Две сестры

Две сестры – Катя и Нюша…… Они похоронены в разных городах, на разных кладбищах и наконец-то нашли покой друг от друга. Всю жизнь они что-то делили и были соперницами.
Катя была старшей. Она родилась в 1904 году, а Нюша – на три года позже. Они были совсем непохожие…
Их дом был одним из самых крепких и просторных. Отец Николай Мироныч держал две лавки, в своей и соседней деревне. Лавка приносила доход, но не такой, как прежде. Волны мятежной революции грозным эхом доносились в этот тихий уголок, и отец закупал товара все меньше и меньше.
Человек он был тяжелый и дома практически ни с кем не разговаривал. Приходя домой на обед, он молча ел и, обливаясь потом, фыркал. Затем ковырял в зубах и ложился на лавку в холодок.
Женился он рано. Его отец, заметив сына с длиннокосой дочерью пастуха, выпорол вожжами и сказал: "Еще раз услышу о ваших встречах – вымажу ей ворота дегтем!" И он перестал видеться с Наташей, а через месяц отец коротко бросил с порога: "Женишься скоро… Невесту тебе нашел!" Невеста жила в соседней деревне. Хрупкая девушка с черными бусинами глаз, она отличалась от своих сверстниц кротостью и нежностью. Глава семьи был старостой и обожал свою единственную дочь. Их cемья славилась справедливостью и все кланялись, проявляя свое уважение.
В доме стояла маленькая этажерка для книг, и приехавший свататься жених застал ее за чтением. Она робко взглянула на будущую родню и ушла в другую комнату.
– Сговорились, – сказали старики и назначили день свадьбы. После венчания их одарили подарками, и маленькая этажерка с книгами перекочевала к ним во времянку. А за лето срубили избу и началась своя, самостоятельная жизнь.
Нельзя сказать, что он не любил Зину. Она была хорошей хозяйкой и вносила в дом спокойствие и мир. А еще примешивалось чувство жалости – Зина была хромая. Но воспоминания о Наташе обжигали сердце, и Николай готов был идти в глухую ночь, чтобы увидать ее хоть одним глазком. Погоревав немного, Наташа вышла вскоре замуж и уехала, а в душе Николая поселилась липкая тоска.
Зина понесла с первого месяца и в срок родила Катеньку.
Николай надеялся отвлечься дочерью, но чувство раздражения не уходило из сердца, и он все чаще стал срываться и пить. Долгими ночами он представлял себя с ТОЙ, которая вихрем закружила б его в круговороте любви. Он чувствовал ЕЕ горячие поцелуи, и нерастраченная страсть вырывалась в стон!
Зина видела, что он мучается, но не знала, как помочь. Пламень страсти в его душе не мог сравниться с ее тихим огоньком, и с каждой ночью она все больше понимала это. Но время шло, и вскоре родилась Нюша. Девчонки росли, и Николаю показалось, что его замершее сердце нашло покой. Он помогал отцу в лавке, но видел, как немощность цепкими лапами хватала старика и тащила к финишу жизни. Николай стал расширять торговлю и дела пошли хорошо, но однажды, поехав город за товаром, он встретил Полину.
Игривая и веселая, она манила к себе, и Николай, усадив ее в повозку, погнал лошадей за город. Там, под шатром густой листвы берез и кленов, он страстно целовал ее упругую грудь, и голова кружилась от любви.
Теперь он ездил в город каждую неделю. Он дарил Полине подарки, и она жарко целовала его в губы, шепча: "Ты теперь навеки мой, Коленька… запомни!"
Зина тосковала по Николаю. Она стала нарядней одеваться, но уже ничто не могло заставить мужа быть с ней ласковым.
А однажды Николай привез Полину в деревню. Он поселил ее в доме умерших стариков, взял работать в лавку, и жизнь закружила его в вихре безумия. Он почти не бывал дома, а Зина стала тихонько угасать. Никогда она не плакала. Горькая обида и боль разъедала шелк ее души, и долгими одинокими ночами женщина кусала подушку, чтобы не разрыдаться.
Девчонки стали уже большими, ходили на грамоту и не замечали беды матери.
Катя пошла в мать. Тихая и добрая, она ласкалась к Зине и делилась своими секретами. Черные глаза спелыми вишнями стреляли по сторонам, а маленькая девичья грудь уже упрямо проглядывала через платье.
Нюша была другой. Своевольная и упрямая, она всегда добивалась своего.
Зина долгими бессонными ночами прислушивалась к тишине и слышала, как у калитки дочери шепчутся с женихами. Она была спокойна за них. В доме был достаток, а в погребе было зарыто серебро да золотишко.
– Вот замуж только их выдать удачно, – думала Зина, – да чтобы по любви!
Катя тихонько приносила со свиданий букетики цветов, и были заметны в ее глазах лучики счастья.
– Гриша хороший парень, – размышляла Зина, – добрый и надежный. Такой не предаст и жалеть будет!
Катя просила жениха помочь во дворе, и Гриша все делал с удовольствием. Он был из бедняков. В семье не было лишней ложки и на тринадцать человек детей имелось всего двое валенок. Но Зина радовалась за дочь: "Хорошая пара, наверняка будут счастливы!"
Полина все больше крала сердце чужого мужа и однажды сказала Николаю: "Вот что, милый! Хватит мне в любовницах ходить, замуж хочу и детей. Чтоб все как у людей было! Иль я хуже хромой?"
Николай целовал ее ноги и просил ждать: "Все будет, Полюшка, все будет. Дай срок!"
