Энциклопедия для будущих отцов

…Я удобно устроилась на кровати, подложив под свой необъятный живот подушку мужа. Вот так-то лучше, а то любимая папина думочка уже стала маловата. Живот служил мне отличным пюпитром для учебника по политэкономии, по которому у меня предстоял госэкзамен.
Время шло. И я уже решила, что это у меня от вчерашней усталости ломит и простреливает спину и поясницу.
Утром, поставив телефон на стул рядом с нашей кроватью, наполнив термос чаем, муж и мои родители ушли на работу. Мама поставила рядом с телефоном будильник, чтобы я могла отмечать, через какой промежуток времени мне будет «стрелять» в поясницу.
– Как только будет стрелять чаще, чем через полчаса, звони мне сразу! – сказала мама.
– И мне, – сказал муж, целуя меня перед уходом на работу.
Ни я сама, ни мои родные, ни разу не произнесли слова «роды».
Я была рада тому, что все ушли. Не терплю, когда меня жалеют… Сразу хочется плакать и просить варенья и новых игрушек, как в детстве, когда больному ребёнку родители не отказывают ни в чём.
Да уж, вчера выдался у меня денёк. Хоть роман пиши с прологом и эпилогом.

…Метро «выплюнуло» меня на Кировской…
Дышать было нечем. Я вытащила из сумки журнал, который брала с собой, чтобы почитать в дороге, и стала обмахиваться им, как веером.
Мне нельзя было волноваться, но я была такая злая, что запросто могла укусить любого прохожего. И не без причины…
Перейдя с Калининской на Библиотеку, я простояла четыре остановки, чуть не задевая своим пузом молодого мужчину, который «уснул», как только я вошла в вагон. Кто-то читал, кто-то копался в сумке. Меня «не видел» никто из пассажиров.
В моём кармане «беременского» платья лежала обменная карта, так, на всякий случай. А вдруг что… Я должна быть при документах, как сказала мама.
В карте чёрным по белому было написано, что рожать мне через 6 дней, 7 июня.
А сегодня 1-ое число.
День защиты детей называется… А я стою, и пузо моё болтается в такт движения поезда, прямо перед носами сидящих пассажиров. Веселуха. Ха-ха-ха…

Я приехала на Кировскую в ЦСУ к рецензенту, чтобы забрать свой диплом. Через несколько дней у меня защита, госэкзамен по политэкономии и по сказкам тётушки КПСС. Надо успеть до седьмого.
На лавочке у ЦСУ я отдышалась и пошла в проходную, звонить рецензенту.
Но рецензента на месте не было, хотя ещё вчера мы договорились с ним по телефону, что я подъеду к 10-ти утра.
Он появился часам к 12-ти, бодро посоветовал мне взять пропуск и подниматься к нему на четвёртый этаж.
Это было круто! А ведь он видел меня с моим «пузом на носу». Мужлан!
Кто бывал в ЦСУ, тот знает, что там лифты-паттерносы, а вместо лестниц – пандусы.
Полный улёт для женщины на сносях… Я взорвалась от злости и обиды, даже слёзы выступили.
– Ага, – злобно сказала я в трубку, – если вы спустите мне люльку из вашего окна, я поднимусь.
И рецензент понял, что спорить со мной бесполезно. Укушу, и надо будет делать уколы. Сорок штук. По одному в неделю.
…Получив свой диплом с отличной рецензией, я пошла к метро. Слава Богу, на обратном пути в вагоне были места. Но когда я вышла у себя на Молодёжной и направилась к дому, то мне показалось, что я шкребу своим опустившимся пузом по асфальту…

