Медовый месяц

Повара напились и бегали друг за другом с большими ножами. Конечно, это была с их стороны игра, и смотреть было даже анекдотично. Как в мультфильме. Толстые повара в белых колпаках гонялись один за другим с полуметровыми ножами.
Ужин кончился, и они могли позволить себе расслабиться. А Оле только и оставалось, что сидеть на камне и смотреть на их игрища.
Они с мужем отдыхали здесь уже неделю. С каждым днем разочарование у нее нарастало.
Пансионат у моря в исторической и весьма полезной для здоровья Евпатории оборачивался одной тоской. И началось это с самого начала. Хваленое место оказалось бывшим пионерлагерем, нимало не отреставрированным с советской поры.
«Янтарный» корпус, в котором их поселили (через дорогу был еще «Лазурный») представлял из себя обшарпанное трехэтажное здание. Недостающие ножки скрипучих кроватей, на которых, должно быть, скакали еще пионеры, заменяли столбики из кирпичей. Кроме этих самых кроватей и тумбочек, в комнате ничего не было. Горячую воду давали через день по вечерам. А утюг имелся один на три этажа, и на него чуть ли не в очередь записывались.
Развлечений не имелось никаких, кроме спортивной площадки и видеосалона. Несколько раз на протяжении фильма старый видик вырубался. Парень – хозяин салона – в лучших традициях русского ремонта лупил его по боку кулаком. Замершее изображение вздрагивало, как загнанная лошадь, которую вновь заставляют подыматься, и кино продолжалось.
Кроме того, и питаться здесь приходилось впроголодь. У Оли создалось впечатление, что на кухне работают люди, от души ненавидящие свое ремесло. За завтраком она тоскливо водила вилкой по тарелке, пытаясь разобраться, что же вызывает нее большее омерзение. Слипшаяся в один бесформенный комок лапша или котлета из непонятных составляющих? Обед они с мужем обыкновенно пропускали, так как уезжали куда-нибудь на экскурсию. А на ужин с редким постоянством давали мизерную порцию овощного рагу. И у всех выходящих из столовой глаза светились голодным блеском.
Но с Олиным характером все это было бы мелочами, на которые она бы и внимания не обратила, если бы все остальное складывалось благополучно. А оно не складывалось. Отношения с супругом-молодоженом уж в медовый месяц сходили на нет.
Оле казалось, что она не замуж вышла, а попала в западню, из которой теперь неизвестно как выбираться. Причем винить в этом не приходилось никого, кроме себя самой. А вот не фига выходить замуж без любви. И тем более затем, чтобы от другой любви избавиться.
Ей вспомнился местный храм, вечерня пасхальной службы. Воздух бледно-голубой и легкий дым – священник только что обошел храм с кадилом. Саша стоит возле нее, и нельзя ему ни в чем признаться. Потому что он примерный семьянин и на сторону никогда не пойдет. Это при том, что она даже на такие отношения была бы согласна. Нет, они просто стоят на службе, и, не говоря друг другу ни слова, прощаются, прощаются…
А Вовик был первым, кто сделал ей реальное предложение. И в какой-то момент ей пришла в голову банальная и идиотская мысль, что клин вышибают клином.
Ее «клин» запил еще в поезде. Он пил коньяк, спал, просыпался и ждал следующей станции, где можно будет купить коньяк. Оля пила корвалол и чай с лимоном, который ей приносил проводник. И каждый раз ее подмывало этот чай – пока он еще был кипяток – вылить на толстого, храпящего Вовика.
Жизнь в пансионате, в отличие от Оли, показалась Вовику райской. Он был единственным непутевым сыном из хорошей семьи. Дома его постоянно сдерживали, строили, и шнурки заставляли гладить. Тут он впервые почувствовал себя мужчиной, главой семьи, которому доверены деньги. Кстати, доверить ему их было все равно, что пустить козла в огород.
Крымские вина тут продавались на каждом углу. Вовик приносил бутылки целыми сумками и пил вино как компот, явно гордясь собственной мужественностью и цивильной жизнью. Слово «цивильной» он произносил сквозь зубы, чуть ли не причмокивая, и оттого оно казалось Оле особенно противным.
Но больше всего ей стыдно было, когда по ее настоянию, они выбирались куда-нибудь на экскурсию. И Вовик ранним утром принимал на грудь, а потом засыпал в автобусе. Он не хотел выходить. Его не интересовали на Алупкинские львы, ни Ласточкино гнездо. Уютное сиденье «Икаруса» было намного привлекательнее. Соблазн покинуть его рождался только при посещении дегустационного зала.