В редкие дни он заходил к домой и, доставая деньги и подарки, тихонько поглядывал на стройных дочерей.
А Зина болела….. Ей почти было не под силу косить и работать в поле, и в помощь привезли тетку Агафью.
В этот год весна пришла ранняя. Зине стало лучше. Она приходила к ручью и, полоская белье, любовалась природой. Густая трава на рассвете была оправлена каменьями алмазов и прохладным ковром ласкала ноги. Красноватое небо готовилось встретить яркую рыжую голову солнца, а сонную тишину нарушали всплеск пуганых щукой рыбешек и хлюпанье белья. Она услышала шаги за спиной и увидела Николая. Он молча смотрел на нее и тихо процедил: "А ты живучая!"
Зина молчала. До нее донесся запах перегара и она знала – лучше смолчать. Николай стал рассказывать про Полину, про их жаркие ночи, стараясь больно обидеть жену. Свернув постирушку, Зина собралась уходить, но мокрые ноги подскользнулись, и упав навзничь, она головой ударилась о камень. Кровь смирной струйкой сочилась у виска, и Николаю показалось, что жена мертва. Наклонившись, он приложился ухом к ее груди и отпрянул в ужасе, услышав тихий стон.
– Живая… Еще живая… – оторопел он. - Ну нет! Сейчас или никогда!
И схватив камень с земли, он с силой ударил Зину по виску. Открыв глаза, она что-то прошептала губами и выпустила последний вздох. Сердце колотилось в его душе. Он хотел бежать куда глаза глядят. Ему не хотелось видеть никого, даже Полину. Он упал в ручей и жадно глотал студеную воду. Вернувшись к телу жены, он начал плакать.
В сознании мелькали эпизоды жизни – глаза Зины в день сватовства, густые косы Наташи, в ушах звенел смех Полины…
Николай сгреб хрупкое тело в руки и понес в дом. Он положил ее на лавку и громко зарыдал: "Прости меня, Зина, прости…"
Катя, роняя слезы, нежно вытирала висок матери и с опаской поглядывала на отца. Она так и не решилась спросить его, что случилось. Хоронили Зину тихо. Каждый принес, что мог и, выпив самогону за упокой души, люди разошлись.
В деревне было голодно. Лавку давно отняли, а дом отца сделали избой-читальней. Полина ходила на собрания и все чаще обзывала Николая недобитым кулаком. Напившись, он лез в погреб и, лихорадочно разрывая землю, доставал столовое серебро, золотые кольца. Как сумасшедший, он бежал к ней и падал на колени, умоляя не гнать его, не бросать!
Но с каждым днем Николай понимал – Полина больше не его!
Все чаще он видел ее с плечистым мужчиной, приехавшим из города создавать колхоз. Видел – любовь у них!
Шел 1920 год. Страшная кровавая полоса разделила людей на белых и красных. Гремела гражданская война, и в их далекой деревне никто не знал, какая власть.
А Полина вышла замуж и уехала в город.
Николай не понимал происходящего. В его душе царила гулкая черная пустота, и лишь вечером, выпив самогону, он находил облегчение. Ночью он почти не спал. В забытьи он видел Зину с улыбкой на лице и слышал ее тихий голос. Николай совсем постарел, стал сутулым и злобным.
– Чтоб Гришку больше не видел у наших ворот! – сурово сказал отец Катерине. – Неча с голытьбой родниться, сами еле сыты! Еще раз увижу – прибью! – отрезал он.
А вскоре в дом пришли сваты….
Катя даже не разглядела жениха. Волчья шапка была низко надвинута на голову, и только руки , сжатые в кулаки, выдавали его характер. "Сильный!" – подумала она и ушла в сени.
А через неделю ее выдали замуж…
Муж Катерины Василий считался зажиточным. В доме была лошадь, а большой сад давал хороший урожай яблок и смородины. Катя не роптала на судьбу. Она вела хозяйство, торговала на рынке, ухаживала за садом. Вот только детей у них не было. Василий был неласковым, часто ложился отдельно на печи и почти всегда молчал, дымя самосадом на крыльце. Меткий охотник, он славился удалью и силой. Вот только в любовных делах он был слаб. Потому и уходил в лес. Там среди красавиц берез, похожих на хоровод нарядных девок, Василий таял душой и мечтал о сыновьях, но знал – детей от него не будет!
Катя с радостью ждала дней охоты, знала – увидит Григория. Она частенько ходила в отчий дом к сестре. Нюша уже жила одна, отец тихо умер ночью, дочери проводили его в последний путь, не уронив ни одной слезинки. Однажды Катя приметила в глазах сестры некую тайну и, увидев порядок на дворе, поняла – Гриша помогает!
– Что ж, – подумала она, – у всех своя судьба!
Но зернышко ревности запало в молодую душу и стало разрастаться буйным кустом. Вскоре Григорий перешел жить к Нюше, а Катя, потеряв покой, стала искать повод, чтоб чаще приходить и видеться с зятем.
Она чувствовала – Григорий любит ее по-прежнему! Он отводил глаза, путался в словах и, не выдержав, уходил.
В эту теплую ночь Катерина не спала. Сверчки мерно пели ночную песню, а молодая луна хитро обвораживала небесным серебром. Одолевшая духота заставила перебралась в сени, как вдруг она услышала тихий стук в окно.
– Кто бы это мог быть? – подумала Катерина. – Василий что ли вернулся с охоты?
Подойдя к окну, отпрянула. На нее смотрел Григорий!