Ночью, часа в три, я проснулась оттого, что мне прострелило поясницу. Я разбудила мужа…
– Лёш! А, Лёш, ну, не спи! Мне страшно.
– А, зайчик? Ну, счас пройдёт, – он обнял меня и мгновенно уснул.
Мне было больно. И страшно. И обидно. Ужасссно!
Я лежала на полубоку, подложив под живот любимую папину подушку-думочку, и тихонько поскуливала. Сон пропал. Все мои мысли сосредоточились на точке, откуда пришла боль…
– Может быть, уже? – опять толкнула я мужа в бок.
– Ну и, слава Богу!
– Как ты можешь так спокойно говорить!
– Счас пройдёт, лапуль…
И он… опять уснул. И даже похрапывал иногда. А я зловредно толкала его локтем в бок. Беременные женщины все такие нервные и ранимые… И обидчивые. Им слова лишнего не скажи. Или наоборот, не молчи и не спи, когда такие страсти. Вредные, короче.
Уходя на работу и целуя меня, он сказал: «Ну, лапуль, не плакай. Может, ещё само рассосётся!»
Он ещё и подшучивает надо мной. Я запустила в него тапком.
Но это была лишь присказка…

Устав бояться и думать о том, что меня ожидает в ближайшие часы, я задремала над этой противной политэкономией.
В половине второго дня, после значительного перерывала, мне так долбануло в поясницу, что я подскочила и ойкнула. Прошло минут пятнадцать, и прострел повторился с новой силой.
Я посмотрела на часы и поняла, что наступило время «Ч», и уже пора бояться и можно верещать. Но в квартире я была одна…
Для кого я буду верещать? Надо звонить маме…
Но в этот момент я услышала, что хлопнула входная дверь. В комнату заглянула… мама.
– Знаешь, – сказала она, – я не смогла сидеть на работе, всё из рук валится. Лёше я позвонила, чтоб не дёргался. От мужчин в таких делах одна суета. К тому же они заправские трусы.
– Это точно, – сказала я и, вздохнув, заскулила, вспомнив ночной Лёшкин храп, – ой-ой-ой… Бедняжечка я!
– Ну, вот те, здрасте, – сказала мама, – с таким пузом два зуба удаляла, не пискнула, а сейчас ныть принялась.
Я отвернулась к стене и уткнулась в подушку. Мне было страшно. И я прекрасно понимала, что предстоящих событий, боли и слёз мне не избежать. Хоть режьте меня, но придётся терпеть и рожать. Рожать самой. Показаний для кесарева сечения у меня не было.
А мама болтала по телефону со своей подругой Ниной с работы. Вроде и не рожала меня. Откуда же я тогда взялась? Теперь-то я уж точно знаю, что не аисты младенцев приносят, и не в капусте дети водятся. А в таких вот пузах необъятных.
– Нин, у неё схватки через полчаса, – говорила мама в трубку, – ты думаешь, пора скорую вызывать? Ну, ладно, я вызываю, только ты ко мне приходи. Прямо сейчас и приходи!
Мама набрала телефон «скорой» для рожениц.
– Примите, пожалуйста, вызов! Роды первые, – она назвала адрес, мою фамилию и срок беременности.
Дама на другом конце провода, очевидно, что-то очень интересное ответила моей маме, потому что глаза у неё округлились и брови уехали высоко на лоб под волнистую от химии чёлку.
– Что значит, машина придёт через час или два? А если моя дочь начнёт рожать дома?
Дама опять ей что-то ответила.
– Сейчас, – мама положила трубку, бросилась к окну и резво взгромоздилась на подоконник, что-то высматривая.
Трубка, лежавшая рядом со мной на стуле, потрескивая, кричала: «Мамаша, ну, мамаша, куда вы делись? Вот, Господи, копуша попалась…».
– Мам, там, в трубке, тебя зовут!
Мама резво спрыгнула с подоконника. Посмотрела бы эта тётка на мою копушу-маму.
– Знаете, до роддома километра полтора. Нет, я не одна её поведу. Нет, своей машины нет. Ира, ты дойдёшь до Академика Павлова, где роддом?
Я кивнула.
– Она говорит, что дойдёт. Постараемся поймать такси. Хорошо, если что – перезвоню, – мама положила трубку.
От страха у меня прекратились схватки, и я расхрабрилась, хотя я всё равно чувствовала себя необъятной кадушкой. Мне бы сейчас мамину резвость. Ей сорок девять, мне двадцать один. Да-а-а… Стало быть, тащиться придётся самой. Я оглядела себя и поняла, что в такси мне не влезть. Да и таксисты рожающих тёток не любят брать. Это факт. В газете даже об этом писали. В самой «ПРАВДЕ». Фельетон.
– Знаешь, – сказала мама, – они к первородящим быстро не приезжают. Да и увезти могут далеко, где места свободные есть. А тех, кто сам пришёл, принимают, даже если мест нет.
В это время в дверь позвонили.
– Ой, – встрепенулась мама, – это Нина. Как раз вовремя.
Я села на кровати и с удивлением отметила, что за прошедшую ночь я как-то подозрительно потяжелела.
– Ну, готова? – сказала тётя Нина, входя в комнату, – я вот тут тебе колготы хлопчатобумажные принесла. Я их «баушке» своей купила, ты не брезгуй, они ненадёванные, видишь, ярлычок ещё на них.
– Да вы что, жара такая, а я в колготах потащусь? Я гольфы надену.
Но мама с тёткой напали на меня: «А ну, как ребёночка по дороге потеряешь? Он же голову об асфальт разобьёт! Убьёшь дитя!» И принялись они меня одевать, потому, как сама я была квашня-квашнёй.
Зазвонил телефон. Это был мой муж.
– Лёша, – закричала я в трубку, – они тут надо мной издеваются и пытаются в бабкины колготы запихнуть!
– Лапуль, не выступай, слушайся маму с тётей Ниной!
– Ага, ты с ними заодно! – я в ярости бросила трубку. Тоже мне, кулацкий подпевала нашёлся.