Среди экскурсантов было много детей. Они не допивали свои рюмки с элитными винами. Вовик с тоской оглядывал остающееся на столе изобилье и взглядом спрашивал у Оли, нельзя ли вернуться и допить? Оля шипела, била его в спину кулаком и думала, что вернется отсюда сущей мегерой.
А вечера вроде нынешнего, когда все отдыхающие «по парам давно разбрелися»! Даже повара вдвоем гоняются друг за другом, а ее сокровище убаюкало себя второй бутылкой «Муската».
Оля чувствовала себя так, словно подобно коту Леопольду выпила упаковку «Озверина». Она стала понимать американок с их феминизмом, и ей хотелось доставить себе удовольствие любой ценой.
– Сволочь ты, сволочь! Ну, будет же тебе курортный роман!
В кафе она пошла, не переодеваясь – в том же сарафане, в котором ходила на пляж. Нельзя было подниматься в номер. Оказавшись там, в компании Вовика, она приобщилась бы к мрачной, кровавой уголовщине.
Кафе было на территории пансионата – маленькое, а танцевальная площадка и вовсе крошечная. Но тут всегда было битком набито. Куда же еще податься отдыхающим, так сказать, с подводной лодки? Кругом одни пионерлагеря.
Оля оглядывала окружающих взглядом недобрым. Она сейчас выбирала и сама понимала, что достаточно цинично: высокого, красивого, чтобы ей с первого взгляда понравился.
– Старое кафе, верные друзья…
Это был подходящий медленный танец, и Оля подошла к парню за столиком в углу, который даже в сидячем положении казался достаточно рослым.
– Пошли танцевать.
Может быть, он подумал, что если он откажется, то она его сейчас прирежет? Какой у нее был вид со стороны, она не знала. Но он тотчас поднялся и пошел за ней.
– Поехали завтра в Севастополь, – сказала она.
Завтрашний день рисовался кошмаром, если придется провести его так, как предыдущие.
– Так сразу? – удивился он.
Они были знакомы три минуты, две из них – танцевали. И причем еще не знали, как друг друга зовут.
– А тебя долго надо уговаривать? – спросила она с таким раздражением, как будто знала его сто лет, и уже имела полное право с ним ссориться.
…Они выехали в шесть утра на маленьком теплоходике с греческим названием «Янина». День был свежий, и когда наконец посадка началась, и их пустили на теплоход, все поспешили в закрытый салон. Там было тепло, и мягкие кресла, и показывали мультфильм. Но море играло странные шутки. Качки вроде бы не было, но вскоре пассажиров одного за другим стала одолевать морская болезнь. Оля почувствовала ее признаки как раз в середине истории о Белоснежке. Вроде бы с сердцем плохо, но еще и тошнит.
Она уже привыкла к невниманию со стороны мужа, и ей удивительно было, что Павел – так звали ее кафешного знакомого – взял ее за руку.
– Ты очень бледная стала. Пойдем на воздух?
На открытой палубе народу все прибавлялось. Те, кто покрепче, выводили своих страдающих спутников из салона. Но Оля видно даже на этом фоне выделялась, и какая-то женщина уступила ей место. Свежий воздух нес облегчение. К Севастополю и Оля, и остальные уже стали приходить в себя. Только ноги еще дрожали.
Им дали час свободного времени, потом группе предстояло идти в дельфинарий. А пока Павел повел ее пить кофе.
– И что ты теперь будешь делать? – спросил он.
Со своей историей она его уже познакомила.
– Не знаю. Слушай, у тебя нет знакомого киллера?
– Я для тебя сейчас – это только вид мести?
– А я для тебя сейчас – это только ходячий анекдот? Знаешь, – сказала она, подумав, – я так и представляла, что с ним у нас все будет, вот как сейчас с тобой. Будем ездить везде вместе, разговаривать… все рассказать будет можно… А оказалось, что это… человекообразное, блин, – с чувством сказала она совершенно дикое для нее слово.
– Переезжай ко мне в номер, – сказал он. – И пошли его куда подальше. Хочешь, я сам пошлю?
Ольга недобро усмехнулась:
– А я на досуге съем свой паспорт. Где штамп и все такое прочее.
…В Евпаторию пароход возвращался уже в сумерках. Вовик сидел на причале – ждал. Впервые вроде бы трезвый. В свете фонаря, он напоминал собаку, покорно дожидающуюся хозяина. поделиться

Татьяна Свичкарь

04.11.2005