Она не помнила, как завела его в дом и жаркий поцелуй коснулся ее губ. Никогда она еще не испытывала такой страсти! Она подставляла ему свою грудь, а руки крепко прижимали голову. Они не произнесли ни одного слова, но тысяча самых нежных признаний читались в блеске возбужденных глаз! В эту ночь она познала минуты счастья!
Через месяц Катерина поняла, что беременна… Сказав Василию, она увидела его добрую улыбку и успокоилась: "Не догадался!"
Василий охотился часто и, принося убитую лисицу или зайца, добавлял: "Малышу, на шубку!"
Ей не было стыдно за встречи с Гришей. Она любила его, и младенец в утробе был неким пропуском в мир счастья.
Однажды Григорий, вернувшись от Катерины, увидел у крыльца жену.
– К Катьке все бегаешь? – спросила она. – Значит, пузатая она от тебя! – так же спокойно добавила Нюша. – Учти, молчать не буду, все Ваське скажу, а он мужик тяжелый на руку, запорет насмерть!
И так же спокойно ушла спать…

У Катерины родилась девочка, дом наполнился описанными пеленками и сладким запахом грудного молока. Ребенка назвали Веронькой и закололи поросенка, собрав всю родню.
На крестины сестра с мужем не пришли…..
Девочка была похожа на отца, и Катерина часами любовалась своим сокровищем, заменившим ей любовь к Григорию. Да и Василий не отходил от Веры. Он изменился, нежно посматривал на жену, берег от тяжелой работы. Все шло своим чередом…..
…Ребенок умер через полтора года.
Врачей в деревне не было. Вспыхнув жаром, Верочка зашлась в кашле, и тонкая струйка крови потекла изо рта. Сколотив маленький гробик, они отнесли ее на кладбище, а Катя поседела.
Сидя на поминках, Василий, глядя в пол, сказал: "В грехе зачато дите... Вот и прибрал господь…" Больше он никогда не вспоминал о ребенке.
А через полгода у Нюши родился первенец. Назвали Машей. Отношения между сестрами потихоньку налаживались. Григорий души не чаял в дочке и старался не видеться с Катей. Да и Нюша успокоилась, поняла – Гриша привязан к семье навсегда. Четырехлетняя Маша семенила за отцом и зоркими глазками наблюдала за его работой. Григорий строил избы. Сильный, высокий, почти метр девяносто ростом, он играючи таскал тесаные бревна и всегда с улыбкой приговаривал: "Вот, Маняша, учись, потом сама строить будешь!" И Маша тащила по земле сумку с гвоздями, думая, что ее помощь самая главная. Через четыре года у Нюши родилась еще одна девочка. Катя смотрела на новорожденную и чувствовала, как сердце полосуется острым ножом – ребенок был копией ее Вероньки!
– Как назовете? – спросила Катя.
– Как Гришка скажет, – сухо ответила Нюша.
Катерина бросилась к сестре и дрожащим голосом прошептала: "Назови Верой! Прошу тебя. Век благодарна буду!"
И девочку назвали Верой.
Катерина почти каждый день приходила нянчить ребенка, а когда Верочке исполнился год, в доме случилась беда.
Дом почти достраивали. Поднимали мощное бревно на крышу, веревка оборвалась, и тяжелая лесина упала прямо на Григория. Весь залитый кровью, он растянулся на траве и даже не стонал. Его принесли домой, прибежавший фельдшер бинтовала ему голову. Григорий не мог говорить, руки не двигались. Нюша не отходила от мужа и бессонными ночами трогала его горячий лоб, прикладывая мокрую тряпицу.
Катя плакала потихоньку, чтобы не видел Василий, и просила Бога: "Помоги, Отче…..За грехи наши наказал! Прости нас!"
В доме сестры стало совсем голодно.
Темной ночью со двора Нюши цыгане украли единственную корову, и они остались без молока. Где-то на задах Нюша отыскала отрезанную голову скотины и наварила студня.
– Отдай Веру мне! – сказала Катя. – Пусть живет у нас, хоть сыта будет!
И Дом Василия опять согрелся детским смехом и лопотаньем.
Шел 1935 год. Один неурожай сменялся новой засухой и новыми бедами. В колхозе уже нечем было засеивать поля. Из района на машине приезжали уполномоченные и с пристрастием искали виновных. Троих мужиков арестовали и забрали в город, но в округе по прежнему царил голод!
Григорий стал вставать. Он медленно ходил по двору, держась за стены.
У него шла носом кровь и он все чаще думал о смерти: "Как теперь жить? Как семью кормить?"
Катя, собрав туесок, бегала к сестре и клала на стол еду.
– Спасибо… Без тебя бы погибли! – глядя благодарными глазами, сказала Нюша.
Однажды, выйдя в сени собрать продукты, Катя услышала взмах руки, кнут горячо и больно лег на спину.
– Хватит! – рявкнул Василий. – Больше не понесешь! Самим есть нечего!
"Все равно обману!" – подумала она и выложила муку обратно.
Вера росла хилым ребенком. За ухом появилась большая шишка, девочка чесала ее, раздирая до крови. Ухо болело и, истошно крича, Вера не спала ночами, закрывая руками больное место. А когда из уха потек гной, Катя с Василием зажали ее и длинным крючком вытащили оттуда жирного белого червя, шевелящегося с краю. На время Вера притихла, и опухоль прорвалась смесью крови, гноя и мелких червяков.
Катерина баловала девочку. По утрам она пекла ей румяные оладушки рассказывала всякие истории. Катя была певуньей и, хлопоча на кухне, они на пару с Верочкой затягивали грустную песню.
