишет мне, рассказывая о своей работе, жене, детях, о музыке. А я пишу ему о том, о чем никому другому не рассказала бы, так как знаю, что только он поймет меня и прочтет мои признания с любовью. И знаю: он рад, что на земле существую я.
Играть в шахматы я бросила, они меня больше не интересуют. Мой теперешний муж поднял бы от удивления брови, если бы я предложила ему сыграть партию. Да и кто может сравниться с Конрадом как с партнером? Столь вызывающим. И таким утоляющим. поделиться

Белинда Винчестер

11.06.2004