– Присядем на дорожку, – сказала мама, – карту обменную и паспорт взяла?
Я кивнула.
– Ну, с Богом, – сказала тётя Нина и взяла меня под руку, – Галь, ты закрывай, не торопись.
Тут я поняла, что обратного хода нет, и с ужасом почувствовала, как у меня дрожат коленки.
Они взяли меня под руки, и мы двинулись в путь.
– Мальбрук в поход собрался, – в полголоса сказала я себе самой.
– Ты что там шепчешь? – спросила тётя Нина, отпустив мою руку.
– Да так, про рыцаря одного… Мальбрук в поход собрался, – во весь голос пропела я.
– Дай-ка, лоб пощупаю, – мама протянула ко мне руку.
Я отпрянула и чуть не упала. С этим пузом центр тяжести то там, то тут, но тётка подхватила меня.
– Галь, может, у неё родильная горячка? И мы зря сами пошли?
Я нашла положение, в котором меня не качало.
– У самих у вас горячка, ишь удумали чего, в колготы меня запихнули! Руки давайте, и пойдём.
На самом-то деле, я понимала, что выступаю, чтобы заглушить страх.

Где-то на полпути я представила себе эту нашу троицу, с пузом посередине, и меня схватил смех.
Мама с тёткой остановились: «Ты что, плохо тебе? А?»
– Да нет, – давясь от хохота, сказала я, – я на нас со стороны посмотрела…
– Ну, и что? – спросила недовольно мама.
– Картина такая есть…
– Какая?
– «Три грации» называется, – я опять засмеялась.
– Чудная девка, – сказала тётя Нина, – ей рожать через пару часов, а она хохочет.