Катерина славилась по всей округе своим голосом. Сидя в девках на посиделках, она заводила песню, и ни одна подруга не решалась ей подпеть, так как голос пувуньи был высок и звонок. А еще Катерина пела в церкви. Молодой бородатый священник порой стоял заколдованный, глядя и слушая красивую молодую женщину. Уже став старой, она могла часами рассказывать библейские притчи и священные истории, словно вела слушателя по расписным сводам храма.
Вскоре церковь сломали, а иконы побросали в кучу для сожжения. Катерина тайком принесла образа, которые через много лет перешли к внукам, бережно их охраняющим.
Жили они среди необыкновенной красоты… Со всех сторон раскинулись леса – светлые и праздничные. Березовые рощи удивляли своей девичьей невинностью, и завороженный путник с трудом уходил из леса.
Земля была особая, потому и люди здесь жили добрые и отзывчивые.
Их деревня стояла вдоль трех прудов.
Первый – самый чистый – был для людей. Там брали воду для бань, построенных рядом, купались ребятишки и пили лошади. Вода в пруду была прохладной в любую жару. На дне пульсировали родники, и он считался целебным.
Второй, поменьше, был для гусей и уток. Словно белые кораблики, по воде плавали гусиные перья, и мальчишки лазили за ними, мастеря игрушки. Из него же пили коровы и овцы, пришедшие с выпаса.
Третий, почти высохший, являлся царством для свиней. В густой, липкой тине, хрюкая от удовольствия, они лежали весь день и лишь вечером, чуть подсохнув, счесывали грязь у большого раскидистого дуба. Кора на том дубе давно содралась, и свой акт чистоплотности свиньи завершали уже в своих дворах..
Скотину держали многие, и у каждого были свои любимцы.
Нюша любила свиней. Маленькие поросята, словно детишки, бегали по дому и, что удивительно, не гадили! У Кати же любимицей была корова Зорька. Выдаивая ее до конца, она гладила ее тощие бока и благодарила: "Спасибо миленькая! Кормилица ты наша... Не хворай только." А еще земля кормила… Лес давал мех зверей, ягоды и грибы. А грибов на Пензенщине было много! Щедро раскиданные по мягкой листве добрыми руками лесной хозяйки, они подставляли свои шляпки людям. Но в корзину собирали только белые и грузди. Веселые подберезовики и подосиновики сиротливо оставались гнить в лесу, растоптанные ногами. Засаливали в больших бочках, грибов хватало до весны. А еще ели опята. В березовой роще, на пнях, словно по волшебству за ночь вырастали молодые сочные грибочки, и люди, прихватив керосинку, всей семьей устраивали ужин прямо на лужайке. Аромат жареных опят щекотал нос и разносился по всей округе!
…Верочка выросла и вернулась к родителям. Вот уж и в школу осенью пойдет! Большая!
А Катя по прежнему бегала в дом сестры, украдкой таская то пяток яиц, то кусочек масла.
Григорий поправился и работал в колхозе. Работа была нетяжелой, но домой он возвращался усталым и без сил валился на лавку. На трудодни давали зерно, муку. На делянках косили сено.
Так и жили… День за днем…

Война… Она удивила всех своей неожиданностью… Беда казалась далекой и совсем не страшной…
Немолодой майор в новой гимнастерке, коротко сказав речь о скорой победе над фашистами, составил список призывников. Наспех побросав в котомку деревянную ложку и теплые носки, собрались почти все мужики деревни. Они уселись в машину, Катерина глазами искала своих. Василий и Григорий сели врозь. Ее глаза метались между мужем и любимым, и она тихо шептала молитву, прося Бога сберечь обоих! Прощанье было недолгим, серый клуб пыли назойливо покатился за грузовиком. Бабы утирали платками слезы и прижимали к подолам детишек. И началась суровая година!
Работали больше обычного. С полей собирали все до последнего колоска.
А осенью приехал тот же майор и увез женщин рыть окопы. Немцы подошли к Москве, и люди понимали: не отстоим столицу – врага не сломить!
В деревне царил голод… Варили суп из лебеды. А весной дети перекапывали еще мерзлую землю и, находя прошлогоднюю картошку, бежали к матери, бережно неся в руках то, что спасало от голодной смерти. Люди умирали… Соседка, распухнув от голода, стонала и просила есть. Сердобольные люди приносили маленький кусочек черствого хлеба, и взяв его под язык, тетка Настасья отодвигала смерть на полшага.
Но выжить ей все равно не удалось….
Однажды в колхозе лошадь сломала ногу. Ее зарезали,  а мясо поделили между бабами. Нюша, взяв котелок, на задах сварила щи, но сама к ним даже не притронулась. Есть конину считалось грехом. А девчонки ели… Они долго трогали свои животы, хвалясь, кто больше потолстел.
Маша с Верой ходили мыть полы в сельсовет и получали горячую похлебку, а после обеда учились в школе. Тетрадей не было, писали химическим карандашом на газетах. С фронта приходили письма, и Катерина, принося племянницам гостинцы, тайком просила Верочку дать ей почитать весточки от отца.
Прошло два года… Война измотала всех…
То и дело в домах слышался плач по погибшим, каждый приход почтальона ждали со страхом! Последнее письмо от Григория пришло весной. Он писал, что попал в госпиталь – ранена рука, обожжено плечо. Василий же был здоров. Вот и слава Богу! Лишь бы не убили!
...Темной ночью Григорий постучал в окно своего дома. Его друг Петр Колосов пошел к своим.
