Было у меня два стула

Неправда, сидеть на двух стульях можно, Если правильно рассчитать точки опоры для мягкого места. Вопрос лишь в том, когда тебе надоест соблюдать этот баланс, и захочется сползти на пол.
Два часа назад я еще не знала, что так будет. А теперь я сижу на полу, в углу, на толстом, мягком ковре, и мне хорошо. Это в прямом смысле.
В переносном, у меня тоже было два стула, на которых я довольно успешно восседала в течение нескольких лет. А теперь ничего у меня нет, и мне тоже хорошо.
Первый «стул» - это мой муж. Бывший. Я произношу слово «бывший», и оно звучит для сознания совсем нестрашно. В начале нашей совместной жизни я изо всех сил старалась построить семейное счастье. Я очень хотела семью, поэтому, как могла, лепила ее из имеющегося материала. Из каждой улыбки, прикосновения, похода за картошкой и просмотренного вместе фильма.
У меня всегда была напряженка с подругами. Наверное, из-за того, что я росла больным ребенком. И постоянно сидела дома. Уличные игры не разрешались, и девочкам со мной было скучно. Пришлось рано привыкнуть к книгам.
Поэтому, когда семья рождалась, я видела в ней все. Самое главное – мы будем говорить. Единственной своей подружке я всегда на этот счет завидовала. В самое трудное время, в первые месяцы после рождения ребенка, когда дома у них был сущий цейтнот – уложив малыша, они сидели еще на кухне часами. Бог весть, о чем они находили говорить: Лена тогда не работала, ничего не видела, кроме стен дома, а вот, поди ж ты! Или что-то вспоминали, или обсуждали, или планы строили.
Мне казалось, что с Сашей у нас будет не хуже. Он был послушен. И в этой послушности я видела то, что он меня понимает. В самом деле, иначе бы когда-никогда возражать стал, а так не спорит, соглашается.
Да, он был послушен, пока не осознал, что впрягся в тот воз с поклажей, который ему вовсе не по силам. Обустраивать дом, чтобы в нем чувствовалась мужская рука, зарабатывать так, чтобы жизнь не напоминала фильм-катастрофу, уделять время детям, приноравливаясь к ним, делая общение интересным для обоих сторон - все это было бы так тяжко. Если б он этим занимался.
Скоро он стал напоминать мне довольного жизнью мерина, который стоит себе и пощипывает травку. Спину приятно греет солнышко, хвостом можно решить проблему слепней, а что позади груз под названием «семья», и надо вымахивать себе, и тащить его по дороге жизни – а не пошло бы оно подальше.
Когда в доме не сделана мужская работа, а ты одна – тебя жалеют. Когда все течет и отваливается, а вас двое – вас обоих считают лентяями.
Лентяем он, вероятно, и был. Иначе это можно расценить только как психическое заболевание. Человек, живущий в горизонтальном положении. Не говорящий. Вначале его молчание я принимала за мужскую сдержанность. Потом за атрофию языка. Потом – мозгов.
А что останется от рассудка, если целыми днями смотреть развлекательные ток-шоу? Как горошины перекатываются они в погремушке пустой головы. Пробовала навести его на что-то посерьезнее – стоило мне отвернуться, как он щелкал пультом и возвращался к привычной «Деревне дураков».
Мне оставалось молча ставить рядом с ним тарелку с ужином и удаляться. Готовить для него было несложно. Он ел только изделия из муки и мяса. Все остальное для него было просто несъедобно. Так что сварила кастрюлю макарон – и можно больше не заморачиваться.
Так я и жила: варила макароны, занималась с детьми и чувствовала себя тем самым сеном, которое не нужно собаке. Вроде есть муж, а вроде и нет. Иди куда хочешь, он и головы не повернет, будет смотреть очередное шоу.
В результате я пришла к Виллечке. Это тоже образно говорится «пришла». Виллечка был как раз второй «стул». Мы познакомились с ним по Интернету. От тоски я вывесила свое объявление о знакомстве на разных сайтах, с простенькой такой целью: хотя бы виртуальных собеседников найти…
Нашелся один Виллечка. Он был немец. Под шестьдесят. И это был не тот случай, когда красивая старость. Похож на жабу. Но с назойливостью другого болотного жителя – пиявки.
Вначале меня все это даже умиляло. Поздним вечером, когда Саша давно уже спал на своем диване (он уверял, что на диване ему спать удобнее, телевизор напротив), я сидела в своей постели и читала нежные послания, пришедшие по сотовому телефону. «Мой ангел», «мое сокровище»… - да меня так даже мама в детстве не называла. А теперь она и вовсе зовет меня «халдой», имея в виду мои не слишком высокие хозяйственные способности.
Общаться нам было трудно. Изученные в школе стереотипные фразы относились к деятельности Эрнста Тельмана, классовой борьбе пролетариата, развитию немецкой промышленности и культуры. О чувствах, тем более таких, как любовь, мы в школе не говорили. Пришлось спешно листать словарь и беседовать с фрицем, запинаясь, как житель пансионата олигофренов.
Но Виллечка был куда снисходительнее нашей учительницы по немецкому. Видимо, он считал, что для женщины главное – отнюдь не язык.