Путь наш проходил мимо магазина тканей «Мерный лоскут», на который мы с мамой частенько совершали набеги, так как обе очень любили шить.
– Зайдём, портниха-яниха? – не без издёвки спросила меня тётя Нина.
– Нин, ты издеваешься, ей-Богу! Ей счас только по магазинам ходить, – с раздражением сказала мама. И потащила нас к роддому, до которого оставалось метров триста.
Они подвели меня к странной белой двери без ручки. На двери была только табличка «Приём рожениц». Это что, я – роженица? Какой кошмар, обзываются! Все против меня. Караул!
Тут мне опять прострелило спину, я нагнулась вперёд и глупо захихикала. А мама нажала кнопку звонка.
Дверь открылась мгновенно.
– Рожать?
– Не-а, – от страха сказала я.
– Ну, давай, давай, иди, – мама подталкивала меня к двери.
– Давайте ещё погуляем, – умоляюще посмотрела я на своих провожатых.
– Ну, как соберётесь, опять позвоните, – и дверь закрылась.
– Пойдёмте в «Лоскут», – умоляющим голосом сказала я, – ну, на пять минуточек, а потом я… пойду туда, а?
– Нет, вы поглядите на неё, – сказала тётя Нина, – в магазин она собралась!
– Руки давайте, – скомандовала я, – ножки ставим так!
Я встала в третью позицию.
– Зачем? – утираясь платком, спросила строго тётя Нина.
– Полечку сбацаем, – устав от себя самой, сказала я.
– Тьфу, пошли в этот паршивый магазин, – закипала потихоньку мама.
– Ты раньше его очень любила, – сказала я.
– Нин, она издевается над нами, – сказала мама, разворачивая меня с полпути от магазина к двери роддома, – моё терпение закончилось.

Когда мы вернулись к двери с оскорбившей мои чувства табличкой, там стояла парочка. Худенькая, высокая рыженькая девушка с таким большим животом, что сбоку она была похожа на цифру 10. Муж ласково гладил её по голове и что-то нежно шептал. Но, как только он подносил руку к звонку, девушка висла на его руке и просила: «Подожди!»
Мама моя решила взять всё в свои руки. Она нажала на звонок, и нас с рыженькой впихнули в открывшуюся дверь.
…И дверь за нами захлопнулась. Мы посмотрели друг на друга со слезами в глазах.
– Девчонки, ну-ка, слёзы утёрли, быстро! Не бойтесь, – сказала нам пожилая нянечка, выдавая по ночной рубашке,– переодевайтесь, а одежду сейчас родным отдадим.
А в голове стучало: « Бежать, бежать…» Куда? Мы были птички в клетке с ужасом в глазах.
Переодевались, прислушиваясь к голосам родных за дверью, потом сели на кушеточку у кабинета врача. Выглянула сестра: «Кто первый? Заходите, документы давайте».
– Я, – прошелестела девушка.
Сестра выдала мне ножницы и велела постричь все ногти под корешок, а сама ушла, оставив дверь в кабинет открытой. И мне был слышен разговор рыженькой с врачом.
– У вас как часто схватки?
Рыженькая заплакала.
– У меня в карте написано рожать 28-го мая, а сегодня 2-ое июня, а у меня ничего нет.
– Вы где и с кем живёте?
– Мы с мужем в студенческом общежитии. Подружки сказали – иди, раз ничего нет. Муж меня и привёл.
– А мама ваша далеко? Ей позвонить нельзя?
– Нет, она в Иркутске, и у нас дома телефона нет. Надо вызов заказывать.
– Ну, не волнуйтесь. Сейчас вас обработают и положат в предродовую палату. Тимофеевна, девочку возьми у меня на обработку.
Что такое обработка, я уже знала. Ногти я подстригла сама, потом эта самая Тимофеевна обрила меня, пардон произвела депиляцию, станком для бритья, очевидно с лезвием Нева «времён Очаковских и покоренья Крыма».
Когда я вышла после бритья, пардон, депиляции, и села у двери кабинета врача, то услышала разговор врача и Тимофеевны про рыженькую.
– Ну, переходила несколько дней, подумаешь, какое дело.
– Так ведь подсказать некому, мамки рядом нет.
– А теперь придётся делать стимуляцию. Бедная девочка.
– Дети рожают детей, увы!