Всплеснув руками, Нюша прижалась к мужу и долго гладила его. Она поливала его теплой водой у рукомойника и чувствовала знакомый, родной запах тела.
Григорий расцеловал спящих девчонок и сел за стол. Решил – Катю завтра навестит.
Нюша с нежностью смотрела на мужа, на его изуродованное огнем тело.
– Гриш, надолго в отпуск то? – спросила она.
– Как получится, – тихо ответил он.
– Завтра бабам похвалюсь! – с улыбкой прошептала Нюша.
– Нет!, – резко бросил Григорий, – что я здесь – никому не говори!
Сердце ее сжалось, в душе затаилась тревога.
Утром дочери не сходили с рук отца и спрашивали: "Тять, а на войне интересно?" "Тять, а немцы правда с рогами?"
– Страшно на войне, ой, как страшно, милые! – задумчиво отвечал он.
Так пролетело три дня. Однажды ночью послышался гул мотора, и Григорий понял – их ищут!
Убежав из госпиталя, они с Петром хотели только повидать близких и вернуться, но неведомая сила останавливала их и не пускала обратно. Он по ночам видел тот страшный пожар в танке, стоны умирающих товарищей и, просыпаясь в холодном поту, оправдывал себя: "Я свое отвоевал!"
Машина остановилась у дома Петра, и уже через несколько минут его сажали на заднее сиденье. Его жена, тихо плача, бежала за машиной и пыталась отдать шинель и сапоги – он был в исподнем.
Григорий вылетел из избы и опрометью бросился к лесу… Нюша все поняла. Она бросила его одежду в печь и встретила военных с бледным лицом. Пройдя по дому, посветив фонариком сени и чулан, они молча вышли и уехали.
Григорий не помнил, сколько просидел в овраге. Он шел по холодной росе, и сердце не переставало колотиться в груди. Он шел к Катерине. "У нее искать не будут" – решил он.
Катерина уже не спала. Наливая теплое питье для теленка, она услышала шорох за спиной и, обернувшись, вскрикнула… Григорий стоял в одних кальсонах, с босыми ногами, руки его дрожали. Она провела его в дом и налила бражки.
Они сидели молча, лишь через час она упала к нему в ноги и зарыдала.
– Что ж теперь будет? – причитала она. – Расстреляют же тебя, Гришенька!
Он увлек ее за собой на чердак и, сняв рубашку, коснулся ее нагого тела…
На левой груди он увидел до боли знакомую родинку размером с зернышко и лизнул ее языком.
В узкие щелки крыши тайком подглядывали лучики заспанного солнца, а сено шуршало своими тайнами. Они упивались друг другом и, казалось, все беды разом отступили от их горькой судьбы. Их руки сплетались в затейливые звенья цепи, и уже невозможно было понять, где чьи кисти. Огонь страсти был страшным очищением и, глядя в глаза, они видели там любовь и тоску, горечь и счастье!
Они не разу не упомянули ни о Василии, ни о Нюше….
Лежа на сеновале, Катерина где-то далеко слышала мычанье недоенной коровы, и словно в оцепенении, не могла сдвинуться с места. Она молча целовала руки Григория, и слезы без спросу катились из глаз.
– Надолго? – нарушив молчание, обратилась Катя к Григорию.
– Нет, завтра сам пойду в район, объявлюсь… Сейчас не расстреливают, в дисбат отправят... А там как Бог даст.
Наспех управившись с коровой, накормив Григория, Катя опять легла к нему на грудь, и вихрь страстей вновь закружил их в сладком хороводе. Так прошла ночь, которую Катя вспоминала все оставшиеся дни своей жизни… Больше судьба им не подарила ни одной минуты любви.
На рассвете он оделся в сапоги и телогрейку Василия и, поцеловав Катю в губы, стал прощаться..
– Погоди, – сказала Катя, – я хочу, чтобы ты меня запомнил вот такой!
И сарафан водой скатился с ее тела… Он любовался ее красивой фигурой и шершавыми руками гладил шею, грудь, бедра…
– Желанная… – прошептал он и быстро вышел из дома.
Днем Катерина пошла к сестре.
Они обнялись, заплакали, и каждая знала без слов, что произошло.
Возвращаясь домой, Катерина увидела у своего дома машину.
Молодой офицер нервно курил папиросу и, сплюнув, грубо спросил: "Ну что, сучка, дезертира скрываешь?" Войдя в дом, они увидели на столе немытые тарелки, окурки. Из-за спины выглядывал хромой сосед дед Захар. Вчера он зачем то стучался в окно, и Катерина поняла, откуда "ветер дует". Ее усадили в машину и под взглядом соседских баб повезли в район.
В душной накуренной комнате тот же однорукий лейтенант терзал ее вопросами. Он тряс ее за грудки, грозил трибуналом и, потеряв терпение, наотмашь ударил по лицу.
Катерина плакала… Как могла она рассказать ему, совсем юному мальчишке, потерявшему руку на войне, про любовь и жалость, про страсть и самоотречение. Вошедший пожилой полковник остановил этот суд: "Ладно, чего с глупой бабы взять, не умом живет, а сердцем… Веди ее в камеру." Катерина просидела почти месяц. Похудевшая и испуганная, она еле доплелась до дома. Двор был пустой. Корову с теленком взяла Нюша, а кур кто то растащил…

Победа в их деревню пришла тихо…..
В дома постепенно возвращались мужики и вновь жизнь потекла мерным течением. Григорий получил еще одно ранение, но, слава Богу, руки ноги были целы!
