Попутчица

Честно говоря, Москву я не люблю от всей души. Чтобы выдержать без раздражения такую людскую сутолоку хотя бы несколько часов, требуется особая психика. Дыхание огромного мегаполиса ощущается даже на сравнительно тихих улицах. А уж вокзалы - это совсем водоворот.
Но если брать все московские, то Казанский мне милее всего. Там чувствуешь себя как в передней собственного дома и больше шансов встретить земляков, которые ровно в восемь часов вечера сядут в наш скорый "Москва-Жигули", а утром мы будем уже в родных пенатах.
Так что обычно на Казанском настроение у меня хорошее. Но не сегодня...
Дело в том, что в столице я обычно оказываюсь с вполне определенной целью - помочь тете Лиде. Она - мамина единственная сестра, а я - ее единственный племянник, и вообще единственный представитель сильного пола, который, по маминым словам, может ей помочь. Например, выкорчевать пни на только что полученном дачном участке или осилить генеральный ремонт. Тетя Лида - вдова, и детей у нее нет. Поэтому я и тащусь в такую даль. Но мне кажется, мать имеет и другую цель - пристроить меня в первопрестольной, раз у себя в городишке я до сих пор не женился и карьеры не сделал.
А я свою жизнь менять не хочу. Пока мне это нравится. Сочетание свободы и экстрима. Оставшаяся от бабки отдельная квартира и работа на полторы ставки в травматологии. Никогда не знаю, когда окажусь дома, не вызовут ли меня через полчаса после прихода, а по окончательном возвращении - найдутся ли у меня силы сжевать хотя бы кусок хлеба перед тем как рухнуть в постель. Любая баба с таким мужем превратится в ржавую пилу. Кто такое выдержит? Уж точно не современные девчонки, которые лезут в чужие постели еще с пятого класса, а потом перебирают любовников, пока не найдут кусок пожирнее.
Я сижу в зале ожидания на Казанском вокзале и чувствую, что становлюсь старым брюзгой. Просто в последние ночи я почти не спал. Мы с теткой жили на даче, в хлевушке-завалюшке. Шел дождь, сырость и холод были еще те. Со стройотряда такого не помню. Мы пережидали ночи на топчанах, тетка наваливала на меня какое-то тряпье, и все равно мы вставали несколько раз, чтобы кипятильником вскипятить чай и хоть немного согреться. Надо было собрать все, что выросло, чтобы не сгнило. Вчера там вообще было как в овощехранилище - картошку навалили на пол до самых топчанов. Еще морковь, лук, яблоки... Говорят, в Москве жить хорошо! Что бы тетка Лида делала со своей пенсией без этой дачи? Мы притащили с собой в город на электричке сколько смогли - я мешок и две сумки, и тетка две сумки непреподъемные, а остальное спустили на даче в погреб. Может, не обворуют - тогда тетке до весны хватит.
Я успел поблаженствовать в горячей ванне и чуть было там не заснул. В рюкзаке нашлась чистая рубашка, не пришлось лезть в грязную и отсыревшую. Но есть я уже не мог - от усталости мутило. Хотя в этом смысле я человек закаленный, а вот - умотался окончательно.
Теперь я сижу и клюю носом - слава Богу, до поезда час. Нет большего неуюта, чем на вокзалах. Огромность - потолки где-то в поднебесье, люди, которые присаживаются рядом и тут же вскакивают, голос из динамиков - всегда неожиданный, навязчиво повторяющий что-то тебе совершенно ненужное... Светятся киоски со всякой дребеденью, по запредельной для нашего провинциального брата цене.
Я хотел купить что-то в дорогу, но не мог заставить себя встать и отправиться на поиски. И даже сообразить, что мне нужно. Ладно - сегодня лишь бы до своей полки добраться, а завтра наверняка будут таскать какие-нибудь пирожки. В крайнем случае, к обеду уже буду дома.
Тут я понял, что надо все-таки подниматься, идти и ждать поезд, стоя на платформе. Там все-таки ветерок свежий, а иначе меня никакой динамик не разбудит. Только милиция и добудится.
Если бы мать знала, что самая счастливая минута для меня во всей поездке - это когда задом-задом надвигается наш поезд, и я подхватываю сумку, чтобы идти отыскивать свой вагон.
По крыше, которую Казанский раскинул над платформами, барабанил дождь.
- Как у нас там? - спросил я у белокурой проводницы, одетой явно легко, не по-московски. Футболка к форменной юбке и тапочки на босу ногу.
Она махнула рукой с великолепным презреньем к этой столице.
- Жара, не то что тут...
У меня был билет в этот купейный вагон, просто потому, что в плацкартные теперь билетов не достать. Только они и дешевы, и их подчистую сметают челноки. Зато купейные вагоны идут полупустые. Вот и в том, куда я зашел, сидела одна девчонка, и больше никого не было. Может, и не будет.
Москва еще за окнами, а мы уже дома. Пейзаж меж занавесок медленно поплыл. Темнело, но огней пока хватало. Город будет тянуться еще долго.
В купе царил полумрак. Ни девчонка, ни я не торопились включать свет. Потом мне все-таки пришлось заставить себя совершить какие-то действия: постелить постель, сходить за чаем. Его теперь в поездах подают с лимоном - это дает ощущенье уюта.
Спутница тоже начала стелиться. Я, подчиняясь поездным традициям, вышел в коридор, чтобы дать ей возможность переодеться. Немного постоял, но внутри купе была полная тишина - ни звука, и я вернулся. Девчонка лежала на своей полке, свернувшись калачиком, в той же одежде - свитер, брюки. Может, ей холодно или она слишком устала?