В кабинет позвали меня. Задали несколько дежурных вопросов.
Заполнили карту и проводили в предродовую палату, где лежала одна лишь Рыженькая. Показали часы над дверью и велели позвать, когда схватки будут раз в пять минут.
Я улеглась на бок, надеясь познакомиться и поговорить с Рыженькой. Но ей привезли капельницу со стимулирующим раствором, и мне пришлось отвернуться, потому что таких вещей я тогда и видеть не могла. Иголка в вене – это ужас, летящий на крыльях ночи. Я вспомнила, как сдавала кровь из вены в женской консультации, а потом тащилась домой с ваткой с нашатырём…
Я повернулась на другой бок и стала смотреть на часы над дверью.
19 часов 45 минут…
Я не знала, что в это время мой Лёша со своей мамой, словно два самолёта, заходящих на посадку, совершая глиссаду за глиссадой вдоль здания роддома, пытались высмотреть что-то в окнах приёмного отделения и предродовой палаты. Они не знали, что предродовые палаты и родильные боксы находятся на втором этаже.
Мне было не до Лёши, а только до самой себя. И сердце мне ничего не подсказало. Заячьим хвостиком оно стучало от страха в преддверии событий, о которых я могла только догадываться после занятий, курс которых прошла в женской консультации, когда уже пошла в декретный отпуск.
Нянечки и сёстры уселись в комнате отдыха ужинать и пить чай. Я посмотрела на Рыженькую, она дремала под капельницей. В коридорах было тихо, никто не рожал. Я тоже решила подремать маленько, потому что все мои схватки куда-то делись, и я немного успокоилась. Я уснула…