В дисбате он был сапером. Он видел, как куски человеческого тела разлетались по заминированному полю, и с ужасом ждал своей очереди. Но смерть забыла про него, и Григорий живым дошел до Берлина.
А Василий прошел войну без единой царапины. Он был снайпером, его грудь украшали гордые ряды медалей.
Деревня вновь ожила и загалдела. Мальчишки играли в войну, а девчонки в санитарок.
С утра до вечера были слышны стук молотков и визг пилы. Мужики восстанавливали покосившиеся избы, худые крыши, а бабы наперебой хвастались трофеями мужей.
Не все дошли до Берлина. Лишь один Колька Кудрин привез с неметчины много добра. Его дочь, дебелая Дунька, каждый день меняла наряды, подпоясав платья кожаным ремешком, и Маша с Верой с завистью смотрели на них.
Маше уже было шестнадцать, Вере – двенадцать.
А Григорий привез только три иконы. Соседские старухи молча разглядывали лики святых и отрезали: "Вера не наша, католическая". И бумажные оттиски безразлично легли на этажерку среди старых книг.
Однажды в деревню приехал фотограф.
Все стали рыться в сундуках, готовя наряды, но мало кто нашел обновку. Катерина принесла Кудриным десяток яиц и упросила дать платьишки для племянниц. Дунька достала мятые платья, какую то кружевную накидку, и Маша с Верой первый раз сфотографировались. Пожелтевший снимок с напуганными лицами девчонок висит в доме внуков и несет в себе грусть ушедшего времени.

Жизнь после войны не стала легче. Словно сама природа испытывала людей на стойкость.
Опять неурожаи и недобор. Но люди жили, радовались и грустили. Раны фронтовиков давали о себе знать и на погостах все чаще появлялись новые холмы могил.
Григорий с Василием работали в одной бригаде, и сестры видели, что отношения у них потеплели. А вот у Кати с мужем было непросто.
Василий, вспоминая прошлые обиды, хватался за ружье и грозил расправой.
– Растащиха! – кричал он на всю деревню. – Все перетаскала своей сестре!
А вот за Григория он ни разу ее не упрекнул.
Но дело свое все равно знал. Он помогал Григорию во всех делах, видя, как тот слабеет даже от легкой работы. Маша уехала в район учиться на счетовода, а Вера по-прежнему была баловнем двух женщин – матери и тетки.
Время шло, подросла младшая дочка и тоже уехала в город.
Сестры остались с мужьями.
Нюша стала замечать странности за мужем. Видела – слабеет умом.
Григорий все чаще молчал. На вопросы жены он улыбался и разводил руками. Однажды Нюша велела дать сена скотине, и Григорий, походив по двору, с той же улыбкой на лице вернулся обратно в дом. Увидев пустую кормушку, Нюша взорвалась: "Гришк, стрешный! Чего ж сена не дал?"
– А где сено то? – глупо спросил он.
– Что с ним происходит? – задумывалась Нюша.
И она отписала письмо Маше, рассказав о беде. Решение было таким – отца надо везти в город и лечить. Наспех продав дом, они уехали в Самару, и Катерина осталась одна с Василием в почти пустой деревне.
В городе они устроились хорошо. Маша оформила мать дворником и поселила в уютную сторожку.
Но беда по пятам шла за ними. Григорий стал пропадать. Выйдя из дома, он брел куда глаза глядят и не мог найти дорогу обратно. Обросшего и голодного, его находила милиция. Стало понятно, что отца надо класть в больницу. Григорию поставили диагноз – водянка головного мозга.
Больница для таких людей была страшным пристанищем.
Навещая отца, Маша приходила вместе с маленькой дочкой в деревянный барак, где лежали почти брошенные люди. В воздухе стоял приторный запах мочи и пота. Больные с безумными лицами медленно передвигались по коридорам, тесно заставленными кроватями с одними матрацами без простыней. Они улыбались, глядя в пространство, и Маша глотала слезы, видя своего отца, высокого и на первый взгляд сильного человека, жадно евшего пряники и другие принесенные гостинцы.
Он не помнил своего имени, не узнавал ни жены, ни дочери…
Так прошло пять лет. Катерина присылала посылки, спрашивая о здоровье Григория. Сердце больно сжималось от тоски и жалости к нему.
Она корила себя за малодушие. Винила отца за невольный брак, винила сестру, винила всех на свете в той беде, что с ним приключилась. Катерина твёрдо верила – будь Григорий с ней, все было бы иначе! Она бы его сберегла! Она дала б ему силы и здоровья!
Получив телеграмму о смерти Гриши, Катерина тотчас собралась в путь. Она не плакала. Дожидаясь утреннего поезда, она вспоминала его добрый смех, сильные руки и чувствовала, как что-то в душе безвозвратно умирает. А умирало ее сердце.
С тех пор она больше никогда не смеялась.
Нюша причитала над телом мужа, лежавшего в гробу с улыбкой. А Катерина, кинув последнюю горсть земли, чтобы была пухом, молча стояла у свежего холма и с нежностью трогала теплый чернозем, словно гладила любимого.
Жизнь подводила свой итог… Жизнь была прожита, а что впереди?
Умерла младенцем Веронька, ушел из жизни самый дорогой человек… Катерине было страшно…
Через год Нюша засобиралась назад в деревню, и ей купили большой дом на окраине. Деревня вымирала… Закрыли магазин, хлеб один раз в неделю везли из района, колхоз развалился, остались одни старики.