Звонил он с промежутками в два-три часа. И находил меня везде. Начиная от рабочей «планерки» и кончая ванной комнатой. Если я по понятным причинам не брала трубку, Виллечка приходил в страшное волнение. Он начинал звонить непрерывно. Наверное, у него было два телефона. По одному он звонил, а по другому набирал sms-ки.
- О—о, - стонал он, - Почему ты делаешь меня таким печальным? У тебя есть другой мужчина?
Он думал, что за эти два часа между его звонками я изменяю ему столько раз, сколько это можно успеть.
После длительных оправданий – прибавьте время на листание словаря – Виллечка немного успокаивался и переходил к лирике:
- Ты меня любишь? – вкрадчиво спрашивал он. - Ты меня хочешь?
Мне было жалко его, чтобы объяснить, что смириться с ним, как с мужчиной, может только женщина, находящаяся под общим наркозом, а в таком положении обычно никого не хотят. Он смотрит на себя в зеркало? Как эту жабу вообще можно захотеть?
Я молчала. Из-за незнания языка и из-за жалости. Виллечка очевидно принимал это за скромность восточной женщины.
- Почему нет ответа? – так же вкрадчиво интересовался он.
В конце концов я научилась почти на автомате говорить «либе-либе», что значит «люблю-люблю», или ограничивалась словом «натюрлих» (конечно). Попробуйте по десять раз в день объясняться в любви!
Известно стало, что Виллечка еще не разведен с женой - эта дама живет где-то в другом месте, что он работает при театре, показывая разные фокусы, имеет взрослого сына Тобиаса и собаку Макса.
Спрашивается, почему я его сразу не послала? Сперва – из вежливости. Он же откликнулся на мое объявление. Потом – из жалости. Потом его уже бесполезно было посылать, он бы не отлип.
- У нас с тобой будет бэби, - писал он. - Тогда я быстрее получу развод.
Какой, блин, бэби! Не собираюсь больше рожать, хватит мне своих трех. Тем более – жабенка.
- В Германии ты будешь жить очень хорошо, - продолжал Виллечка. - Здесь на детей платят хорошие деньги. Раз в неделю мы будем ходить в ресторан и на танцы. Я приеду в Россию, и мы обо всем договоримся.
Про Россию он, очевидно считал, что это страна разбойников, где все «тринкен водка», и которой скоро придет совершенный «капут», А то, что я ему писала, еще больше укрепляло его подозрения.
Я сообщала, что морозы в -20 и даже -30 зимой для нас – это нормальное явление, что из-за плохой погоды самолеты частенько не летают («У нас всегда все летает» - откликался Виллечка), а гостиницы такого класса, к которому он привык, в нашем городе и вовсе нет.
Видно, его решимость приехать в Россию таяла, как дым. Я, со своей стороны, вовсе не рвалась приехать в Германию и достаться жабе в лапы. Ведь там я бы полностью от него зависела, так?
Виллечка стал искать достойный выход из положения.
И вот в один прекрасный вечер он сообщает, что попал в автомобильную катастрофу. Он продолжает любить меня, несмотря на то, что кровь течет у него изо рта и из носа. Но неизвестно, что будет дальше, и как теперь с Россией.
Невозможно не посочувствовать человеку в таком состоянии, и мы кинулись сочувствовать всей семьей. Девчонки заботливо спрашивали в трубку: «Как дела дядя Вилли?» Я повторяла «либе-либе» по два раза.
Потом Вилли писал, что продолжает ездить с гастролями, хотя здоровье его не очень, может, даже придется делать операцию, Так что лучше мне теперь приехать к нему. Он согласен «делать бэби» даже в больнице.
Надо сказать, что Саша на Виллечкину настойчивость никак не реагировал. Он не произносил ни слова, когда тот звонил, чтобы Виллечка в Германии не услышал в трубке «за кадром» мужской голос, и не начал ревновать. Может, в Саше дремали задатки сутенера, и он рассчитывал выгодно сдать жену в загран-турне? Или и это ему было по фигу, как все остальное?
А тут Виллечка, скорее всего, решил поторопить мой приезд экстремальными мерами. На электронку стали приходить письма от имени его сына. Мол, папа лежит в коме из-за того, что вы с ним недостаточно нежны. Тысячи женщин, имея такое количество детей, были бы счастливы, и на одной ножке поскакали бы в Германию.
Я понимала, что это пишет сам Мистер Жаб, упрекая меня таким образом за нерасторопность.
И тогда наступил тот предел, после которого терпеть уже невозможно. Если это боль – начинают кричать. Если жизнь – действуют. Может быть, даже хватаются за топор.
Я не схватилась за топор. Я взяла чемодан. Сложила туда его вещи и отправила Сашу вместе с чемоданом по месту прописки. Кажется, во всем этом его напрягло только то, что вместо вечернего отдыха предстояло полчаса ехать в мороз на автобусе.
Потом я села и написала Виллечке письмо. От имени своей дочери. Мол, мама после вашего послания впала в свою привычную глубокую депрессию, лежит в клинике. И психиатр говорит, что ей необходим полный покой.
На самом деле я не лежу, а сижу. Сижу в углу, на ковре, соскользнув со своих двух стульев, и кто бы знал – как мне хорошо… поделиться

Татьяна Свичкарь

04.03.2005