Проснулась я оттого, что кто-то резко толкнул мою кровать. Я открыла глаза и не сразу сообразила, где нахожусь. Лишь увидев часы над дверью, вспомнила, что лежу в предродовой палате. Рыженькая также дремала под капельницей.
А с другой стороны положили дородную женщину, лет сорока с хвостиком. Веки её дрожали, она тяжело дышала и время от времени ухала, словно филин: «У-у-у-ххх, о-о-о, у-у-ух!» А я так крепко уснула, что даже не слышала, как её госпитализировали.
Я взглянула на часы – 23:30. Ого, сколько проспала! Я приподнялась на локтях и решила лечь повыше. Но в это время раздался странный щелчок, и я почувствовала, что лежу в луже. Я испугалась и позвала: «Няня, Няня! Я вся мокрая почему-то?!»
Минут через пятнадцать появилась нянечка: «Кто меня звал?»
– Ой! Я вся в луже лежу!
Нянька бесцеремонно сдёрнула с меня одеяло и засмеялась. Я надулась, ну прям комедия, да ещё надо мной смеяться. И так страшно.
– Почему-то? Да, воды отошли. Рожаешь ты, девонька. Сейчас простынку и рубаху принесу сухую.
Пока она ходила за бельем, новая соседка положила голую ногу поверх одеяла и застонала, а потом и вскрикнула: «Ой-ой-ой, а-а-а-а-а, больше не могу терпеть! Куда же они все делись?»
Она села на постель и пропустила левую ногу между прутьев спинки кровати. Собрала волосы под аптекарскую резинку и ухватилась за спинку соседней кровати.
-А-а-а, Господи, помоги же мне, прости меня, грешную! – женщина, что есть силы, вцепилась в спинку кровати и придвинула её к себе. Затрещал и порвался линолеум под ножкой кровати, – О, Господи!
И женщина с такой же силой отодвинула кровать от себя.
Я притаилась, лёжа на боку, но тут почувствовала толчок у себя в животе, и ноги сами подтянулись к груди. Волосы на голове сделались мокрыми от пота. Я застонала и, на мгновение, словно провалилась куда-то.
Когда пришла в себя и открыла глаза, увидела, что на противоположной кровати уже лежит новая роженица, вот ещё слово-то какое… Подняла глаза на часы. 00:40. Постаралась отдышаться.
Тут, наконец-то, появилась нянечка с сухим бельём. Она увидела разодранный линолеум и запричитала-заругалась на женщину с соседней кровати.
– Ты что ж наделала? Нам теперь что же, палату на ремонт закрывать?
– Отстань, бабка, – басом сказала женщина и снова со всей силы, со стоном, придвинула кровать к себе.
В это время сестра привела в палату ещё двух женщин, велела им ложиться и вести себя тихо.
Нянечка бросила мне на кровать сухое белье и сказала: «МарьДмитривна, погляди-ка, что эта красавица учудила!»
Сестра увидела разодранный линолеум и сказала скандально-грозно: «Пойду за врачом!»
Я стянула с себя мокрую рубаху и, надев сухую, встала босиком на пол и сняла с кровати мокрую простыню. Накинуть на кровать сухую простыню у меня никак не получалось, мешал живот. Расправила её кое-как руками и легла. На часах было 00:53.
Меня била мелкая дрожь, и я поняла, что это оттого, что я боюсь следующей схватки. На свободную кровать напротив положили ещё одну женщину.
Да что это я женщину, женщину! Мы все, включая Рыженькую, были здесь в палате девчонки-зеленухи, лишь дама, испортившая пол, годилась нам в мамки.
Я отдышалась и выпила водички из стакана со своей тумбочки. Посмотрела, на каждой тумбочке такой стакан стоит – значит, пить можно.
Про мужа и родителей я и не вспоминала. Только бы отстреляться поскорее. И тут меня опять прихватило, опять я провалилась куда-то. Очнулась, на часах 01:30.
– Ты чего так орёшь, голубушка, – сказала мне МарьДмитриевна, – ты здесь не одна. Эк вы все голосить начнёте, убежишь!
– Ой, извините, а я что, кричала?
– Да ещё как, всё мамку звала. Без мамки-то никуда!
Тут зашевелилась и подала голос Рыженькая. Тоже мамку кликала... А мамка-то её далеко, в Иркутске.
Я задремала и проснулась от новой схватки. Время 02:15.
И уж тут, меня, родимую, прихватило по полной программе. Я только успевала отдышаться, как опять от боли проваливалась куда-то. Лишь один раз я посмотрела в передышке на тех, кто лежал напротив. В глазах их был неподдельный ужас. У них и схваточки пока были так себе, но на примере нашего ряда кроватей, он воочию видели, что их ждёт в ближайшие час-два.
Я очнулась оттого, что кто-то трепал меня по щеке. Это была незнакомая сестра в колпаке и с маской на лице.
– Вставай, дорогая, а то сейчас родишь прямо здесь.
Она дала мне чистую пелёнку, чтоб я проложила меж ног и придерживала на всякий случай.
– Давай под руку возьму.
И мы пошли… в неизвестность… в будущее.
Сестра подвела меня к креслу, на котором рожают, и сказала: «Вот ступенечки тут, залезай».
Я взгромоздилась кое-как и легла. Сестра подошла ко мне, погладила по голове и сказала ласково: «Ты меня маске не узнала, мы с тобой в одной школе учились. А я тебя помню, ты – Ира, да?
– Ага, – я вздохнула.
– Ирочка, если будешь меня слушаться, все делать правильно, то родишь быстро и не порвёшься, договорились?
Я кивнула.
– Ставь ноги сюда, руками за эти палки берись, вздыхаем, на выдохе – тужимся. Когда скажу СТОП, тужиться нельзя. Ну, начали!
Я посмотрела на часы, которые в родильном боксе были тоже над дверью. 06:00
Я слушала сестру и делала всё, как она велела. Я выпала из времени. И вдруг!
– СТОП! Не тужиться…