В округе брошенные селения заросли густым бурьяном, храня дух человеческих трагедий и страстей. Василий вел немудреное хозяйство двух дворов. Косил сено, чинил сараи, пилил дрова. Все постарели и с покоса валились без сил на печь.
А вскоре не стало и Василия….
Как всегда, летом он жил в сараюшке. Уже много лет он охранял свой сад от местных пострелов. Пострелы давно выросли и разъехались, а заряженное солью ружье смирно стояло в углу, забыв о своем назначении.
Василий видел, как мальчишки лазили за его яблоками, но никогда не пугал их. Яблок было много –хватало, чтобы и продать, и угостить.
Он вспоминал, как вместе с Катериной они ездили на базар и, выручив деньги, делали покупки. Жене он всегда дарил новую шаль. Но сейчас яблоки даже не собирались. Уставшая яблоня, словно баба на сносях, протягивала людям свои ветки, унизанные сладкими плодами, словно украшениями, и безнадёжно сбрасывала их на землю, вздыхая скрипом ветвей. Но старикам было не до неё. Лишь иногда Василий выкапывал яму и, прося прощения у дерева, обрекал красивые сочные яблоки на смерть. Он смотрел на свой сад, мысленно вспоминая вехи жизни, гладил старые стволы и вдыхал аромат, исходящий от яблонь. Каждое дерево пахло по-своему, и он с закрытыми глазами мог угадать сорт яблок.
Но сейчас Василий болел.
Он мучался кашлем, иногда кровавым, и Катерина ночами не спала, принося ему теплой воды. Его речь была почти невнятной, дыхание издавало страшный хрип.
Катерина встрянулась о нем через два дня.
– Опять спит в саду, после бражки! – подумала она и, войдя в сторожку, увидела уже распухшее тело мужа.
"РАК ГОРЛА" – таков диагноз, поставленный приехавшим врачом.
И остались старухи одни…

Катерина держала из последних сил корову, а Нюша как всегда держала свинью. Толстая Манька, хрюкая и гуляя по дому, чувствовала себя полноправной хозяйкой. Она сидела, словно человек на крыльце, распластав свой зад на теплой древесине. Одну комнату пятистенника Нюша заколотила и жила в маленькой комнатушке, чтобы меньше тратить дрова. У Кати изба совсем покосилась, но никакая сила не могла заставить их жить вместе под одной крышей. Они виделись каждый день, но, хлопоча по хозяйству, почти не разговаривали.
А иногда они ссорились…..
Катя почти не слышала и переспрашивала по несколько раз: "Да чаво? А? А?" И Нюша, потеряв терпение, кричала: "А… А… Кобылья дыра! Вот глухая карга!"
И тогда они не виделись неделю, пока не проходила обида и не кончалась еда. В деревне осталось всего несколько стариков. На все уговоры переехать в город они отвечали: "Неча нам в городе делать, здесь помирать будем"
У них были свои планы, и старухи радовались их осуществлению.
Однажды Нюша решила случить свою козу Таньку с козлом.
Ее она купила тоже после ссоры с Катей. По-прежнему своенравная, она не хотела быть зависимой от сестры. Козла в их деревне не нашлось, и они отправились в соседнюю.
В страшном уединении заброшенных домов, в царстве горластых ворон там жила бездетная бабка с тощим козленком. Битый час они совали его морду под хвост козы, потом, решив, что он мелок ростом, поставили его на скамейку, но так и не добились своего. Через четыре дня бабка с гневом пришла скандалить к Нюше, обвиняя ее рогатую в смерти козленка.
То ли не выдержав позора, то ли сожалея о безвозвратном "счастье", козленок, дико крича, помер на руках хозяйки. Нюша откупилась старым петухом.
Но уехать все же пришлось…
Нюша, упав во дворе, ушибла руку. Рука опухла, покраснела, и уже через два дня Маша с сыном приехали в деревню. Спорить было нечего – ехать должны обе.
Порубив наспех головы курям, еле затащив толстую свинью Маньку в салон машины, собрав жалкий скарб, они, поклонившись в пояс родной избе да доброй земле, двинулись в путь.
Старухи плакали и понимали, что никогда больше не вернутся сюда. Вслед им смотрели грустные и уставшие от людских историй старые березы.
Лес давно не родил грибов, высохли ягодники и не шумели молодые поросли деревцов. Поистине земля без людского говора и радостей словно замерла.

...Город их встретил ревом машин и людским потоком.
Жизнь давно стала сытной и спокойной. Подросли внуки, и бабки окунулись в мир магнитофонов, мотоциклов и телевизоров. Им пристроили комнатушку с сенцами сбоку большого дома.
По вечерам они садились у телевизора, молча смотрели на экран и лишь иногда, качая головой, восклицали: "Ишь, чаво удумали!"
Правда, нередко внуки слышали тихий храп посреди фильма.
Громко кашлянув, внук будил их, и они опять с умным видом щурили глаза в телевизор.
Но главной отдушиной для старух была свинья Манька.
Катя ее кормила, а Нюша могла часами гладить и разговаривать со своей любимицей, которая по-человечески смотрела на хозяйку.
Она слушала Нюшу и лишь иногда подхрюкивала, словно ей поддакивала. Манька перепахала своим пятачком весь огород, слопав многолетние коренья хрена, георгин и молодые побеги вишни. Перекапывать в осень огород не стали – постаралась свинья. Стало подмораживать, и судьба свиньи завершала свой путь. Ее решили не резать, а застрелить. Поставив чашку с едой, Маньку подманили и, приложив двустволку к виску, выстрелили в упор.