Я тоже лег и наконец-то блаженно вытянул ноги. Вагон качало мягко, как колыбель. Поезд набирал скорость. Видно, мы уже добрались до пригорода и мчались дальше.
Усталость была такая, что в сон не сразу отпускала. Я лежал и представлял себе, как проведу остаток отпуска. Со знакомыми мужиками - мы со времен студенчества знаем друг друга, но сейчас из хилых студентов той поры они превратились в настоящих матерых мужей - берем палатку и идем в горы. Если кому-то наши Жигули кажутся низкими и неинтересными - значит, человек ни разу не вступал с ними в борьбу. На моем веку было такое - давно, правда - что и выбраться не надеялся. А в этом году, Олежка, поначитавшись про аномальщину в этих местах, решил потащить нас искать город-призрак. Пусть себе ищет... А я представлял, что буду лежать вот как сейчас, закинув руки за голову, и смотреть на звезды. И пусть не спрятана под Жигулями никакая машина времени, и не таятся грозные духи волжских атаманов, стерегущих свои клады - мне, для того, чтобы душевно воскреснуть, хватит и просто нескольких таких дней.
...На рассвете я проснулся от духоты. Наверное, все закрывают на ночь свои купе - обворовать сейчас могут запросто. Но через некоторое время в этом замкнутом пространстве практически не остается воздуха, и сон превращается в тяжелое, удушливое забытье. Я взглянул на свою соседку, и ее вид мне решительно не понравился.
Она лежала в той же позе, что и вчера вечером. Лицо ее было желто-бледным, и теперь я видел, что это совсем не девчонка, а взрослая женщина. У юных не бывает такого выражения застывшего, погрузившегося в себя страдания. Я очень не люблю такие лица. Людей, которые так воспринимают жизнь, зачастую потом привозят ко мне - с перерезанными венами, или со множественными переломами, если летел с этажа третьего - не выше. Или уж сразу в морг.
Я сел, щелкнул металлическим запором и потянул дверь в сторону. Коридорный воздух показался холодным по сравнению с нашим, спертым.
Женщина открыла глаза и не двинувшись, не повернув головы смотрела перед собой. Казалось, она продолжает думать о том же, что занимало ее и во сне.
Если бы она лежала у меня в отделении, я бы во всяком случае знал, на какие уколы ее посадить. Потому что в этом состоянии не выздоравливают, если жизнь до такого черта уже надоела. Но она лежала не у меня в отделении, а в этом вагоне. И она свободно могла пойти, например, в тамбур, а оттуда - вперед, как Анна Каренина...
Я полез в свою сумку и нащупал холодную тяжесть коньячной бутылки. Это был коньяк, который я тащил на день рождения матери. Единственный сувенир из столицы.
Я разлил граммов по сто в стаканы из-под чая. Меньшая порция вряд ли могла сдвинуть ее с мертвой точки. Я протянул ей стакан молча, и подержал прямо перед ее глазами, чтобы она его увидела и осознала, что это такое. Конечно, она могла бы отказаться или даже выплеснуть его мне в лицо, приняв меня за обнаглевшего поездного приставалу. Но она взяла стакан сразу, как будто сама просила и ждала его, и выпила коньяк такими глотками, какими другие пьют чай. Только в конце у нее на несколько мгновений перехватило дыхание.
Я налил ей еще. Выпьет ли - ее дело. Ей одной решать, какая доза ей нужна, чтобы стало легче. Она протянула руку, взяла стакан, но не пила больше, а только чуть покачивала его.
- Вы кто? - Спросила она, голосом человека, который молчал уже очень-очень давно.
Ну что было ответить ей? Как в том фильме - человек я, мол? Я сказал: "Врач".
Молчание длилось несколько минут.
- Вра-а-ач, - повторила она уже с пьяным распевом. В голосе ее появлялась сила, почти душившая ее. И ненависть. - А вот скажите мне - что делать, если я ему ни на черта не нужна... Абсолютно не нужна. И как его из башки вот этой вытряхнуть? Как?
- Вы замужем? - Спросил я осторожно. Будет ли ее кто встречать - и к кому она едет?
Она усмехнулась, будто от этого вопроса я сразу стал в ее глазах полным ничтожеством.
- Испугался, что на тебя повешусь? Все у меня есть, понимаешь, все - муж есть, дети по лавкам, теща, сверкровь, деверь, брат, сват - полный серпентарий. Почему я ЕГО из головы вытряхнуть не могу? Закрываю глаза - он, открываю глаза - он? Да что мне с этим наваждением делать, объясни ты мне? Башкой трясу - ничего не помогает. Об стенку мне ее, что ли? Я же в него проваливаюсь как в колодец, и вылезти оттуда не могу... Не могу-у-у.
Было абсолютно ясно, что за этой незнакомой сволочью она пойдет в любую преисподню, что к пинающей ее ноге станет прижиматься изо всех сил, и будет счастлива этим. И сейчас она уезжает не потому, что не нужна, а потому, что ее послали подальше, и она повинуется приказу. Она уже сама осатанела от того, что мучитель ее стал воздухом, которым она дышит.
В подобных поступках себе не отдают отчета. Я обнял ее и стал гладить по голове, а она уткнулась мне в свитер и замерла. Я видел травящихся из-за несчастной любви, но не видел умирающих без всякой отравы. Теперь она держалась тем, что ощущала мое живое тепло, что-то реальное, мои пальцы, бережно скользящие по ее волосам... Может быть, она не понимала, кто сейчас с ней. Но я знаю - просто почувствовал это - что в этом забытьи ей стало легче. поделиться

Татьяна Свичкарь

28.03.2003