Что-то горячее и скользкое выскочило из меня, запищало, как котёночек… Что это я… Не что-то, а кто-то! Мой ребёнок!
– Ну, Ира, за кем ты к нам приходила? – весело спросила сестра.
– За сыном!
Я посмотрела на часы.
06:25. 3 июня 1976 года. Четверг.
Сестра высоко подняла ребёночка, и я увидела, что это мальчик. Я засмеялась и заплакала сразу. А малыш взял да и написал мне на ногу.
– Ох, разбойник, ну, иди к маме, – и сестра положила мне его прямо на грудь.
Малыш сразу стал крутить головой и верещать.
– Сестра, что с ним?
– Титьку вытаскивай, он грудь ищет. Проголодался, разбойник, ишь, как мамку умотал!
Я вытащила грудь в разрез ночной рубашки, и МОЙ мальчик сразу ухватил её, стал жадно сосать, причмокивая.
Сестра гремела какими-то тазами.
– Ну, на первый раз хватит! – сказала она, – вот и доктор как раз пришёл, надо пуповину перерезать. Ты не бойся, сейчас ещё схватки будут, легкие, это послед отойдёт.
Я провела рукой у себя по животу и вздохнула с облечением – пуза моего больше не было.
– Всё нормально, сестра, обрабатывайте мальчика, – сказал доктор, осмотрев ребёнка.
Сестра ополоснула моего малыша в тазике, прочистила ушки и носик. А потом завернула его, как матрёшку, и положила на столик, что стоял в ногах у моего кресла.
– Ты, молодец, Ира, поздравляю тебя с сыном! Богатырь! 3750 и 51 см! А я пошла дальше – работа.
И она ушла. Появилась нянечка, протёрла пол в боксе и молча вышла.
А я осталась лежать в насквозь мокрой рубашке на клеёнчатом холодном столе. Через какое-то время малыш мой начал чихать. Я заволновалась. В боксе было холодно. За окном стеной шёл июньский дождь.
Прошло ещё минут сорок, опять зашёл детский доктор.
– Ну, как вы тут?
– Доктор! Он всё время чихает, здесь холодно, я боюсь, что он простудится.
– Не волнуйтесь, мамаша, это он не просто так чихает, у него лёгкие разворачиваются.
– И рубашка у меня мокрая, я замёрзла, меня просто лихорадка бьёт.
– Не волнуйтесь, скоро вас поднимут в палату, – и доктор ушёл.
А я осталась дрожать в своей ледяной мокрой рубахе.
И тут я услышала, что какая-то старушка бежит по коридору между боксов и спрашивает про меня.
– Я тут!
В бокс, семеня, вбежала сухонькая седая нянечка.
– Мамка твоя прибежала с утра в приёмное, просила про тебя узнать, – бабуля покрутила у меня перед носом двумя красными червонцами и быстро спрятала их в карман своего халата.
– Бабушка, – заплакала я, – я вся мокрая и замёрзла. И ещё… есть хочу!
– Счас, миленькая, всё сделаю и мамке доложу.
Через пятнадцать минут я лежала в сухой рубашке на сухой простыне под байковым одеялом.

В следующий раз бабуля появилась с тарелкой, на которой была манная каша и творог.
– Ну, кушай, а я пойду к мамке твоей, она меня ждёт.
– Спасибо, бабушка, Бог вознаградит вас за вашу доброту!
Бабуля перекрестилась и ушла.
Манную кашу и творог я ненавидела с детства. И если бы кто увидел меня в тот момент, упал бы в обморок. Я лежала под байковым одеялом и наворачивала творог с кашей, забыв обо всём на свете.
5 июня меня выписали со здоровым младенцем. А 7 июня… 7 июня я защищала диплом в институте.
Орден, конечно, хорошо, но я и на медаль была согласная.

Ночью я проснулась от звонка мобильника. Лёха храпел по своей привычке.
– Алё?
– Мам, это я…
– Ну?
– Машка родила. Внучку тебе родила, не кричи только громко…
– Не буду. Сейчас буду отца будить. Поздравляю!

Я повернулась к мужу. Виски уже седые. И усы сбрил, чтоб не ходить с перчёными усами…
Я ткнула Лёху в бок.
– А, ну, чего?
– Кто-то припас в холодильнике розовое шампанское, или я что-то путаю?
– Припас, а что?
– Тащи, я пока фужеры достану…
Лёха напялил мой пеньюар (вот привычка!) и пошёл на кухню.
– Наливай и слушай!
– Не томи…
– Дедушка, я поздравляю тебя с внучкой!
– Родила?
– Ага! Андрюха только что звонил.

Как жаль, что в наши времена не было мобильников…

поделиться

Рута Юрис

16.03.2009