На секунду Манька замерла, потом подняла голову и, внимательно посмотрев на своего убийцу, рухнула на землю. Прошло уже несколько десятилетий, а человек, стрелявший в свинью, помнит тот взгляд, в котором читался и укор, и боль, и немой вопрос "Зачем?"
Нюша тихо плакала и наотрез отказалась от солянки, которую приготовили из печени и крови ее "подружки".
Каждый день старух звали к столу на ужин, но вскоре Нюша отказалась, отрезав: "Чаво наваракали… у меня вкуснее!"
А Катерина, поев, крестилась и со словами "Спасибо, миленькие!" уходила к себе. Она нянчилась с правнуками и всегда словно по волшебству доставала из фартука конфетку, говоря: "Вот, пушистая лиса прислала!"
А самое главное, Катерина всегда была доброжелательна и приветлива. Посидев с ней, люди набирались особой мудрости и чистоты.
А еще она старалась всех рассмешить. Обустраивая свою комнатушку, Катерина просила принести плоскозубцы, называя их "скалозубцы", получая посылку от Вероньки, говорила: " Бамбаролька из Саратова!" Фрикадельки она называла "кадрильками", клеенку – "наклиянкой".
До сих пор непонятно, была ли Катерина настолько глуха.
Внуки по несколько раз переспрашивали у бабки одно и тоже, а она, отодвигая платок от уха, всякий раз говорила: "Ой, не слышу, миленькие, глуха я!"
Но иногда на тихую усмешку внуков " Вот, глухая бабака!", Катерина, чуть обернувшись, на ходу бросала: "Сами будете такие!"
Жить вместе они так не научились!
Нюша после очередной ссоры поставила условие: "Иль мне стройте комнатушку, иль уеду!"
И вскоре ее забрала младшая дочь Вера в город Саратов. Там она по прежнему варила свою похлебку, считая, что никто не сможет так вкусно сготовить.
А Катя тихо доживала свой век. Сидя на солнышке у завалинки, она пела песни, по-прежнему удивляя всех чистотой и красотой голоса.
Но вскоре с ней случился удар…
Растапливая печь, из топки выпал уголек и загорелась тряпка, лежавшая на полу. Она суетно бегала по комнатушке, а огонь уже перебрался к занавескам. Учуяв запах дыма, прибежали внуки и стали заливать огонь. Катерина с безумными глазами рвалась к себе, но ее не пускали. Что-то предчувствуя, ее завели в дом, который уже потушили.
Покоренный огонь вился ехидными язычками дыма, а Катя стала рыться в ворохе старых тужурок и пальто. Многие наполовину сгорели, и она, выворачивая наизнанку, ощупывала каждый рукав, что-то ища. Наконец, разрезав рукав, все увидели там зашитый тайник с деньгами. Катерина рылась в другой одежде, и глаза ее наполнялись безумием. Она шептала бледными губами: "Деньги, мои деньги…."
Больше она не оправилась….
Катерина почти ничего не ела, ходила без косынки, и растрепанные волосы седыми клочками свисали по ее плечам. Вскоре она слегла и тихо умерла на рассвете, сомкнув впалый беззубый рот.
Ее похоронили на дальнем кладбище, внучка от руки написала имя на маленькой железной табличке – ДУДАКОВА ЕКАТЕРИНА НИКОЛАЕВНА…
Умерла она в Великий праздник Рождества Христова. Люди говорят, что Бог прибирает к себе в такой день лишь чистых и благородных христиан. Да это и было так… Свой грех она покрыла особой любовью к людям и великой самоотдачей!
На похороны Нюша не приехала. Она была совсем плоха.
От головной боли она с трудом доходила до туалета, а узнав о смерти сестры, сразу слегла. Читая телеграмму о смерти Кати сквозь очки с перевязанной дужкой, она издала гортанный звук, опустила руки и всхлипнула.
"Вот как!" – выдавила она и дала последние указания, что отвезти и как одеть сестру. После похоронона с безразличием выслушала о погребении Катерины и, шатаясь, доплелась до сундука, где лежали ее пожитки.
Нюша аккуратно перекладывала свои вещи, откладывая одежду на смерть.
"Вот!" – сказала она, – "Мой последний наряд!" И легла на кровать.

Была осенняя ночь…. Ветер рвал макушки деревьев и мелкий дождь семенил в окно. Вера проснулась, услышав хрип матери. Нюша задыхалась, и подъехавшая через пять минут "Скорая" уже констатировала смерть.
"ШИШКАНОВА АННА НИКОЛАЕВНА… СМЕРТЬ ПО СТАРОСТИ" – так было записано в справке.
Старость… Как мало живет человек!
Рождаясь недоразвитым, не умея ходить и самостоятельно есть, человек почти треть отведенного Богом срока приспосабливается к жизни!
Делая ошибки и мужаясь в характере, он только в сорок лет понимает свою значимость на земле.
Но сорок – это уже половина жизни!
Вот тут и чувствуем мы за своей спиной ЕЕ – дряхлую и начинаем торопиться, не успев иногда доделать начатое. А в конце пути немощная старость и порой – одиночество.
Нет! Не царь природы человек! Он – ее малая песчинка!
Человек уходит в небытие, оставляя нам свой дух и тепло сердца.

Нюша прожила восемьдесят лет, Катя восемьдесят четыре.
Сестры… Они даже лицом не были схожи. Я их хорошо знала. Я была им внучка…

поделиться

Елена Булавина

14.10.2005